Жизнь человеку дается один раз. И прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за прожитые годы. Эти строки Николая Островского (автора романа «Как закалялась сталь», где в образе Павла Корчагина Островский описал собственный подвиг жизни) до сих пор леденят кровь и трезвят душу, заставляя всякий раз вновь и вновь пересматривать собственную жизнь и очищать совесть поступками, которые бы наверняка совершили герои произведений писателей, описывающих жизнь с позиций не только исключительного реализма, но и такой же исключительной порядочности и нравственной чистоты.
Однако жизнь – это не книга. Жизнь зачастую намного непредсказуемее порой самого насыщенного событиями романа, и в тоже время страшна той правдой, которая зачастую не снилась даже самому плодовитому на сюжеты писателю.
То, о чем речь пойдет ниже, произошло в нашей с вами жизни, в наше время, во втором десятилетии 21 века, и по своей откровенной правде жизни – способно было бы перевернуть устои любого общества, если бы общество было к этому готово.
Но наша жизнь не подвластна только нам, ибо кто такой человек и какой силой обладает он в цепочке мироздания, где всесилен Создатель. А потому и будем благосклонны к событиям, о которых пойдет речь ниже. Ибо ведь и такое бывает. А почему нет?
Глава 1
Вспоминая события недавнего прошлого, я представлял, что при желании (реши описание подобных событий я изложить на бумаге), мог бы получиться весьма неплохой (и как минимум насыщенный событиями) роман, с лихо закрученным сюжетом, если бы не одно но. Дело касалось уже не только меня. А значит, я как минимум должен быть осмотрительнее в изложении произошедшего.
С такими или примерено такими мыслями я пребывал видимо довольно продолжительное время, да и, по всей видимости, находился бы с ними и дальше, если бы главная героиня моего романа не появилась подле меня, и сев в кресло с поджатыми под себя ногами, смотрела во все свои огромные глаза на то, чем я занимаюсь.
Я думал. Размышлял. Анализировал. Только-только минули события прошлого, и мне было необходимо во что бы то ни стало проанализировать все, что произошло со мной, ну или как я опять забываю – с нами.
--О чем думаешь, милый?—нежно спросила Вероника, улыбнувшись той по детски запоминающейся улыбкой, от которой, как я уже не раз убеждался, готово было сойти сума большинство мужчин.
--О тебе,--признался я.—Вернее, о нас.
Вера посмотрела на меня одновременно и нежно и выразительно. В моей голове промелькнуло желание, тут же заглушаемое необходимостью все-таки завершить начатую цепочку размышлений, придя к какому-то знаменателю.
--Да, да, я думаю о тебе,-- уже спокойно (при появлении Веры я всегда испытывал какой-то необъяснимый трепет) признался я.—О тебе и о себе. Получается – о нас.
--О нас,--тихо повторила Вера, и мне показалось в ее ответе какая-то тоска, о чем я и спросил ее.
--Да нет, милый,--томно улыбнувшись ответила она.—Ты меня не так меня понял,--через минуту Вероника уже плясала, весело смеясь, и видимо рассчитывая что я поддержу ее в этом водовороте из смеха, улыбки, веселых – и весьма фривольных – скольжений по настилу ринга. Диалог мы вели в спортзале.
По всей видимости, я еще о чем-то спросил, потому что с лица Веры вдруг спала даже подобие какой-то улыбки или, как мне показалось еще внезапно, хорошего настроения, она повернулась спиной, сделала несколько шагов, и присела в углу.
Утешать женщин я умел. Но сейчас мне этого не хотелось. Поэтому я остался где был, и только взгляд мой видимо выражал чрезмерное ожидание. Ну, или слишком чрезмерное, потому что Вероника, искоса поглядывая на меня, вдруг заплакала.
Еще через время она уже рыдала как колхозница, приехавшая в город продавать корову, и потерявшая деньги после продажи.
--Еще, еще, да, да, да,--просил я ее, сильными толчками вдалбливая в тело Веры свой член, который при виде содрогавшегося в плаче тела девушки налился неподдельной энергией.
--А, а, а, а, а,-- протяжно скулила Вера, и мне на миг показалось, что она совсем не хочет, чтобы я останавливался.
Я увеличил темп фрикций. Теперь тело Веры содрогалось всякий раз, когда мой член до упора врывался в ее в*******е.
--Кончить или нет?—подумал я, и вытащив орган любви, перевернул Верочку на живот, и войдя в ее попку, кончил.
--Ну вот теперь все,--подумал я.—На время воспитательные процедуры закончились. Можно заняться своими делами.