Азбука семейной жизни

Глава 9. Форс-мажор

— А кроссовки какие? Типа таких вот?

— Типа таких вот, но не такие.

Артем развалился на мягком диване. Поза его была почти такой же, какую обычно он выбирал на проекте, но выражение лица изменилось. Он смотрел куда-то в сторону, голубые глаза в милой улыбке приобрели жесткое выражении.

— Как чисто у нас в холодильнике.

Настя вяло и медленно двигалась по комнате. Не то чтобы она хотела спать, но напряжение спало, и теперь, даже тогда, когда она не спала, она еле-еле перебирала ногами.

Влад посмотрел ей через плечо.

— Да вообще ничего нет.

— Артем, — ты в магазин.

— Не хочу.

— Вспомни, как ты мечтал там, сутки на волю и ящик водки. Теперь все в твоих руках.

Громкий смех заставил поднять всех головы.

— Когда всем плохо, мне так хорошо…

На лестнице показалась Таня. Черные волосы все такими же спутанными, как будто мокрыми прядями свисали вдоль ее бледных щек.

— А кому тут плохо?

— У меня офигительная песня будет.

— Интересно, а победителей-то объявят?

Влад плюхнулся рядом с Артемом и положил голову на валик, шнур от подушки, украшавшей диван, он приспособил себе в качестве аксельбантов.

— Кто выживет — тот и выиграет.

Настя угрюмо посмотрела на Влада, но зрачки даже не взяли фокус. Видно было, что она даже не видит его, думая о чем-то своем.

— Ну кто, кто это может быть?

— Кто-кто — Ктулху. Пришел и убил. Своими мыслительными волеизлияниями.

— Ты что — правда веришь?

— Влад, признайся. Ты убил его? — Артем отобрал у мальчишки шнур.

— Нет, это не Влад. Влад — молодец, — Настя, как сомнамбула разговаривала с кем-то внутри себя…

— Ну да, и Марк был молодец…

— Да, если бы выжил — был бы отличный парень…

— Скорее бы гастроли начались… Или в клубы бы…

— Да… Понабежит целый зал алкашей.

— Богатые не бывают пьяными. Они чуть — чуть под шафэ.

— А я на гастроли специально очки надену… Темные… Типа звезда… Типа никого не хочу видеть…

— Офигительно… — Влад раскачивался в такт неслышимой музыке в наушниках.

— Какие гастроли?! Похоже накрылось все медным тазом!

— А у тебя девушка есть?

— Друг.

Настя вдруг рассмеялась.

— Влад, да что ты его слушаешь. У него в каждом проулке девка. Смотри, он уже не знает, куда ему сунуть, а ты спрашиваешь. Да он, как выйдем отсюда, будет о фонарные столбы тереться, как чокнутый кролик…

Артем покрутил пальцем у виска, Настя даже не заметила этого жеста.

— Друг, да какой из Артема друг… Он же маски не снимает. То он такой, то этакий, с мамой один, с нами другой, потом будет третий.

— Ну, он же артист.

— Такой драйв, это вообще трындец.

— Ты кого слушаешь?

— Джордж Майкл. У него такой бэк вокал… Такие тети, и такие мужики, и все работает.

Димка вошел с улицы. Полная сумка свисала у него с плеча.

— Ну хоть кто-то сходил за едой.

— Так должны были машину дать, и фик…

— Да ладно, тут магазин совсем недалеко. Минут тридцать. Ну да, всего полчаса пехом, и ты герой.

— Смотри, что мне девочка дала.

Димка достал плюшевого зайца. Длинные уши свисали, розовые щеки и белые лапки делали его мультяшкй, случайно попавшей в серое пространство убого реала.

— Хоть кому-то повезло. Сможешь на старости лет открыть свой плюшевый магазинчик под названием «Владима».

— Очень смешно…

— Смешно — не смешно… Но если ты посмеешься, то автоматически выбываешь из списка кретинов.

— Да ты водкой нахлестался, — великан Геращенко принюхался к казавшемуся рядом с ним миниатюрным Димке.

— Это не водка, это одеколон.

— Да, запах двойной, это точно.

— Тройной…

— Нет, изнутри водка, а сверху полито одеколоном.

— Молчи, несчастная, — театрально изрек маленький Димка. — Кто будет носить меня сегодня на руках? Где Юля? Она обычно носит меня в это время на руках.

— Ребят, а в инете писали, что наше «зазеркалье» самое дружное…

— А… Мы же любим друг друга.

— От ненависти до любви…

— Интересно, что они теперь будет писать…

— Я думаю, что нас просто замнут. Для ясности… Чтобы не полоскать мелкие подробности двух смертей.

— Почему это? Такой пиар ход. Две смерти… А мы — выжившие на «зазеркалье»! Как последний герой! Типа кто сумел выжить в «зазеркалье» — тот не умрет никогда…

— Да на нас все сбегутся смотреть.

— Именно, гадая, — кто убийца…

— Я уже национальный герой. Все газеты во Владивостоке пишут обо мне. Я просто никому не говорю… Но что там творится — у нас ведь только Мумий Тролль и все.

Настя подошла к сумке, не глядя на Димку, стала вытаскивать продукты.

— А это что?

— Майонез.

— В ведре?

— Ну вы же сами просили.

— Ну ты оголодал…

— Ну вы же сами просили — побольше.

— Но не для лошади…

— Для табуна, нас много.

Настя фыркнула и отвернулась.

— Да ладно тебе, моя королева.

— Да иди ты, ведро майонеза…

— Ишь разошлась, королева эпатажа в образище.

Артем встал. Его движения были все так же медлительны, как и там, под камерами. Таня стояла у окна и смотрела, как Настя выгружает продукты и раскладывает их в холодильнике.

Дача была маленькая.

Не такой представляла она дом продюсера Валеры Ванидзе. Кирпичный, простой, без выкрутасов, с узкой лестницей на второй этаж, он был низковат, мелковат и необжит. Ощущение потертости и секондхэндности не покидало. Видно было, что сам Ванидзе бывал тут крайне редко, и скорее всего, предпочитал отдыхать где-то за границей. Дачу построил, или купил для галочки –, чтобы было, но никак не из внутренних потребностей семьи.

Обстановка была самая необходимая. Стол, стулья, диваны, холодильник, телевизор, компьютер. Все не подобранное, без фантазии, — просто купленное и просто поставленное. Свет — чтобы светил, холодильник — чтобы морозил продукты. Спальня — чтобы спать…

Не было никаких украшений, картин, подсветок, арок, колонн, или хоть чего-то, что указывало бы на личные пристрастия хозяев, да хотя бы даже маленьких подушечек, которые бы напоминали о женской руке, не прошедшей мимо этого жилища, чтобы не оставить мягкость и нежность в каком-то мазке интерьера… Хотя нет, одна была. Та, из странного шнура которой, Влад сделал себе аксельбанты.

— Смотри не удавись, — мягко пожелала ему Таня, он в ответ оскалился.

Практически — все было как в общественном месте, как в пионерском лагере, или, к примеру, в доме престарелых.

Таня никогда не была в доме для престарелых, — но казенщина и ширпотреб были для нее символом всего того, что ассоциировалось со старостью и ненужностью.

Старость — это казалось ей недосягаемо далеким, старики — марсианами — нет, хуже, — лишними, зря тратившими деньги. Ну, для чего они? Страшные, вечно ворчат, поучают. А чему они могут научить? Да все, что они говорят — говорят из зависти, потому что сами старые и дряхлые, а она вот…

Слышала она не раз, что мол, я в молодости тоже была такой как ты, молодой и красивой, худой и тонкой. Ну вряд ли эти старухи, эти страшилища могли быть молодыми, и, тем более, такими красивыми, как она…

— Признайся, ты влюблен, — продолжила она разговор, вечно возникавший у них с Артемом.

Она тихо, почти шепотом сказал эти слова, и губы, тонике красивые губы шевельнулись, то ли от желания улыбнуться, то ли в стремлении поощрить, то ли, она хотела целоваться…

— Я — нет.

Артем был абсолютно спокоен. Он был всегда спокоен, если его никто не раздражал, не спорил с ним, не лез с советами, не понукал, не делал замечаний.

А с девушками он вообще был спокоен, потому что знал, что они хотят его, и всегда был готов им себя предложить.

— Зачем ты скрываешь, я же вижу.

Таня заволновалась. Она даже дернула плечом и повела тонкой бровью над красивым черным глазом. Тонкая черная подводка должна была подчеркнуть глубину и томность восточных глаз.

— Да не влюблен я.

Артем по-настоящему не понимал, чего от него хотят в этот раз. Недоумение и и, отчасти, даже раздражение зазвучало в коротком ответе. Он прижался к девушке, обнимая ее одной рукой.

— А что же ты к Настьке не идешь обниматься?

Таня замерла, Артем еще теснее прижался к ней. Он с ужасом подумал, чтобы сделала с ним Настя, если бы он вот так обжимался бы с ней… Да она бы на смех его подняла сразу же, в первую минуту. Сказала бы — что сунуть некуда?

— А что же это?

— Я испытываю к тебе дружественные чувства.

— Какие?

— Дружественные

— Не ври, что я не могу отличить влюбленность от дружбы? Ты все время лезешь ко мне обниматься.

Боже, а к кому тут еще лезть? Другая сразу же даст по морде. Может, правда, к чему спорить, влюблен — не влюблен, так хочется, что мозги зашкаливает. Тут хоть потереться можно.

Пусть так. Не буду спорить, блаженно подумал он, и мысль утопилась в тепле, заполнившим тело от ощущения прижавшегося к нему молодого и тонкого женского организма.

Таня уже готова была верить чему угодно, даже своим мечтам…

— Послушай, Влад, почему ты постоянно играешь своим ножом? Может, это ты убил всех?

Настя ворчала. Ей мало было дела до Влада, до Тани и Артема. Но все, на что она наделась, что с таким упоением ожидала от Москвы и от этой передачи, от этого проекта — все рассеивалось в пыль.

— А ты вот сидишь тут как амеба и что? Думаешь, живешь на полную катушку?

Настя готова была цепляться ко всем.

— Да, — неожиданно согласился Влад.– Как-то быстро все закончилось.

— Им надо было умирать медленно, по сериальному, — оживился Димка.

— А тебе пора краситься. Посмотри, как отросли твои блондинистые волосы.

— Художественно надо было умирать.

Димка даже встал в позу. Актер в нем не умирал никогда, даже когда умирал он сам. А именно это и происходило сейчас в его желудке — он умирал от голода.

— Держи свои сосиски и молчи.

Настя шмякнула кастрюльку с газовой плиты на стол.

— Ну ты бы хоть подставку поставила, стол же испортится.

— Да тут все сплошная подстава…

— Ты что боишься?

— Ты о чем? О сосисках?

— Точно, нам всем нужна вакцинация.

Влад воткнул свой перочинный ножичек в стол.

— Ну вы, ребята, это же все-таки не тюрьма, а дача Валеры…

— Да плевать на этого Валеру… Мы тут как пленники.

— Пленники чего?

— Заговора.

— Заговора кота и бутерброда!

— Это что такое?

— Это когда бутерброд всегда падет маслом вниз, а кот на задние лапы.

— Ерунда, такого заговора не существуют. Я видел котов, которые падают на спину…

— Влад, я вообще-то пошутил.

— А знаешь, что за это бывает.

Мальчик весь напрягся. Он мгновенно покраснел — ярость захватила весь его мозг, блокируя способность к соображению.

— Ну ты заводной… Я бы не хотела с тобой встретиться в темном лесу, когда у тебя закончатся наркотики…

— А где Рита?

— А тебе-то что?

— Да ничего, сосиски сварились.

— Не волнуйся, она себе сама сварит. С ее вегетарианством…

— Не смешите меня — она вегетарианка только под камерами.

— Да ладно, она же не ест мясо и тут.

— Ну да, она его выковыривает! Какое лицемерие. Из супа на мясном бульоне она выковыривает мясо…

Настя рассмеялась. Она ненавидела Риту. И это было взаимно. Впрочем, тут никто никого не любил.

— Я хочу уволиться, — Татьяна вырвалась из рук Артема и подошла к столу.

— Артем, тебе не надело? Что ты все там тискаешься, как ты надоел тут.

Место на диване было занято Настей. Она сидела там с тарелкой на коленях и уминала обильно политые кетчупом сосиски.

— А мне по фени с тобой сюсюкать, — неожиданно зло и изменившимся голосом крикнул Артем.

Настя удивленно посмотрела на него.

— А может, это ты всех поубивал?

— Молчи, пока сама живая…

— Расколбас… Вот он танец агрессора…

— Не тебе это решать.

— Да тут уже никто ничего не решает.

— Почему. По-моему, вполне креативный подход — двоих убили — остальных запереть на даче…

— По-моему, это кретинно, а не креативно.

— Да… Тухло…

— А у Артема совесть родилась отдельно, — процедила обиженная Таня. — Сначала родился он, а потом все остальное… А совесть вообще не родилась…

— Вы что, все отношения выясняете?

— Сладкая моя, тебе чая налить?

Таня не реагировала на новый поворот в голосе «зазеркального» мачо.

— Представляешь, какая она сладкая, что лимон без сахара ест… Сладкая изнутри.

— А что, если бы я была соленая?

— Точно, намазали бы солью, а я бы слизывал…

Это он уже буквально прошептал на ухо заулыбавшейся Татьяне.

— Что я вобла что ль?

— А Серега где?

— Песню учит свою.

— Для чего?

— А что, Настя, скучаешь уже по «зазеркалью»?

— Да вообще исскучалась. Особенно по занятиям. Просыпаешься и думаешь… Вот сегодня придется проспать и то и это… А теперь хоть этого не будет… Теперь я не буду их просыпать.

— Мега крутая песня у него.

— Да там надо мясом петь.

— Да вот и кончилось все. Разбираем детки костюмчики, едем в колхоз… Вы представляете, что о нас простой народ говорит?

— А я и знать не хочу. Просто завидуют, как любому, кого показывают по телевизору.

— Ты в своем уме? Кому завидуют? Мертвому Марку?

— А где красная икра?

По лестнице спускался Сергей.

— Я же заказывал красную икру, Дима, почему не донёс?

Димка промолчал. Влад рассмеялся.

— То ли дело ванильный пудинг — 20 рублей и ты счастлив.

— Да и правда, съел и жизнь, как с чистого листа…

— А когда его нет?

— А нет — я пропадаю, в депрессии, все рушится…

— Мир летит в тартары…

— Вы о чем?

— О ванильном пудинге.

— Мне тоже твоя песня нравится. Только драйва нет. Где драйв? Накручивать надо — звук накручивать — песня рваная.

— Ну знаешь, не все сразу получаться должно.

— Как в том анекдоте — «научитесь плавать — я вам воду налью».

— Да точно, как наш танцор — научитесь танцевать — я вам музыку включу.

Ребята весело рассмеялись.

— А я хочу домой.

— Да ладно тебе. Сейчас будут гастроли, гостиницы, слава, успех, девки…

— Ну да, это у вас девки.

— А у вас мужики…

— Ну-ну…

— Свидания…

— На автобусных остановках.

Все опять громко рассмеялись.

— Тише, слышите? Рита опять плачет…

— Что-то мы веселимся…

— А рядом покойник…

Смех не кончался, как будто смешинка в рот попала всем. Они смотрели друг на друга и смеялись без видимой причины, потому что обычные слова не могли вызвать такой продолжительный, рваный и истеричный смех.

— Чшшшш…

Все прислушались.

Анна встала и тихонечко, стараясь не топать, или делая вид, что крадется, подошла к двери в коридор.

Именно тут стоял единственный аппарат для связи с внешним миром. Холодный коридор не имел почти желающих поговорить с домом, с друзьями, с близкими. Что говорить? Надо ждать, что будет дальше. Ребята затаились, затихли, в надежде, что все еще будет, а не закончится вот этим вот комом, блином, бездарным детективом, который не хочется ни разгадывать, ни читать дальше.

— Она по телефону разговаривает.

Анна прислушалась. Хихикнула.

— С мамочкой.

Правда, Рита разговаривала с матерью. Как обычно, она была в плохом настроении. Хотелось одного — побыть одной, уехать, спрятаться.

— Ну что у вас там происходит? — голос матери был бодр, чувствовалось, что она улыбалась, скорее всего, желая внушить оптимизм и дочери.

Откуда у человека, который не имеет ни к чему никакого отношения, появляется убеждение, что она член семьи? Вот ведь, отец и не был женат на ней, и сама она не носит фамилию Малоземцева, почему она убеждена, что она и дочь ее — что-то должны? Почему она, Рита, простая девочка, должна что-то делать ради семьи? Почему она должна находиться здесь, где плохо, и… И умирают.

Офелька вообще была единственной, с кем она тут могла поговорить. Не то чтобы по душам, но хоть как-то поговорить.

Офелька была изгоем по цвету кожи. Нет, к ней все нормально относились. Но, говорить одно, а в душе…

Рита вспомнила, как Влад требовал дезинфекции приготовленного Офелькой салата…

Но Офелька молодец, она была девушкой — праздником. Она не унывала никогда. Она улыбалась, пела, смеялась, танцевала. Только в один момент в жизни «зазеркалья» она упала духом. Когда Марк стал спать с Настей.

Рита вздохнула. Это было печальное зрелище. Тогда, мулатка престала краситься, перестала танцевать, она даже не могла находиться под камерами — соорудила себе палатку в углу спальни и сидела под навешанными простынями…

Слава богу, сама Рита до такого еще не дошла.

Потом опять все изменилось. Маркуша опять стал приходить к ней по ночам, она снова заулыбалась, стала краситься, и танцевать.

Самое смешное, что она даже зачастила в солярий. Загорающий негр — это дикое зрелище. Но может, она и была права — может, она правда стала и не смуглой, а синей… Хозяин барин — ему виднее.

— Так как ты, как настроение? — мать все так же улыбалась в трубку.

Казалось, бодрость сейчас потечет из трубки, накрывая с головой молодое поколение, причастных к Семье.

Пусть эта причастность была левой, пусть косой, пусть даже незаконной, но гены — гены были. И они почему-то требовали. Почему требовали, за что требовали, как требовали — непонятно.

Ну, мать — понятно. Выскочка из бедной семьи, и вдруг прикоснулась к великой тайне большой власти.

Да тут, Рита представила себе это внезапно обрушившееся на голову молоденькой девушки счастье — в виде принца, пусть женатого, но принца, обещавшего ей, что не оставит свою любовь. Да у кого хочешь голову снесет.

Но сама Рита, она не хотела, не могла и, и не могла понять — почему она-то должна следовать всем этим дурацким правилам. Да никому она ничего не должна.

Но крючок любви, крючок послушания, желания быть хорошей и, главное, выбиться, стать успешной, быть, — а быть — это всегда звучало в Семье — с большой буквы — Быть. Быть — значило всегда быть на устах, быть на экране, быть известной.

Хотя бы и дурной известностью.

Рита поморщилась. Вспомнилось, как ее наставляла мать — никаких шуры-муров с Владом.

Интересно — почему?

Они нравились ей оба. И Влад и Димка. И надо же именно из них и сделали группу. Впрочем, это было задумано с самого начала.

Как надоел это сценарий.

Надеюсь, все эти происшествия, все эти смерти — они хоть не по сценарию…

Влад….

Ну почему, почему она не могла к нему подходить, почему она не могла с ним… Ну хоть что-то…

Придумали ей какого-то дурацкого парня. Да нет у нее никого. Не нравилась она мальчикам. И все при ней, все есть, а… А мальчики обходят стороной.

Влад…

Димка… Тоже отличный парень… Но ему нравится Настька… Это видно… Либо нет. Еще неизвестно, как все будет, когда они все окажутся на свободе.

Эта Настька…

Она всем нравится. Ну всем абсолютно.

И что в ней они находят? Волосы — черные, крашеные, черти что.

Вот у Риты — это волосы — мягкий пух, если их не выпрямлять — они вставали бы дыбом — светлым ореолом вокруг головы, нимбом ангела, волшебным и золотистым.

Но тут стилисты сказали — все выпрямлять… Зачем… По их, только им известным причинам…

А Настька… Голос, грубый, низкий голос, она разговаривала грубо, истеричка, вечно в капризах.

А деревня — то, деревня какая. Что толку, что она музыкант, если у нее вкус не развит. Местечковый какой-то.

Не буду петь с этим, буду петь с тем. Не хочу петь с еврейским хором, буду петь с черти кем, — зато его моя мама знает…

Ну и пела бы себе во дворе, для своей мамы и бабушки… Тьфу…

Черные глаза, что в них красивого…

Вот зеленые — это реально красиво.

И фигура у нее никакая. Бревно и есть бревно. Плечи широкие, талии нет, грудь маленькая.

Не то, что фигурка Риты. И талия, и попа, и грудь.

За что, за что они все любили Настю?!

А как притих Марк, каким он сразу шелковым стал, как носил Настьку на руках… Слабак. Весь взмокнет, а несет ее… Шатаясь… Жалкое зрелище…

Да, Марк вообще был жалок… Со своими ухищрениями сделать ей гадость, то запись песни спрячет, то… Хорошо в еду ничего не добавлял, и то только потому что ей ничего специально не приносили.

Рита вздрогнула, вспомнив этот кровавый кусок, который Димка тогда вытащил из джакузи…

Тьфу… Собаке собачья смерть…

Если бы ей сейчас дали свободу…

Ну хоть на год…

Она бы нашла, чем заняться… Она бы…

Нет, она не вышла бы на сцену с этим имиджем, разработанным полуидиотами и полудебилами…

Да что говорить, все они такие… Выжарили себе мозги в погоне за репутацией…

А верно ли они понимают репутацию? Честь — разве это престиж?

Разве это то, что они понимают? Быть членом клана.

Да какого клана? Клана идиотов?

Этого прадеда никто и не вспоминает.

Что значит быть членом, какие долги?

Да она и не играет в казино, какие долги она должна платить и платить, за то что ее мать трахнулась с чьим-то недотепой сыном, который так и не смог устроить свою жизнь, и если бы не знаменитый дед, куковал бы он в ночлежке, как вор и бездельник.

А мать и счастлива… Как же… Ее потрахал такооой мужчина…

Как все надоело.

Ну может и есть гены… Но ведь это еще не все. Нельзя строить систему — пирамиду — в основании которой лежат честолюбивые амбиции кем-то трахнутых когда-то — выродков…

Рита прикусила губу.

Наверное, так нельзя говорить и, тем более, думать о собственных родителях.

Но ее тошнило от костюма, от косичек, от прикида, от того, что она вынуждена была петь тут и писать.

А если бы у нее была свобода…

Что ей для этого было надо?

Да год — за год она бы понаписала песен… И не таких. Нет…

Она знала свой конек. И он у нее был. Этот конек — эстетство.

Пусть бездушное, не эмоциональное, холодное, эстетство.

Да она могла писать музыку — с выкрутасами для холодного любования звуками.

На ум снова сползала Настя…

Настя… Да у нее был голос… Три с половиной октавы…

Феноменальный эксклюзив.

Конечно… А она со своим врожденным дефектом дикции…

Но дело было, конечно, не только в том, что голос был уникальный.

Даже ненавидя и завидуя Насте — а она отлично понимала — что грубая девушка обладает волшебным свойством, — волшебным качеством воздействия на ту часть мозга, которая не поддается никаким словам, логике, образам, картинам. Ее голос обрушивался на эмоции слушателя, покоряя и подчиняя человека, вовлекая его в процесс познания мира вне его собственной сознательной воли, унося его за пределы разумных объяснений открытой науки, где есть формулы, цифры, волны. Вряд ли эти волны могли улавливать приборы современных ученых. Это было вне досягаемости их разума…

Может, не все это испытывали… Но безучастными могли остаться только уж совсем тупые, недоразвитые, совсем с перекошенными мозгами, со срезанными черепами, с оперированными извилинами, где удалили половину из того что работало, и осталась лишь способность — контролировать себя в сортире…

Ну, грубо, ну и что… Если это так и было…

— Я пою так, как никто… — Настя-то сама отлично это понимала.

Только чем тут было хвастать? Это дар божий, и хвастать тут нечем. Если тебе это дано от рождения — то спросится, как с должности.

А Настя-то еще этого не знает. Она не знает, что талант, а у нее это не талант — это гениальность передачи эмоций — своего рода гипноз, — что такой дар — ох дорого он ей обойдется… Стал генералом — веди народ. Стал белым генералом, на коня и — впереди всех. И первые пули — тебе…

Черт, поперли сказки семьи… Вот оно воспитание… Генерал, маршал…

— Ритуль, — Рита всегда ласково старалась с собой разговаривать, — ты еще Насте героя советского союза дай.

Настьке бы — такую группу как Квин… Она бы вместо Фредди Меркьюри была бы самое оно…

Но, какие Квины… Музыкой уже давно нигде не пахло… Музыка умирала прямо на глазах…

Все думали об имиджах, о прическе, черти о чем… Но только не о музыке…