Хранитель добра

Глава XVI-XVII

Глава XVI,

Милосердие и гуманность,  и их действие на Дьябля.

 - Как вы такое допустили, охламоны! – глаза Дьябля метали молнии вперемежку с излишней горячностью, взгляд был устремлен на пристыженных слуг, - Немедленно разыщите некроманта! Куда его задевал этот лошадник? Что?! Вы ещё здесь?! Немедленно исполнять мой приказ!

Аллан пришёл в себя и долго соображал, а куда это он, собственно говоря, попал. Он лежал на чём-то жёстком, холодном и продолговатом, однако голова его покоилась на подушке, и в этой голове было пусто совершенно.

Аллан попробовал шевельнуть левой рукой, но боль пронзила плечо, и Аллан прекратил попытки: он знал, что ранен, так как чувствовал, что край жилетки намок от крови.

Наконец Аллан решился открыть глаза.

Он лежал на плоском наклонном камне. Руки его были плотно прикручены к туловищу, а тело жутко замерзло, так как сапог и плаща его лишили.

Спиной к нему стоял Модест, и, казалось, что-то искал в книге. Увидя, что Вульферин оборачивается к нему, Аллан решил утихнуть, но притворство не удалось – Модест видел, что некромант очнулся.

Модест склонился над ним. Проведя ладонью по ресницам Аллана и убедившись, что он кое-как, но всё же воспринимает реальность, Модест медленно, с расстановкой заговорил, стараясь дать раненому больше времени лучше улавливать слова:

 - Вы молодец, Тефель! Я встретил в вас достойного противника, – вы дали мне решительный отпор, но человечность подвела вас в самом конце, и я был пощажен. Я потому и нанес вам эту рану, что не знал, сумею ли совладать с вами. Вы будете жить, это я вам гарантирую. Я поставлю вас на ноги в обмен на ту уступку, которую вы мне сделали. Вы попали в искусные руки, мой друг, и я дарую вам исцеление.

 - Вы меня в жертву хотите принести? – подозрительно спросил Аллан, и недоверие мелькнуло в его чёрных глазах. Он ещё не совсем врубился в создавшееся положение и умудрялся читать угрозу между строк в предложениях Модеста. Что-то ему в чародее не нравилось.

 - Нет-нет, успокойтесь, - заторопился с ответом Модест, - Здесь вас не тронут все эти Дьябли, которые ни минутки не могут прожить без вас и которых так к вам по непонятной причине тянет. Я видел его на поляне, боюсь, как бы он не взял ваш след! Но сейчас это моя забота. Лежите, отдыхайте, набирайтесь сил, пока вы вдалеке от всех интриг своего хозяина. Магия истощила вас – впрочем, она всегда забирает львиную долю энергии, оставляя магу капельку. Впрочем, вы знаете предел своих умений. А теперь я с удовольствием займусь вашими болячками!

В ответ на движение Модеста в сторону некроманта Аллан задергался, стараясь освободить руки. Он ни на йоту не верил Модесту. Годами выработанная привычка не доверять чужим, долгое одиночество?

 - Ну-ну, доверьтесь мне, лекари не прячут за спиной ножа! – дотрагиваясь до плеча Аллана и одновременно крепко ухватившись за него, произнёс Вульферин.

Аллан был начеку. Он готов был в любую минуту отпрянуть и защищаться по мере сил и возможностей.

 - Мы здесь под надёжной охраной моего пса Варгра. Он даже не пес, а, скорее, волк. А, вот и он, бежит оказать почтение новому гостю, - произнес Модест, радушно улыбаясь.

“Да, как же, собачка станет меня первоклассно защищать, но только не от врагов или гэдблэтов – от тебя самого, Модест”, – подумал Аллан. Недоверие закралось к нему в душу и прочно там осело. Аллан привык с детства никому не верить и иногда за неимением предмета недоверия чурался собственной тени.

Варгр, подбежав, ласково лизнул Черноглазку в лицо. Признал.

Между тем Аллан решил для приличия даться Модесту в руки. Нельзя было обижать гостеприимного хозяина, даже если тебе мерещится в нём недруг.

Модест аккуратно перебинтовал некроманту раненое плечо, и добрыми дальнейшими действиями полностью разуверил подозрительного Аллана в своей к нему враждебности. Модест так кропотливо ухаживал за раненым, что Аллан полностью убедился в его непричастности к гэдблэтовским злым задумкам. И потерял бдительность.

Между тем гадливое создание по имени Дьябль, обладающее, как известно, загребущими лапками, стелился по комнате красной тенью, тщетно стараясь найти Аллана, хотя дураку было понятно, что искать некроманта надо явно не в этой комнате.

 - Ох уж мне эти некроманты и людишки! Смылся себе куда-то, и теперь ищи-свищи ветра в поле! Нахалы! – ругался затычка из бочки (как его окрестили все его братья за то, что вечно  был в центре самых пакостных событий), - Ведь отпускал-то я его с тяжелым сердцем! У Аллана вечно от меня скелеты в шкафу! Флаур! Флаур!

Перед Дьяблем возник один из его демонов, обдав хозяина дымом от телепортации.

 - Лети, найди мне этого некроманта Аллана Тефеля,edax мой маленький! – отдал приказ Дьябль, - Ноль и единица!

 - Простите, повелитель, но я вас нисколечко не понял,  - смиренно потупив взор, ответил Флаур, - Возможно, предложение не согласовано или его формулировка неправильна. Я запинаюсь на латыни, ваше низайшество, а вы ею меня грузите, возможно, для показа превосходства.

 - Что-о-о-о-о? – взревел не своим голосом Дьябль, - Ты лох или притворяешься? Да как ты посмел… - Банни, стремительно наступая на демона, загнал его в ванную и обдал душем – от демона остались лишь ножки да рожки.

Не своим мелодичным голосом, начавшим уже вырождаться, как и облетевшие недавно ангельские крылышки, а басом, напоминающим отдельными интонациями голос Мефа, Банни выгнал слуг на поиски некроманта. Аллан был нужен ему прямо сейчас в качестве успокоительного. Битру не знал, каким магнитом его тянуло к этому хиляку. Он не знал и каким действием Аллан завоевал его нерасположение. Что-то в нём было, в Аллане. Что-то чуть ли не своё. Во всяком случае, это “что-то” настойчиво привлекало внимание Дьябля, но он не мог его идентифицировать. Ничего, придёт время, и Дьябль наведается в Кладезь Душ. Душа Аллана, если ему удастся её заполучить, там будет как на ладони.

И ноги “находки археолога” в глубокой задумчивости вновь заскользили по полу, измеряя его длину и определяя его шероховатость.

 - Я заварю вам чайку. Будете чай? – стаскивая с покорного Аллана жилетку, поинтересовался Модест.

 - Не отказался бы, - простодушно сказал Аллан.

Он не понял каверзности вопроса. Модест сыграл на его с боем отвоёванной доверчивости и собирался, подсыпав в напиток солидную, а то и двойную дозу наркотика лауданума, напичкать бедолагу им (спаивает некроманта и незаметно делает наркоманом!) и, убедившись, что он крепко спит под действием снотворного,  вырвать у него всё, что известно Аллану о Дьябле. Мефисто грозился прибить чародея в случае невыполнения данного задания, а смерть была очень некстати. Усыпленный наркотиком, Аллан бы выдал всё бессознательно, и шпион Меф получил бы исчерпывающую информацию о своём братце. Глупышка! Аллан бы с радостью и без наркотика поведал Мефу все повадки хозяина-гэдблэта.

Между тем трюк с лауданумом почти удался: Аллан допивал последние остатки чая. Сразу после этого он откинулся назад, почувствовав, что у него кружится голова, и в ногах появилась слабость, да и ко сну клонит.

Модест заботливо накрыл некроманта сначала своим плащом, потом медвежьей шкурой.

Вульферин искоса наблюдал за некромантом, ожидая, когда тот уснёт под действием наркотика.

Сам он испытывал отвращение к этому заданию: Аллан сразу приглянулся ему, и Модесту было жаль его мучить понапрасну. Но выбора не было, а печальные примеры ярости Мефа в случае невыполнения его заданий были.

Модест и Варгр обступили спящего некроманта со всех сторон. Рука Аллана конвульсивно сжимала одеяло.

 - Что же ты такое сделал гэдблэтам, что они преследуют тебя так рьяно? – спросил Модест, кладя руку на плечо Аллану.

 - Чёрт! Чёрт! Чёрт! – орал взбесившийся Дьябль. – Жучок мне к Аллану прицепить что-ли?

На Дьябля было страшно смотреть: волосы взъерошены, когти наготове и поближе к горлу, вместо прежней улыбки – малоприятный оскал, брови сдвинуты, глаза прищурены, на голове волнообразно загнутые назад рога. Глаза его со злобы поменяли окраску с цвета золы на цвет пламени, а испепеляющий взгляд словно выискивал жертву.

Вдруг посреди комнаты появилась яркая вспышка пламени, и на середину ковра выступил Меф в облике чёрного пуделя. Он не хотел раскрывать перед Банни своё обличье, и потому воспользовался Символом Мага.

 - Ты звал меня, мой обожаемый братишка? – полюбопытствовал Мефисто.

 - Что – ты - тут – забыл? – выдал обозлившийся на всех и вся Дьябль, не особо перенося присутствия своих братьев.

 - Ты прогонишь меня даже в том случае, если  мои показания прольют свет на тайну исчезновения строптивого Аллана? – заметил Меф.

 - Кффотт цена твоим показаниям! Сгинь!

Ясный пень, Дьяблю не стало лучше от этого разговора: в бешенстве он замахал когтями – вполне предсказуемое его действие, к которому он частенько прибегал – но, естественно, когти пронзили лишь воздух.

 - Убит наповал! – раздался вдали голос Мефа.

 - Вель, Иманус, вы все! Ищите немедля Аллана! – вскричал Дьябль.

А Аллан всё спал. Через два часа он должен был проснуться -  Модест пожалел некроманта и дал ему маленькую дозу наркотика.

Рана Аллана для Модеста была сущей царапинкой, но слабенькому некроманту она могла стоить жизни. Модест осознавал, что неокрепшему еще после недавних треволнений Аллану требуется забота и максимум внимания, и он постарался их обеспечить.

Аллан ровно дышал, Модест же вглядывался в его бескровное лицо. Черты его казались чародею до боли знакомыми, но кого они напоминали, Модест не мог сообразить. Сказать по правде, некроманта он побаивался даже несмотря на то, что он был прикован к кровати из-за раны.

Но Модесту не дано было увидеть, кем был Аллан. Он видел лишь беззащитного, обессиленного и раненого человека, от него укрывался грозный, способный на ужасные поступки маг. Но Модест не верил в то, что Аллан может быть угрозой; он способен совершить такое, отчего кровь застынет в жилах, но эта способность скрыта глубоко-глубоко в его душе.

Но не только Модест видел Аллана. Заметил его и чернокрылый ворон Вель, о чём и полетел докладывать господину, тайно надеясь, по меньшей мере, на орден Почётного Легиона.

Глава XVII

Тень давно минувшего

 - Не доследили! – Банни в гневе крушил всё подряд, сбрасывая со столов карты, книги и тому подобное, - Так он пленник этого наглого чародея моего братишки! Почему я получил эту весть только сейчас?

 - Но вы могли бы воспользоваться своей магией… - заикнулась Келайно.

 В оригинале черновых набросков, составленных лучшими писцами Преисподней, Банни ругался похлеще. Его перебранке со слугами посвящены около 40 листов, исписанных вдоль и поперек. Изощрённый мат Дьябля и по сей день в Эввионе пользуется гигантской популярностью, а выписки из его ожесточённых перепалок со слугами содержит Составленный второпях словарь бранных слов.

 - Слушать никого не желаю! Вы… - Дьябль, прищурившись, оглядел трясущихся от страха слуг, - Вы – ПРОЧЬ С МОИХ ГЛАЗ!

И он заскользил  по комнате, то и дело вскидывая вверх когти и что-то невнятно ворча себе под нос.

 - Ну как, согрелись?

Голос Модеста звучал совсем  близко, и это-то и успокаивало Аллана: остаться в одиночестве или рядом с хитроумным Банни, чей изворотливый ум  придумает какое-нибудь новое испытание для некроманта, совсем не хотелось.

Аллан уселся на своём камне. Странная, потусторонняя отстранённость была в его чёрных глазах. Но Вульферин окликнул некроманта, и всё внимание Аллана переключилось на него.

 - Что случилось? – Аллан устало провёл рукой по лбу, словно это пробудило бы его память.

 - Очень интересно, как вы умудряетесь сохранять ясность ума? Рана так истощила вас! – Модест искоса взглянул на Аллана.

 -  Не сколько рана, сколько вы со своим лауданумом, - Аллан, прекрасно идентифицировавший странный привкус чая и возникшую внезапно тяжесть в ногах, ждал, какое действие окажет его заявление на Модеста.

 - Как вы до этого дошли, какими способами?!  - поднял брови Модест, удивлённо пялясь на некроманта.

 - Знание некромантии и не до такого доводит, - тоном знатока произнёс Аллан, - я-то здорово со снотворными и с ядами насобачился, когда её изучал!

 - Что ж, жаль будет губить такие таланты, - глаза и лицо Модеста сделались совершенно внезапно безразличными, так же внезапно  из камня выскочили стальные обручи и схватили тело Аллана мёртвой хваткой. В руке Модеста блеснул железный клинок.

Аллан, потрясенный случившимся, соображал: «И чем же это я ему насолил?”

 - Вы уцелели и после раны, и после лауданума, и даже после того, как я сделал вам инъекцию, значительно ослабившую вас! У вас иммунитет к различным веществам? Наверное, если он у вас есть, вы существо неординарное, - голос Модеста, обычно тихий и спокойный, звучал подобно грому, занесённый над бедным Джелу клинок подобно молнии сверкал, готовый пронзить тело некроманта.

 - Модест! Что вы собираетесь делать? – Аллан удивлённо смотрел на недавно благосклонного к нему Вульферина.

Аллан не мог пошевелиться, будучи слаб и скован по рукам и ногам, а Модест чёрной тенью навис над ним, готовясь к убийству.

Видя испуг и удивление Джелу, Модест упивался его страхом: стремительность и внезапность, главное оружие его хозяина Мефа, и тут сыграли ведущую роль в событиях.

 - В чём же причина столь резкой перемены, Модест? – Аллан понимал, что теряет самоконтроль.

 - Прекратите свою болтовню! Сейчас вы умолкнете навсегда и не будете больше влачить жалкое существование в этом мире!

Рука Модеста, державшая меч, стремительно и неуклонно опускалась вниз. Вот Аллан уже почувствовал близость холодной стали к своей коже, вот он закрыл глаза, готовясь к неминуемой гибели, и замер, ожидая удара.

Но удара не последовало. Модест медлил. А Аллан вспоминал всё, что он читал о жертвоприношениях: он догадывался, что Модест принесёт его в жертву Мефистофелю, а кровь его соберёт в золотую чашу и даст испить Мефу, да и сам пригубит, если тот позволит.

Скорей всего, это расплата за то промедление, результатом которого стала рана некроманта.

Хотя… Да перестань ты перед самим собой оправдываться, настойчиво вдалбливал себе Аллан. Раз уж так сложились обстоятельства, то нечего уже объяснять свои ошибки, надо подумать, где сейчас окажешься – в Чистилище или всё-таки в Преисподней (варианта “Рай” не было и в помине)?

Вдруг раздался звон: нож выпал из руки Модеста, сам он, закрыв лицо руками, упал на колени, всхлипывая.

 - Нет, нет!  - Модест боролся с изощрённым умом Мефисто, заставляющим чародея совершить очередное злодеяние, не ставя ни в кффотт жизнь человека, - Ты не победишь меня, мерзавец! Мое желание убивать всех и вся подряд за ту смерть дорогого мне человека давно прошло! Будь ты проклят! Слышишь? проклят!

Аллану удалось заклинанием разломать обручи, сдерживающие его, и он помог Модесту избавиться от Мефа.

 -  Что за страсти творятся… - произнёс Аллан, - Меф управляет людьми как хочет, как ему вздумается! Дьябль, слава богу, послабее, но его тоже следует опасаться за его милые фокусы с магией!

 - Да отдохните вы от них от всех! вы так устали от их штучек и трюков, да и я тоже, хотя ваш-то молод и непоседлив, ему нелегко угодить,  - произнес Модест, задумчиво вглядываясь в лицо некроманта.  Ему чудится или нет? Лицо Аллана смутно знакомо ему… до боли знакомо.

 - Модест! – произнёс Черноглазка хриплым голосом, - Вы так добры ко мне! Доверьтесь мне, расскажите о вашем прошлом! Ведь что-то заставило вас свернуть на путь зла, не так ли? Я понимаю, это не лучший способ скоротать время, но всё же…

 - Вы правы, Аллан… -  впервые чародей назвал некроманта по имени, - Вы всегда были правы, все эти годы… Мне иногда хочется открыться первому встречному, так как этот грех тяжким бременем лежит на сердце! А магия… магия лишь запутала всё ещё больше! Она не дала ответа ни на один вопрос, а лишь нагородила их во сто крат больше… Магия не спасла меня от повседневной жизни, она лишь не позволяет забыть, кем я был и кем стал… На душе у меня скребутся кошки, меня мучают угрызения совести за все те дела, что я совершил. А совершил я такое, что, скорее всего, стану вам отвратителен. Но я поведаю вам всю правду, пускай она вас и ужаснёт. Но с условием, что вы тоже исповедуетесь мне, расскажете мне о вашем прошлом… Ведь в нём произошло нечто такое, что коренным образом изменило вашу жизнь?

 - Вы совершенно правы, - печально произнёс Аллан, - Но как вы догадались?

 - Вас выдали ваши собственные глаза. Они – окна души, они отражают всё, что в ней творится. Итак, я приступаю к своему повествованию.

Случилось это в 1826 году, когда моему сыну Александру исполнилось 14. Ах, как он был тогда несчастен! Впрочем, и я страдал не менее…

Но вы не знаете предыстории, которая привела нас к такому…

Его мать, Мария, была очень добродетельной женщиной. Всех её качеств не перечислишь. Я называл её ангелом с небес, лучом света в беспроглядной тьме, что окружает мир…

Она вся словно сияла от счастья, даже выполняя рутинную работу.

Она заботилась об Александре, как никто другой, как только мать может заботиться о сыне… её смех был слышен везде – она казалась мне воплощением юности.

Её сын был таким же, как она. Он тоже был счастлив потому, что он существует, он радовался каждому дню своей жизни. Это была хорошая парочка – оба с золотистыми, длинными волосами, оба с несходящей с губ улыбкой. Он подбадривали меня, и я понимал смысл жизни. Все наши дни проходили в весельи, и  с ними я не жалел о потерянном времени. Но всё это было слишком хорошо, и в один прекрасный день всё изменилось.

Однажды утром я, проснувшись, не услышал её ласкового голоса, её искреннего смеха. Я понял, что что-то не так, а, не найдя Саши, полностью убедился в этом.

Не разбирая дороги, не помня себя от отчаяния, я выбежал на улицу.

 Первое, что я увидел, была Мария: она стояла прямо перед домом, удерживаемая двумя людьми за руки, а другой, с равнодушными голубыми глазами, высоко взметал кнут, нанося удары по её телу. Саша с криком бросился к ней, но голубоглазый и его стегнул кнутом, и Александр с воплем упал на землю: по его белой груди потекла алая струйка крови…

 Незнамо за что загубили беспощадные звери Марию и лишили мальчика матери.

Доныне преследует меня в ночных кошмарах этот взгляд – глаза, полные боли, и один-единственный читаемый в них вопрос: ”За что?”

Я подлетел словно смерч, но было поздно: она испустила дух. Я растерялся: мне надо спасать Сашеньку или гнаться за палачами?

Они в ужасе ринулись прочь, а я, понимая, что их уже не догнать, опустился на колени рядом с двумя телами – её и Саши.

В последний раз заглянув в остекленевшие глаза, я закрыл их. На следующий день  я похоронил её рядом с берёзой – такой же была и она. Помнится, я тогда купил ей дивных алых роз… хотя не думаю, чтобы вас заинтересовали подробности.

Сашу я перенёс в дом и накрыл парочкой тёплых одеял. Он был так слаб тогда! Помню, он в беспамятстве метался на кровати, произнося лишь одно слово – мама, мама!

Жизнь с её смертью пошла наперекосяк. Она стала казаться мне серой и скучной: разве можно было мне прожить без моей Марии?

Александр потихоньку оклемался. Через месяц он уже оправился от раны.

Мой сын переживал сильнейшее несчастье. Иногда я ловил его отрешённый взгляд. Я видел, что эта смерть нанесла ему рану куда больше той, что я вылечил.

Мой мальчик, казалось, увядал на глазах. Его лишили того единственного луча света, который помог бы ему вырасти. С каждым днём он говорил всё меньше и меньше, и, казалось мне, чах с каждым часом.

Его прежняя весёлость и его очаровательные улыбки исчезли.  Он стал грустным и печальным, ничто не могло его развеселить. Долгие часы он просиживал над какой-то книгой, а я не хотел нарушать его одиночество. Войдя в его комнатку, я лишь встречал его полный боли и лишённый всяких мыслей взгляд. Иногда он в полном отчаянии забирался на чердак и отказывался от пищи. Ночью я слышал его шаги.

Вскоре он окончательно довёл себя. Он стал просто неузнаваем: похудел и смотрел подчас как-то дико.

Он был где-то на грани между безумием и отчаянием.

А я… я совершенно пал духом и потерял надежду. Я удивлялся, как Саше ещё удавалось держаться пускай в полубезумном состоянии.

Для меня он был мрачным призраком, мне иногда казалось, что Саша – чужой здесь.

Саша старался избегать меня и редко когда попадался мне на глаза. Он явно требовал забыть про него, не помнить о нём.

Все это раздирало мне душу. И я решился помочь ему.

Я нашел его прятавшимся в углу.

 - Оставь меня, - тихо проговорил он, - Оставь в покое!

Я с рыданиями прижал его к себе помимо его воли, раскаиваясь в своём невнимании к нему.

 - Я постараюсь заменить тебе мать! – проговорил я.

- Её никто уже не заменит! – еле-еле прошевелил он губами.

Его сознание, казалось, было затуманено: он смотрел на меня совершенно невидящим взором. В руке моего сына был зажат… окровавленный нож. На его груди были глубокие раны, из которых сочилась кровь. С каждым днём углубляя их, он старался страданиями телесными заглушить душевные муки. Он понял, что все от него отвернулись: я не пытался вмешаться в его жизнь, и тем самым оставлял его наедине с самим собой: для него это было хуже мучительных пыток. Он видел, что даже в собственной семье для него нет места, и теперь сторонился меня, как запуганный зверёк.

Когда я перенёс его к себе, он больше напоминал мне бродячего скелета, чем сына. Я перевязал его раны, подолгу говорил с ним, стараясь, чтобы он не засыпал – было недопустимо оставить его наедине со своими кошмарами!

Я надеялся вновь увидеть его прежним, но этому не суждено было сбыться. Я поил его лекарствами, прятал все острые предметы, но это не давало никаких результатов. Его душевную рану никак мне не удавалось вылечить: пламя его души, казалось, угасало. Он был неизлечимо болен.

И вот однажды он решил дать мне объяснение – объяснение своим поступкам. Я слушал его внимательно, не упуская ни слова.

Со смертью матери  он пытался поправить беду, вернуть то время, когда все мы были счастливы. Но обычному человеку это не под силу, и он… скатился до того, чтобы вызвать… самого господина преисподней!

Ему это удалось. Гэдблэт  дал ему бумагу, куда требовалось лишь вставить имя и фамилию. Это был договор, в котором говорилось, что Александр обязуется выполнять все 11 его пунктов. Саша протянул мне бумагу.

По договору он отрекался от учения, обязался перекреститься в угодное гэдблэту имя, отречься от матери, отца и прежних идеалов, поклясться в верности своему хозяину, посвятить гэдблэту детей, быть верным гэдблэту и душой, и телом, и не роптать, если что-нибудь из этого ему пригодится, и т.д.

Внизу бумага была прямо-таки проколота размашистой надписью:

Я в ужасе смотрел на сына: неужели он продал душу гэдблэту по имени Банни? Я встретил его полный горечи и лишённый всяких эмоций взгляд.

Я счел это предательством. И тут я совершил ошибку, о которой жалею весь остаток своей жизни: вместо того, чтобы понять, как он несчастен, изгнал его, выгнал из дома.

На улице тогда стоял мороз. Дорожка к нашему дому заледенела, за ночь вокруг намело сугробы снега. Раны Александра тогда ещё не закрылись. Он еле-еле мог двигаться, но злоба и ненависть застилали мне глаза: я видел не беззащитного мальчика, нуждающегося в моей помощи и лечении, я видел чудовище, готовое на все, демона, служащего лорду тьмы.

Я в порыве гнева вытолкал его на улицу. Он не успел накинуть ни одной тёплой вещи.

он шёл по снегу, проваливаясь иногда по колено. Снег запорошил его одежду, на лице появился здоровый румянец.

На снегу ясно вырисовывался в изобилии льющийся из дома свет. Я был неумолим – на моем лице было ясно написано: уходи!

Он продолжал брести по снегу. Но я уже вспомнил, кто он мне, и теперь всерьез жалел о содеянном. Всем своим сердцем я тянулся к нему, но что-то говорило мне: ” Стой смирно. Его не вернуть”. Я знаю, что. Гордость.

Когда он споткнулся, у меня ёкнуло сердце. Боже мой, как ему было холодно тогда! Но он не вернулся назад, а продолжал назло всему брести вперед.

Он оглянулся лишь один раз, и этот взгляд его живых чёрных глаз укорял меня. Но я смотрел непреклонно, хотя его глаза, казалось, умоляли. Но, получив отказ, он не стал просить о снисхождении. Он отвернулся и прибавил шагу.

Вслед за этим налетела метель, совершенно скрывшая его силуэт, хорошо видный на ослепительно белом снеге.

Я не вытерпел и бросился вслед за ним, в чём был. Но я опоздал: целый час, задубев на морозе, кружил я около дома, но так и не обнаружил его.

На следующее утро я бросился вновь искать его или его тело, но увидел лишь его красную кровь на снегу.

В конце концов я тоже  продал свою душу гэдблэту, не надеясь найти хоть кого-то из нашей раздробленной семьи.

По суровому лицу Модеста потекла слеза. Варгр прибежал из соседней комнаты, желая утешить хозяина.

 - Вот и всё, Аллан, - произнёс Модест сквозь слёзы. – Моя история вам известна. Поведайте свою!

 Аллан неподвижно сидел на камне, болтая ногами и уперевшись в него руками. Голова его была низко опущена.

 - Ну, где же ваш рассказ? – Модест настороженно вглядывался в лицо Аллана.

Тут Аллан неожиданно дико захохотал.

 -  Что ж, мне следовало догадаться раньше, - его полный безумия взгляд пожирал Модеста, - Ах, какой же я дурак!

Модест в ужасе попятился, но наваждение прошло – сидящий перед ним Аллан снова был в своём уме.

- Неужели ты не узнаёшь меня? Неужели я теперь сирота? – перескочив на ”ты”, с горечью в дрогнувшем голосе проговорил Черноглазка, стремясь по крохам собрать своё растерянное самообладание.

 - Александр! Мой Александр! – Модест прильнул к груди Аллана, обнимая его.

Впервые кто-то приласкал и понял Аллана, но не так, как все эти царственные Дьябли, слишком обремененные собственными заботами и своим благом.

Как и всякому человеку, которым Аллан, возможно, был, некроманту хотелось домашнего уюта и заботы дорогих ему людей. Слишком много лет никого не заботило, жив он или нет, слишком много долгих зим провёл он один, совсем один, не растеряв, впрочем, веру и надежду.

Впервые Аллан почувствовал, что он в безопасности, что не надо ни от кого бежать, заметая следы. Кончились долгие годы лишений и несбывшиеся мечты детства.

Всё было просто прекрасно, и наконец-то в тихой, уютной, домашней обстановке! О ней Аллан мечтал с того самого момента, когда рухнули все его надежды и бедняга был отдан на растерзание  морозу, метели и дико завывающему ветру, оставшись один на один с природой.

Модест был бесконечно рал этому внезапному возвращению  - ведь здесь была его вина. Пощади он Аллана тогда, судьба, вероятно, распорядилась бы иначе.

Вдоволь нарадовавшись встрече, оба сели. Модест заботливо укутал продрогшего Аллана одеялом, вновь перебинтовал руку.

 - Я рад, что вновь вижу тебя, что снова могу до тебя дотронуться, почувствовать тепло твоего тела! Все те химеры, которые я видел во сне а иногда и наяву, были холодны, да я и не мог до них дотронуться. Но теперь ты здесь, ты со мной, и ты не ускользнёшь, не растворишься в воздухе, как все мои видения. – Модест ласково взглянул на Сашу. – Ты жив, сынок, и это главное!

 - Теперь я нашел частичку своей души, частичку себя, и нашёл я её здесь. Сколько пришлось выстрадать за этот момент, сколько вытерпеть, сколько вынести на своей шкуре! Зато теперь я вижу, что это было незря. Не зря не угасала во мне надежда – надежда на лучшее! – произнёс Аллан.

 - Все мои кошмары – ничто по сравнению с твоими страданиями, сынок, - проговорил Модест, нежно погладив Аллана по волосам. – Но как тебе удалось выжить? Расскажи мне, пожалуйста! Я знаю, это полоснёт меня по сердцу, но я прошу, не жалей меня!

И Аллан начал свой рассказ:

“ Я брёл и брёл по бесконечным снегам, пока ноги не отказались мне служить. Я упал и уже не смог подняться. Снег повалил хлопьями, пока не засыпал моё неподвижное тело. Я то стучал зубами, то вдруг меня начинало лихорадить. Это было кошмарно.

Метель всё усиливалась. У меня двоилось в глазах, начался бред. Я слышал  мамин смех, словно сквозь пелену тумана разглядел твой силуэт… Но это были лишь порождения моей больной фантазии, смутные призраки, вызванные лихорадкой…

В какой-то момент я услышал, что какой-то конь прогрохотал мощными копытами неподалёку от меня. Вытащив своё лицо из сугроба, я увидел тебя. Ты сидел на великолепном вороном жеребце, только почему-то ни разу мне не улыбнулся. Заприметив меня, ты схватил меня за шиворот и затащил в седло. Это было очень мало на тебя похоже.

Когда я очнулся, я лежал на кровати. Ты подошёл, потрогал рукой мой лоб… Повесил мне на шею амулет, а затем черты твоего лица стали расплываться, и я понял, что это мираж. На меня взирала оскаленная морда Дьябля, ставшего теперь моим хозяином и полновластным владыкой.

Заметив моё недоумение, он криво ухмыльнулся.

“Я превращаюсь в то, что ты больше всего желаешь видеть”.

Ради собственной выгоды спас меня тогда Дьябль из ледяного плена…

Прочитав мои мысли, он заявил:

“ Теперь ты мне обязан, слуга. Ты будешь верно служить мне, ведь я сохранил тебе жизнь. Запомни: Александра нет больше, есть только некромант Аллан Тефель. Саша умер в тот самый день, когда его рука поставила подпись”.

Аллан умолк, и Феликс (  так по-настоящему звали Модеста) взглянул на него грустно, за один миг стараясь налюбоваться на некогда брошенное им дитя.

 - Так что Саша, твой запуганный и застенчивый Саша, безвозвратно мёртв. Есть только Аллан, некромант Аллан, которому жить осталось недолго  - из Банни вышел заботливый опекун, - с неподдельной грустью сказал Аллан.