Еврей в России

Глава 9. РОДОСЛОВНАЯ АШКЕНАЗИ

ЧУЖИЕ ИМЕНА

В 1948 году на проложенные еще в войну ржавые рельсы антисемитизма выкатывался пышущий ядовитым паром локомотив затеянной великим паханом         целенаправленной юдофобской кампании, имевшей, как потом выяснилось, куда более серьезные и далеко идущие цели. Одной из первых лопат угля, бросавшегося в топку того паровоза, было почему-то преследование «театральных и литературных критиков», среди которых, действительно, маловато было лиц чистого тамбовско-курского происхождения.

Других евреев, причастных к изящной словесности и другим областям культуры, следом за тем вскоре замели в связи с разгоном еще в войну созданного Антифашистского комитета.                                    Рис. 25                                                                                                          

Но, что показалось усатому водителю еще более энергетически полезным - это разоблачение зловредных безродных космополитов, преступно прятавших свои кривые семитские носы за чужими, русскими, фамилиями. И это, главным образом, относилось к широко известным в стране именам – драматургов, писателей, поэтов, художников, артистов.

Причем, объявляя их камуфляж ужасным преступлением, подлая антисемитская пропаганда то ли делала вид, что забыла настоящие имена своих «лениных» (ульяновых) и «сталиных» (джугашвили) или, хотя бы, «демьянов бедных» (придворовых) и «гайдаров» (голиковых), то ли демонстративно подчеркивала кастовую с ними несравнимость презренных жидов безродных.

Каждый вечер после ужина женин дед Алек Качумов усаживался в кресло и раскрывал газету "Известия", которая три раза в неделю совмещалась в его руках с популярной  тогда "Литературкой".   

       - Как это они умудряются докапываться до того, кто какую раньше носил фамилию? - задавал дед риторический вопрос и сам отвечал, переиначивая старый хвостатый анекдот: - Наверно, они хорошо изучили еврейские имена и знают, что Григорьев это Гиршевич, Михайлов  - Мойшевич, и Акакиев, конечно, - Срульман. 

       - Не шуточное это дело, - откликалась бабушка, мешавшая в медном тазу клубничную «пятиминутку». - Они еще могут и до нас дотянуться: откуда, мол, у этих еврейцев такая чистокровная кацапская фамилия? Пойди потом доказывай, что Качумовым еще твой папаша был. Вот хотела же я оставить себе свою девичью. Зря ты меня тогда отговорил.

- Не зря, не зря, - продолжал рассуждать дед. - Видишь ведь, какими недальновидными оказались эти русско-писующие еврейцы. «Кольцовы», которые фридлянды, «каверины»-зильберы и все другие, прикрывшиеся православной накидкой. Но ты, Дорочка, не ворчи, не дрейфь, мы с тобой ничего не меняли, а потому никто нас не тронет, не разоблачит, наша фамилия коренная, несмененная.

       И дед с хитрецой подмигивал внуку:

- Помнишь откуда она?

Конечно, Женя помнил его рассказ.

Вот он.

*  *  *

По словам деда на обеих щеках знакомившихся с ним незнакомцев почти всегда вырисовывались большие вопросительные знаки. Откуда, спрашивали они, у носителя крючкообразного еврейского носа и ветвистых, как у северного оленя, бровей такая чисто гойская фамилия? Наверно, он перелицевал ее из какого-нибудь Качмана или Качмановича.

       Нет. Его фамилия была настоящей,  потомственной. Прислал ее по старинной родословной почте далекий русско-имперский ХIХ век. Хотя до того она, действительно, была другой, вполне кошерной. И принадлежала молодому гродненскому еврею-литваку Пинхасу Белявскому (или Белицкому). Там, в западной Белоруси, он родился, умнел в хедере и хабадской синагоге, рос, полнел телом и крепчал бицепсами.

Но лишь до тех пор, пока тамошние еврейские местечки не стали грабить и поджигать пришлые бандюки с правобережной Украины. Тогда предприимчивый юноша увязал наплечный узелок с вещичками и отправился на юг к графу Воронцову в Одессу, стремительно становившуюся в то время            

большим еврейским городом.                                Рис. 26

       На Успенской улице он углядел маленькую черноглазку Софочку Черни с тонкой шейкой и тонкой талией, но с выдающимся бюстом и широкими бедрами. От такой красоты он настрочил ей целую дюжину детишек (всем бы нам такую могучесть!). Но поскольку молодчага Пинхас, как выяснилось, состоял в дамских портных, то из всех его 12 изделий только две оказались мужского пола – старший Шая и младший Шимон.

       А тут еще проявилась совершенно непонятная непонятность. Как не удивительно это звучит, но в России тех времен лучше было, если многодетная семья имела только одного сына, а не двух. Что за чушь, почему двое были хуже одного?

       Эта загадка требует своей разгадки, и ключ к ней лежит в кармане военного мундира Николая Палыча «Палкина». Да-да, того самого императора российского Николая Первого. Прижучив декабристов, самодержец принялся за ненавистных иудеев. По высочайшему Указу 1827 года о воинской повинности он повелел еврейских рекрутов брать не с 18-тилетнего возраста, как православных, а с 12 лет. На самом деле, призывные команды «ловцов» хватали и десятилеток или даже восьмилеток.

Естественно, в еврейских местечках поселился страх за своих сыновей. Страшным зрелищем было расставание: матери, пока были силы, бежали за повозками, увозившими их сыновей, крича им вслед: «Сохрани веру свою! Помни имя своё!». А телеги, набитые до отказа перепуганными детьми, увозили их на восток, в ужасную неизвестность.

Пока дети ехали через местечки, еврейские женщины подкармливали их, но за пределами той самой «черты оседлости» на сострадание рассчитывать не приходилось. Над «жиденятами» издевались все кому не лень - из-за странной одежды, длинных прядей волос, характерной внешности, незнания русского языка. Их оскорбляли, бросали вслед камни, мазали губы салом. А впереди их ждали годы тупой муштры, моральных и физических тягот. 

 Целью призыва было не только и не столько воспитание профессиональных военных. В условиях суровой воинской службы малолетних кантонистов-евреев принуждали к принятию православия, что означало полный разрыв связей с еврейским народом и иудейской верой.

Нередко доведенные до отчаяния ребята решались на самоубийство. Так, во время массового крещения в Волге двое кантонистов утопились на глазах у присутствовавшего царя Николая I, что породило молву о массовом самоубийстве еврейских рекрутов.

       Сохранилась масса воспоминаний бывших кантонистов о жестоких и бесчеловечных временах, когда из детей выбивали их веру.

«Нас пригнали из Кронштадта, большую партию, - вспоминал один из них, - загнали в тесную комнату, начали бить без всякой милости, потом на другой и на третий день повторяли то же самое... Затем нас загоняли в жарко натопленную баню, поддавали пару и с розгами стояли над нами, принуждая креститься, так что после этого никто не мог выдержать. При первом осмотре нашей партии командир заявил перед всем батальоном, что пока он будет жив, ни один не выйдет из его батальона евреем, - и действительно сдержал свое слово...». 

Облаченные в тяжелые солдатские шинели, месили дорожный суглинок эти горемыки, которых гнали колонным пешкодралом в дальние зауральские воинские гарнизоны. Там их насильно крестили, нарекая русскими именами и фамилиями. Так эти новые Ивановы, Поповы, Сидоровы на 25 лет становились «николаевскими солдатами».

       Ага, решил бы с размаху какой-нибудь догадливый интересант, вот где собака зарыта, вот откуда у еврея Качумова коренная русская фамилия - от прадеда-кантониста. И он бы ошибся.

       Происхождение ее было куда более витиевато, многоходово и прихотливо переплетено аж… с престижем самой державы российской (ох, эти фокусы истории!). Но, если точнее, с оглядкой царя на просвещенный Берлин и либеральный Париж. Что и вынудило его подсластить изуверские статьи того рекрутского Указа. А конфеткой, леденцом сосательным, послужило разрешение не брать в солдаты «кормильцев», то есть, единственных в семье сыновей.

        «Ой-вей!» - обрадовалась одесская Молдованка и Пересыпь, тут же кинувшись искать дырки-пролазы в кирпичной стене губернской бюрократии. А что пра-прадед Пинхас? Не шлимазал же он был какой-то. Пораскинул мозгами, родил некую мысль, прикрыл ее суконным картузом, чтобы она не убежала, и, надев новый лапсердак, зашагал к знакомому купцу с Маразлиевской улицы.

«Купи, - сказал он ему, - моего младшенького, усынови мальчишку, ты же у нас мужик одинокий. Ну, конечно, это понарошку, фиктивно. А я тебе за то десятку подкину». Тугой на раздумье и кошелек купец долго еврейскую шараду разгадывать не стал и, почесав бритый затылок, произнес: «За двадцать  решусь, за меньшее не сторгуемся». Пинхас поморщил лоб, почмокал губами, помолчал для виду и согласился на половину.

 Вот так за 15 рублей золотыми двенадцатилетний прадед Шимон и сделался Семеном Кочумом. Надо ли объяснять, что и его брата Шаю государевы царские рекрутеры оставили в покое.

Через десяток лет после открытия шляпного магазина на Ришельевской та хохлатская фамилия обрусела и стала писаться Кочумов. А уже шимонов сын Давид, женин дед, став в бельгийском Льеже инженером, получил вид на жительство в Белокаменной, где заакал по московски Качумовым.

Не меньшее недоумение, - говорил дед, - всегда вызывал и подозрительный контраст между его греко-православным именем и клеймом «еврей» в краснокожем паспорте. Не переделана ли была она? Не произошел ли Александр (Алек) от какого-нибудь Айзика-Исаака?

Нет, ничего такого не было. Это имя досталось ему от похожей, но все же другой традиции – называть новорожденного в память ушедшего в иной мир предка. Тот, мол, займет в его жизни вакантную должность пастуха - Ангела хранителя. И будет Оттуда его пасти. Причем, для этого вовсе не надо было какого-либо созвучия имен, вполне хватало хотя бы одной (ха-ха) буквы. Так, Абрам запросто мог обслуживать Афанасия, а Двойра - Дуню. Вот и дед знал с детства, что над ним витал дух прабабушки Авигаили.

Впрочем, к чему все эти камуфляжные перекраски? Они были бесполезны, никому не нужны,  пустопорожни - «пусте майсес», как говорила тетя Бетя из Бердичева. Потому что били евреев не по бумажному паспортному 5-му пункту, а по чувствительной 5-ой точке – под зад ногой.

ШЛЯПНЫЙ МАГАЗИН НА РИШЕЛЬЕВСКОЙ

       Живописный рассказ деда относился лишь к самой верхушке их генеалогического древа, корни которого, на самом деле, были намного длиннее веток его лиственной кроны. Они уходили в глубь веков чуть ли не на 150 или даже 200 тысяч лет и дотягивались до одного из юных молодцов, который вместе с десятками сотен других смельчаков покинул родную шалашную деревушку, уютно приткнувшуюся к джунглям северо-восточной Африки. На утлых килевых лодках-катамаранах они пересекли Баб-ель-Мандебский пролив Красного моря и поселились на Арабском полуострове.   

Стрелки геологических часов истории отсчитывают не секунды и минуты, как японские сейки и швейцарские ролексы, а десятки и тысячи столетий, и в их потоке лицо Земли приобретает все новые и новые  черты. Ветры, дожди, перепады температуры воздуха - косметологи и парикмахеры планеты - вместе с колебаниями климата и тектоническими подвижками постоянно обновляют земные ландшафты.

Вот так и 11500 лет назад на хвосте Великого 4-го Ледникового периода они серьезно изменили облик Северного полушария. Очередное глобальное потепление почти полностью освободило его ото льдов и сделало доступным для благополучного заселения поднявшимся на ноги (в буквальном и переносном смысле слова) человечеством.

       Теперь еще один молодой пра-пра-пра-пра-пра-дедушка нашего героя закрепил кожаными ремнями на колесной арбе свои пожитки и отправился за лучшей жизнью в дальний путь по Ближнему Востоку в северо-восточное Средиземноморье. Вот где надолго тонкая нить жениной родословной стала длинной толстой линией, протянувшейся до Средних веков эпохи европейской цивилизации.

       Следующий по времени его пра-пра-пра-прадед, скорее всего, жил в Каннареджо - еврейском квартале-гетто средневековой Венеции. Его отец был преуспевающим ростовщиком, выручал деньгами проигравшихся в карты "черных", как их называли, аристократов и спасал от разорения погоревших на торгах незадачливых итальянских купцов и судовладельцев.

       Однако, как всегда и везде, когда надо было найти козлов отпущения, в средневековой Венеции тоже во всех бедах обвиняли евреев. Поэтому они стали жертвами навета и в 1569 году, когда их уличили в поджоге сгоревшего венецианского военного Арсенала. Пришлось бежать куда подальше, в чужие дальние края, за море.

И вот те женины пра-пра-пра-предки, бросив свой дом, накопленное добро, спешно покинули Апеннинский полуостров и отправились пересекать теперь уже на паруснике бурные воды Адриатического моря. Именно вследствие этого на берегах Черногории где-то в предместьях монтенегровой Подгорицы и продолжилась история жениного рода, одной из продолжательниц которой и была та самая София Черни, которая покорила молодца Пинхуса (см. выше).

А его польско-белорусский период, о котором уже с достаточно полной достоверностью знал женин дедушка, начался благодаря очередному порыву вечного миграционного еврейского ветра перемен и поисков лучшей жизни, начавшего со второй половины ХYIII-го века собирать в Речи Посполитой евреев-ашкеназов разных городов и стран. 

Тогда-то в цепи жениной родословной и возникло то следующее тоже одесское звено, к которому в 1891 году подцепилось другое колечко, поначалу олицетворенное кочумовским магазином модных женских шляпок на Ришельевской улице. А судьбе-своднице предназначено было расположить неподалеку "Петроградский магазинъ обуви", к владельцу которого Мойше Бейну частенько стала вдруг захаживать его младшая сестрица Дора.                                                                                                       

Конечно, ее немного интересовали и лежавшие на прилавке образцы кожи, предназначенные для       изготовления по выбору заказчиц женские сапожки с высокой шнуровкой. Но куда большее внимание ее привлекал щеголеватый юноша Алек Кочумов, тоже посещавший соседский магазин и с неустанным вниманием изучавший голенища модных ботфортов прусского фасона.

Скромные переглядывания и робкие попытки заговорить друг с другом плавно переходили к прогулкам по одесским бульварам и провожаниям девушки домой в ее Успенский переулок. Вскоре Дора пригласила своего кавалера на свадьбу старшего брата Соломона, где влюбленная пара попала под перекрестный прострел любопытных взглядов обеих много-глазных мишпух.

       Их первый поцелуй случился на перроне вокзала, где приходилось делать вид прощающихся пассажиров у дверей одного из вагонов отходящего поезда. А где еще им можно было целоваться? В те пуританские времена делать это в подъездах домов и на уличных скамейках не считалось приличным.                                             Рис. 27

       Однако Алеку получить благословение от папаши Кочумова никак не удавалось. Тот считал мезальянсом брак его сына с дочерью бедного коммивояжера, каковым был ее отец Лейзер Бейн. За мизерную зарплату он ездил по городам российского юга, заключая торговые сделки и рекламируя продукцию текстильных, коже-дубильных и керамико-дельных фирм.

       Их союз состоялся лишь в Бельгии, где под звон колоколов льежской ратуши они зарегистрировали свой законный брак, одев друг другу на безымянные пальцы обручальные кольца. Нет, конечно, далеко не только для этого уехали они из Одессы в Европу. Их манила учеба в университете, которая для окончившего реальное училище Алека из-за процентной нормы приема в высшие учебные заведения евреев была очень проблематичной, а для гимназистки Доры вообще недоступной.                                                             Рис. 28

       Те первые годы нового ХХ-го века, одного из начальных этапов индустриальной эпохи, знаменовались бурным железнодорожным строительством, производством паровозов, бытовой техники. Повсюду гудели провода телеграфа, телефона, трамвайных линий, входили в обиход электроутюги и электромоторы. Для их конструирования, проектирования, изготовления нужна была техническая интеллигенция. Одной из ее кузней оказался, в частности, и Королевский Политехнический университет в Льеже, основанный на базе шахтных разработок угольных месторождений бельгийского Крокиля.

       Там женины бабушка и дедушка получили дипломы высшего образования, став специалистами "слаботочниками", то есть, занимавшимися электроприборами телефонной и телеграфной связи. А госпожа Дора Бейн по сообщению "Одесских новостей" от 21 октября 1911 года была первой женщиной инженером на юге России (позже уточнилось - и во всей Российской империи).                                             Рис. 29

*  *  *            

       Кстати, история жениной родословной показывает, как с приходом промышленной эры, технологической революции и подъемом всеобщей культуры и образованности стал заметно понижаться пик демографического хребта. На рубеже ХIХ и ХХ столетий рождаемость стала быстро падать. Если у его пра-прадеда было 12 детей, то у прадеда уже только 6, и если дедушка Алек, инженер-электрик, ограничился 2-мя отпрысками, то его дочь, имевшая два высших образования, увы, обошлась всего одним ребенком, а конкретно - Женей.

        Однако позже та демографическая яма, еще и углубленная 1-ой и 2-ой Мировыми войнами, немного пополнилась повышением деторождения (бумеров) в 60-70-е годы прошлого века. Женя тоже потрудился на этой ниве, посеив 2-х дочек. А те в свою очередь увеличили еврейское население планеты аж на 4 единицы. Может быть, это начало его нового демографического подъема? Кто знает...

Единственное, что можно сказать - Природа (или Творец) мудро регулирует численность на ее планете, как муравьев, тараканов, саранчи, так и популяцию людей. И не только революционным путем мировых войн и планетарных пандемий-эпидемий, но эволюционным изменением темпов деторождения.

КТО ВЫ ТАКИЕ, АШКЕНАЗЫ?

Качумов Александр Семенович приходился Жене дедушкой со стороны мамы, а вот по отцовской линии деда он не застал, хотя история его рода была тоже далеко не заурядной. Но в этом случае до западной Европы она, скорее всего, дотянулась не поэтапными шагами с юга Средиземноморья, как та, а прямым путем непосредственно с Ближнего Востока. Как это случилось?

 *  *  *

       Можно предположить, что некого юного еврея из-под Яффы когда-то вдохновили победы знаменитого предводителя восстания в Иудее против римского владычества Шимона Бар-Кохбы. Летом 132 года н.э. он надел железный шлем, кольцевую кольчугу, взял в руки круглый щит с могендовидом («щитом Давида») и короткий двусторонний римский меч.

Более 4 лет он самоотверженно сражался за освобождение своей родины. Но силы были не равны - посланный из Рима императором Адрианом крупный воинский легион подавил сопротивление иудеев. Многие из них были убиты, другие попали в плен и подверглись изгнанию в отдаленные провинции римской империи.                                                                      Рис.30

       Одна из таких окраин располагалась на диких пустынных  берегах германской реки Рейн. Туда на съедение лесным волкам, медведям и кабанам пригнали закованных в цепи и кандалы пленников, среди которых был и женин предок. Но зловредная задумка римского тирана не осуществилась, и вопреки всему воины Иудеи не только выжили, но и прочно обосновались на новом месте, став основателями небольшого западно-германского городка Шпайер. От 4-х его жительниц того ХI века, как объясняют археолого-генетические исследования, произошла половина всех будущих восточно-европейских евреев.                               

 По одной из версий название этой самой значимой ветви еврейства происходит от имени правнука спасшегося от Всемирного Потопа библейского Ноя – Аскеназа. А его отцом был Гомер (нет, не автор Одиссеи), бывший в свою очередь сыном Иафета, одного из трех сыновей Ноя. По некоторым представлениям именно тот дал имя и самой стране - Германии.                                                               Рис. 31

       Так началась многовековая полная взлетов и падений, успехов и поражений, а больше всего преследований и гонений трудная европейская история ашкеназов. С течением времени их численность значительно увеличилась и достигла десятков, позже и сотен тысяч человек, и они расселились по всем германским землям.

Короли, герцоги, курфюстры, бургомистры Швабии, Баварии, Саксонии, Пруссии то приглашали их поднимать торговлю, ремесла, денежную систему, то, наоборот, угнетали, отнимали собственность, изгоняли.

       Запертые в тесных каменных клетках городских гетто немецкие евреи во все времена пытались вырваться на свободу, слиться с окружающим населением, стать полноправными гражданами страны, но им всегда указывали их место.

Задолго до Холокоста пресловутый "еврейский вопрос" решался в Германии путем массовых убийств, погромов, грабежей. Каждый раз их обвиняли в разных стихийных бедствиях и катастрофах: в засухах и наводнениях, падеже скота и неурожаях, эпидемиях чумы, оспы и холеры, сваливали на них свои неудачи и промахи в ведении хозяйства, распрях друг с другом, в стычках и войнах с соседями.

       Временами отдельные владыки земель, разные графы, бароны, лендлорды, бургомистры давали евреям некие "охранные грамоты", допускали к торговле, портняжничеству, сапожничеству, а, когда те достигали в этих областях успехов, все у них отбирали.

       А брались евреи за самые трудные дела, в том числе торгово-денежные. Так, начав с простого ростовщичества, они создали в Германии, а потом в Европе и во всем мире, надежную хорошо организованную банковскую систему. Благодаря их деятельности местный мелкооптовый рыночный товарообмен стал основой развития мощной разветвленной международной торговли.

       В результате к середине XYI века многие небольшие верхне-рейнские немецкие города достигли расцвета, став средоточием богатства и роскоши. Одним из них был Аугсбург, перевалочный пункт товаров, прибывавших из Венеции, занимавшей в то время ведущее место в торговле с Востоком. Оттуда шли в Германию индийские пряности, слоновая кость, китайский чай и прочие экзотические тогда в средневековой Европе заморские продукты.

       Немалое место среди них занимали шелковые ткани, одежда из которых начинала приобретать широкое распространение в богатых домах вельмож европейских городов. В Аугсбурге обосновалась и центральная контора торговой фирмы Фуггеров, ведшей в масштабах того времени настоящую мировую торговлю.

       В нее-то и поступил на работу деловой и смышленый еврейский юноша Исайя, который быстро достиг успехов в продажах шелковых изделий. Эта его деятельность и послужила поводом называть молодого человека Зайдманом (по немецки Seide - шелк, Mann - человек).

       Вот откуда пошла фамилия второго жениного деда.

       Прошло почти 3 века, и пра-пра-правнук того Исайи Зайдмана неугомонной волей переменчивой еврейской судьбы перебросил отцовскую линию родословной Жени в небольшой уездный городок российской орловской губернии Карачев. Продолжая династическую традицию, он тоже занялся здесь торговлей ткацкими изделиями, но уже не дорогим шелком, который не имел широкого распространения среди небогатого населения империи, а пенькой, изделия из которой начинали пользоваться значительным спросом на российском рынке.                               Рис. 32

       В связи с этим пеньковые веревки, мешки, картузы наряду с конопляным маслом во второй половине XIX столетия составили главные предметы экспорта Карачева, бывшего до этого глубокой бедной провинцией. Именно благодаря пеньковой и маслобойной промышленности уже к 1894 году население города выросло до 16 800 человек.

       Но продлиться торговой династии Зайдманов не удалось. Женин дед Давид, тогда еще молодой крепкий парень, вернувшись однажды домой с работы в пеньковой лавке отца, перешагнул порог, остановился на минуту, а потом с сильной болью в спине упал на пол. Приглашенный местный земский врач поставил неутешительный диагноз.

       То было обострение жестокой болезни - костного туберкулеза, хронического заболевания, связанного с воспалением и разрушением костей, особенно в позвоночнике. Этот коварный недуг поражает людей в любом, даже молодом, возрасте и сопровождает их всю жизнь. Вылечить его в то время было практически невозможно, да и теперь, кажется, тоже весьма проблематично.

       Поэтому ни о какой работе, связанной с хождением по заказчикам, тасканием мешков с товаром, а через некоторое время даже стоянием за прилавком Давиду и думать не приходилось. Оставалось лишь сесть за швейную машинку Зингер и долгие годы ничем больше не заниматься, как только шить, латать, перелицовывать лапсердаки, камзолы, сюртуки, платья. Благодаря своей сметливости и усердности он вскоре настолько преуспел в новой для него профессии, что стал получать даже заказы от военного ведомства на пошив офицерских мундиров.

       Среди разных причин появления у жениного деда Давида костного туберкулеза высказывалось одно, очень похожее на истину. Оно предполагало, что злопамятной судьбе-судье пришло в голову поправить оплошку, допущенную ею в случае предка Жени по материнской линии Шимона, которого папаша-хитрованец в свое время ловко увернул от царской рекрутчины (см. выше). Для выравнивания житейских невзгод, призванных сопровождать женин род, зловредный рок и отправил прадеда Зайдмана служить кантонистом в далекий приволжский воинский гарнизон.

       Где-то там в многолюдной тесной казарме с близко друг к другу стоявшими койками он и подцепил от соседа ту паскудную заразу. А, может быть, схватил ее, когда на холодном ветру в тяжелой солдатской шинели с пудовым мешком на спине месил дорожную грязь на много-верстовых учебных маршевых переходах. Во всяком случае вернулся он домой хотя и не старым, но уже больным человеком. В полученной им по наследству торговой лавке ему только и оставалось сидеть за прилавком у кассы.

       Потом он женился, пошли дети и, к сожалению, именно старшему из них Додику, будущему жениному деду, вместе с торговым делом передалась и та зловредная пакостная хворь - костный туберкулез.

       Вот почему позже, когда тот в свою очередь обзавелся семьей и заимел трех сыновей, его жена, бабушка Геня, говорила о своей обеспокоенности тем, что та страшная болезнь могла перейти по наследству и потомкам 3-го поколения, в том числе Жене. Но, к счастью, этот недуг стороной обошел внука по горбатой дуге.

ЧЕЛОВЕК МЕНЯЕТ КОЖУ

Разобрав довольно пространно и с изрядной долей домысла женины родословные истории со стороны его папы и мамы, стоит, наверно, рассказать также об одном трудно давшемся Жене поступке. Речь пойдет о смене им отцовской фамилии, которая была присвоена ему при рождении, что было в 30-е годы безвариантным.

*  *  *

При строгом, доведенным до абсолюта и абсурда паспортном контроле, введенном вождем народов, нельзя было и думать о каких-либо изменениях своих анкетных данных. Еще не пожелтели газетные листы с травлей безродных космополитов, скрывавшихся под покровом благородных русских фамилий (об этом уже говорилось в предыдущей главе). Еще не оттаял мороз на коже от страха, охватывавшего тогда всех больных по пятому пункту в анкете.

Попробовал бы кто-нибудь из них в антисемитские годы жениного взросления пойти в ЗАГС (учреждение «Записи актов гражданского состояния») с заявкой на получение именного маскировочного прикрытия. Такого храбреца лубянская охранка могла бы запросто замести.

Но теперь, во второй половине 50-х годов, вступал в силу новый более не менее вольный хрущевский период, который писателем И.Эренбургом, чутко улавливавшим ветер перемен, был образно обозначен повестью «Оттепель». После смерти усатого тирана оттепельная весна разморозила многие прежние ледяные запоры-запреты, в том числе и на перемену имен и фамилий, что становилось ныне рутинной операцией обычных районных ЗАКС'ов. И многие давно жаждавшие мимикрировать женины родные и знакомые побежали занимать туда очередь. 

*  *  *  

Одним из первых новообращенных был женин сосед и друг Гарик Шаферман, пару лет назад переехавший с родителями из Одессы. В старосветской советской столице он, естественно, ощущал неловкость своего уничижительного причерноморского имени. Потому и решился уподобиться герою "Полка Игорева".

Однако он подсуетился изменить не только свое имя, которое стало громыхать варяжско-княжеским звучанием. Теперь его новый краснорожий паспорт щеголял и более приличной фамилией – Шаферов, напоминавшей имя первого в России еврея из высшей государственной власти, вице-канцлера времен Петра 1-го Петра Шафирова.                                                 Рис. 33

       Также Витя Маршак, другой женин приятель, женившись на своей колхознице Таньке, тоже прямо при регистрации брака взял фамилию своей правоверной избранницы и стал Горбуновым (оттепельные времена допускали теперь такую вольность). На недоуменные вопросы он отвечал, что не может же он подписывать финансовые отчеты своего жилищно-коммунального треста именем знаменитого советского поэта.  

       И в Гипроводхозе, где Женя уже тогда работал, Додик Альтшулер без всякой русской жены и без всякого стеснения превратился в некого Дмитрия Алтулова. Естественно, что сотрудники его Технического отдела коротко в кулак хохотнули, но никто никогда по этому поводу вслух не возникал.

В том же институте не менее забавный прикол относился к другому сотруднику -  Кашпировичу Льву Срулевичу. Можно себе представить, как этот скромный травоядный Лев тяготился своим отчеством и, естественно, представлял себя Семеновичем. При этом никто из сослуживцев, не знавших истины, и не подозревал тут какого-нибудь подвоха.

Но антисемитка кадровщица Наташка, в обязанность которой входило составление служебного телефонного справочника, при каждом его ежегодном обновлении упорно писала «Срулевич». Наконец, бедный Лёва, измученный борьбой за свою неговнистость официально через ЗАГС избавился от своего неприличного наследства.

Надо думать, добился он этого с немалым трудом – ведь изменение отчества, в отличие от имени и фамилии, должно было вызывать определенные трудности, так как принадлежало не ему, а его отцу. Но Лёва, молодец, их преодолел (не положил ли кому нужно было на лапу?).

*  *  *

Однако Жене перемена фамилии далась не легко вовсе не по внешней, а по сугубо внутренней причине. Этот свой непростой шаг он долго обмозговывал, колебался, рядил-косил и так, и сяк, прекрасно понимая, что она не всеми однозначно будет воспринята. Сомнения терзали его не только из-за отца, который, наверняка, должен был разозлиться. Больше беспокоило будущее отношение к этому действу окружающих: товарищей, сослуживцев, начальства на работе, наконец, родственников Зайдманов.

Женя представлял себе, как язвительно скривят они губы, как станут шептаться по углам. Особенно неприятно и обидно будет видеть осуждение на лицах тех друзей-приятелей, которых он знал, как твердо-каменных иудеев и сионистов.

Вызывала тревогу также угроза разных неожиданных и, наверно, неизбежных бумажных трудностей – ведь в свидетельстве о рождении, школьном аттестате зрелости, институтском дипломе и во всех прочих документах значилась та отцовская еврейская фамилия.

И все-таки после многомесячного раздумья Женя, наконец, решился сменить папиного изысканного Шелкового человека Зайдмана на маминого простецкого Качумова. Свой поступок он себе и другим оправдывал не целью облегчения существования, как многие могли предположить. А сделал это в память ушедшего из жизни деда, с которым у него были очень теплые отношения.

Кроме того, объяснял Женя, перемена фамилии была для него еще и сменой приоритетов - его мама тогда уже окончательно развелась с отцом, и он в знак преданности ей считал важным носить именно ее фамилию, а не папину.       

Но все оказалось не так уж страшно-сложно. Папа не очень обиделся, помянуя, наверно, что и сам, перебравшись из Карачева в Москву, сменил своего иудейского Аарона на русского Аркадия.

Хуже было с диссертационными делами, которыми он в то время занимался. Приняв фамильную конверсию за возмутительный камуфляж в попытке скрыться от "праведного гнева", зловредные ученые антисемиты, начавшие Женю тогда преследовать, еще больше обнаглели и с повышенным азартом погнали его, как зайца борзые собаки (об этом ниже).

       Осудили Женю и некоторые его старые друзья евреи, особенно негодовал строго иудействовавший Илюша

Аптерман, который на какое-то время даже перестал с ним разговаривать. Не помогали никакие оправдания. Только,

уехав позже в Израиль, он сменил гнев на милость и стал

со своим старым другом, как прежде, контачить.

*  *  *

На самом деле, женин поступок был вполне традиционен и лежал в русле двухтысячелетней приспособляемости евреев к окружающей среде. Представители каждого поколения еврейских диаспор, жившие среди разных вавилонян, египтян, греков, римлян и всех прочих, по совершенно естественным причинам брали их имена и фамилии. Кстати, и немецко-звучащая шелковая фамилия жениного отца была ничем не лучше и не хуже маминой, русско-украинской, – обе были чужими.

Однако в отличие от многих других малых наций, растворившихся в океане больших моно-народов, хамелеоновое «грехопадение» евреев не мешало им сохранять чувство племенного единства, национального родства, иудейской веры, и они выжили наперекор всему.

Надо сказать, что нередко значение и вес еврейских фамилий время от времени менялись в зависимости от возникновения в той или иной стране другого строя, власти, политики или хотя бы моды. Характерным примером этого служит приобретение старыми ашкеназийскими фамилиями новой роли, которую они начали играть после падения в СССР пресловутого железного занавеса.

Перестав быть ущербными, они стали цениться и успешно использоваться в качестве удобных крыльев для перелета из социалистического недостатка в капиталистическое изобилие. И в дальнейшем их немецко-еврейское звучание в аэропортах Ньюарка, Орли, Хитроу и, тем более, Франкфурта и Гановера воспринималось куда лучше славяно-русских фамилий.

       Если же судить в еще более общем плане, то изменение имен и фамилий, смена кожи - это вполне естественное явление, которое всегда было, есть и будет присуще людям всех малых народов, живущих среди коренного населения других стран.

       Никого ведь никогда не напрягало, что, к примеру, армяне Арутюняны в России обычно звались Арутюновыми, германские Иоганны (Гансы) и русские Иваны (Вани) в Англии именовались Джонами, а во Франции Жанами. Да, и в прошлом, в России родовые фамилии Юсуповых, Карамзиных, Каракозовых, Чичериных были дальними отголосками татаро-монгольского ига.

       Впрочем, так ли серьезен не такой уж и серьезный вопрос, как смена человеком имени-фамилии? На самом деле, ведь не важно, кто кого как кликает, лишь бы беду не накликал. А в Москве начала 50-х годов прошлого столетия ситуация для советских евреев тому подходила соответствующая – мрачная, черная, смутная, грозовая.