Еврей в России

Глава 8. ИДИШ УМЕР? ДА ЗДРАВСТВУЕТ ИДИШ!

ИУДЕЙСКОЕ ВОЗРОЖДЕНИЕ

Интересно, что еврейское возрождение 90-х годов в России началось с представителей молодого 3-го поколения того времени. Их бабушки-дедушки и папы-мамы были отрезаны от своих национальных и родовых корней саблями Первой конной армии, чапаевской тачанкой, гайдаровскими мальчишами-плохишами, павликами морозовыми. А вот их детей и внуков, сгенерированных в 70-80-х годах, каким-то таинственным внутренним позывом массово потянуло к их полученному от рождения еврейству.

Многие из них (особенно отказники, которых не выпускали из «тюрьмы народов») уже в поздне-брежневские времена так безоглядно оборзели, что стали смело собираться на частных квартирах. Там они, готовясь к переезду в Израиль, учили иврит, изучали еврейскую историю, традиции, приобщались к иудаизму, читали Тору.

А позже горбачевская перестройка и, тем более, ельцинское свободоволие подняли новую еще более мощную волну еврейского молодежного ренессанса. Вот навскидку только два этому свидетельства.

 *  *  *

Летом 1996 года после неожиданно случившегося у Жени острого трансмурального инфаркта его поместили в реабилитационный санаторий в подмосковном Болшеве. В первый же день, выйдя на прогулку в санаторный сад, он с удивлением увидел стайку молодых ребят лет по 18-20, которые, морщась и корчась от боли, в раскорячку двигались по гаревым прогулочным дорожкам. Еле волоча ноги, они, между тем, громко подтрунивали друг над другом, посмеивались, переругивались.

Женя слегка пораскинул мозговыми извилинами и сообразил, что эти молодцы только что прошли обряд обрезания, и их бедные пенисы, лишившиеся крайней плоти, негодуют и горько плачут, больно касаясь грубого сатина трусов.

Оказалось, что хабадская религиозная община арендовала в болшевском санатории целое крыло, где разместились летние классы еврейской иешивы. Ребята учили здесь иврит, читали Тору, Танах, Талмуд, приобщались к еврейским традициям и, конечно, их детородные члены должны были быть подготовлены к святому делу воспроизводства правильного еврейского населения планеты.

- Желающих поступить к нам на учебу, отбоя нет, - сказал Жене в приватной беседе чернобородый ребе, учитель истории древнего мира, с которым он познакомился, повстречавшись у здания санатория. – Очередь записавшихся в Лист ожидания дошла до нескольких сотен, пришлось его даже временно закрыть.

С другим свидетельством прихода молодых русских евреев в еврейство было для Жени знакомство с неким Борей, студентом МИРЕА (Институт радиоэлектроники), страстно влюбленным в его младшую дочь. Он очень хотел на ней жениться, делал ей предложение и часто бывал у них дома.

Но встречал категоричный отпор со стороны ее родителей. Причиной было его глубокое религиозное погружение, плотное вовлечение в Хабад - он регулярно ходил в синагогу, молился, соблюдал кашрут, изучал Тору, Талмуд, еврейские традиции. Благодаря ему у жениной дочери появилось второе, еврейское, имя, это он повесил на косяке их московской квартиры святую мезузу.

Как-то в летние каникулы Боря поехал в Киев к своей тете. В первый же вечер он отправился в синагогу, где в те советские годы с трудом набирался необходимый миньян из 10 человек. Вместе со всеми он сказал обязательный маарив, пообщался с двумя-тремя прихожанами, потом, чтобы продолжать молиться дома, положил в сумку Сидур, который читал, и, попрощавшись, вышел на улицу.

Но не успел пройти и двух кварталов, как к нему подошли два здоровых амбала в серых костюмах. Один, по-видимому, старший, вонзил в Борю строгий взгляд.

- Покажи что у тебя там, - приказал он и протянул руку к его сумке. Тот возмутился:

- А, собственно, какое ваше дело, что у меня в моей сумке, чего пристаете.

- Еще вякать будешь, гаденыш, - младший вдруг сильной щипковой хваткой больно зажал борину руку, вырвал у него сумку, открыл ее и достал книгу. - Вот она, доказательный вещдок, никуда, сучёнок, теперь не денешься.

И ничего не понимавшего Борю, локти которого крепко зажимались с двух сторон, посадили в стоявший неподалеку черный воронок и куда-то повезли. Через четверть часа он стоял в кабинете некого лейтенанта в фуражке с синим околышем. Тот взял в руки отнятый Сидур, повертел его в руках, нехотя полистал и сказал злым усталым голосом:

- Ну, вот попался, воришка, не надейся, не отвертишься. Давай раскалывайся, что хотел толкнуть букинистический раритет на Крещатике. А, может, нацелился в Израиль переправить или в Штаты?

Оказалось, что кто-то из синагогальных прихожан стукнул в киевское районное отделение ОБХС («Отдел борьбы с хищением социалистического имущества»), сообщив о краже бесценной древней книги. "Преступник" был сразу же пойман с поличным и обличен.

Никакие оправдания, объяснения и свидетельские показания, что вынесенный из синагоги молитвенник никакой ценности не представляет, не могли спасти Борю от оговора. Судья ничего слышать не хотел, трое судебных заседателя тоже вникать в дело не собирались. В те годы украинский антисемитизм был особенно свирепым, самым ярым во всем Советском Союзе.

       На чисто формальном заседании местного киевского суда Боре влепили 2 года, хотя и условных, но не менее звериных - с отбыванием наказания на так называемой «Химии». Вернулся он из Березняков с вылезшими волосами, обесцвеченным лицом, хроническим колитом и больной печенью. 

Думаете, эта отвратительная история отвратила парня от иудаизма или хотя бы снизила градус его религиозности? Ничего подобного, она даже не усомнила его в благочестии и порядочности людей, с которыми он в той киевской синагоге омывал руки перед кидушем – «бывают на свете уроды, - считал он, - не надо обобщать».

В те андроповские времена подобные бориному эксцессы были хорошо всем известны, даже типичны, и принимались, как естественные реликты куда более страшных репрессий сталинского лихолетья. Но они ни на миг не смогли приостановить, ослабить неуемную тягу еврейской молодежи к своим национальным корням.

Вскоре Боря восстановился в институте, но проучился там еще не больше года, пропускал занятия, не сдал экзамены и, наконец, совсем бросил учебу, полностью уйдя в религию.

Как-то вечером Жене позвонила его мама:

- Здравствуйте, Евгений Александрович. Я знаю, наш сын у вас бывает, очень тепло о вас отзывается. Поэтому я и решилась побеспокоить. – Она запнулась, и Женя услышал на той стороне телефонного провода ее приглушенные всхлипывания. - Пожалуйста, если можете, сделайте что-нибудь, повлияйте как-то на него. Он к вашим советам прислушивается. Помогите, вырвать его из этой ужасной хабадской секты.

Борина мама задохнулась от волнения и заплакала уже навзрыд. Потом, по-видимому, взяв себя в руки, продолжила:

- И вы знаете, он собирается бросить институт. Уйти с 4-го курса! Для чего? Вместо высшего образования, вместо науки, инженерной профессии он собирается стать каким-то сойфером, переписчиком Торы. Такое несчастье! Это он попал под влияние своих товарищей-глупцов, охмуренных теми сектантами хабадниками.

Женя в ответ на ту телефонную просьбу что-то вежливое промямлил, сказал, что постарается, поговорит.

Но, конечно, ничем и никак помочь не мог – Боря и на самом деле бросил учебу, а позже уехал в Нью-Йорк, где неплохо продвинулся и стал даже раввином. А в те 90-е годы он вместе с другими десятками (сотнями?) тысяч молодых евреев, действительно, попал в мощную волну еврейского возрождения, которая вырвала всех их из коварных сетей подлой ассимиляции.  

ИДИШ ТЕАТРАЛЬНО-ЭСТРАДНОЙ МОСКВЫ

       Второе после синагоги место, где Женя (уже семнадцатилетним юношей) тоже впервые в жизни оказался в однородном еврейском окружении, занимал Государственный Еврейский Театр (ГОСЕТ). Он был наследником блестящего театра А.Грановского, кстати, первого в СССР получившего еще до Большого и Художественного (МХАТ’а) звание Академического.

         Там, в небольшом театральном здании на Малой Бронной ставились великолепные спектакли на идиш, которые имели большой успех у зрителей. В их художественном оформлении участвовали такие знаменитые мастера кисти, как М.Шагал, Р.Фальк, А.Тышлер. А художественным руководителем долгое время был великий драматический актер С.Михоэлс, создавший и располагавшуюся неподалеку театральную студию.                                                                       Рис. 23

Однако после его злодейского убийства по приказу Сталина в Минске под колесами грузовика все изменилось. Вслед за издевательской сценической постановкой пышных похорон Государственный театр сняли с государственного финансирования. Это было страшным ударом, который оставлял артистов без зарплаты, а спектакли без декораций и костюмов. По Москве среди евреев стали распространяться платные абонементы на посещение ГОСЕТ’а. Женина мама с бабушкой тоже купили несколько таких абонементов.

       В это тяжелейшее для театра время назло всем врагам ГОСЕТ возобновил поставленный сразу после войны яркий красочный спектакль "Фрейлекс".

В один из осенних вечеров, надев свой выходной костюм с двубортным пиджаком, Женя и пошел в еврейский театр. Для него, вообще впервые попавшего на настоящий мюзикл, это было большим событием.

На сцене в красочных костюмах артистов и прекрасных многоцветных декорациях предстали веселые свадебные обряды и красиво сервированные застолья. Он млел от замечательной хореографии быстрых задорных фольклорных танцев, от «семи сорока», от «фрейлекса». Особенный восторг вызвали у него мелодичные и задушевные, ритмичные и юморные еврейские песни, отдельные из которых он слышал раньше только на заезженных патефонных пластинках.

       А главное, Жене посчастливилось в этом самом "Фрейлексе" в роли веселого свата -шадхена увидеть замечательного артиста В.Зускина, которого он еще раньше открыл для себя в великолепном  шолом-алейхемском "Тевье-молочнике".  Вместе с другими евреями-артистами, художниками, писателями, музыкантами Зускин в 1952 году был арестован и сразу же погиб. Причем, кажется, даже не доехав до лагеря, он умер в застенках Лубянки после жестоких пыток.

       Потом ГОСЕТ совсем убрали с глаз долой, отдав его сцену как бы в насмешку московскому театру Сатиры. Так был сделан еще один шаг к новому "окончательному решению еврейского вопроса", но теперь уже, слава Богу, не в газовых камерах, а в процессе менее затратного предприятия  -  ассимиляции...            Рис. 24

                                 *  *  *

С закрытием ГОСЕТ’а, а также всех идишских газет и изданий долгие годы ни одного еврейского слова в СССР вообще нигде нельзя было услышать. Хотя нет, можно было, но только втайне, дома. Патефоны, радиолы, радиокомбайны, а со временем и магнитофоны, на частных квартирах (в кухнях, коридорах, на лестничных площадках) не прекращали радовать слух изъятой из общего обращения музыкой.

Широко открытые ей навстречу юные еврейские души Жени, его друзей и приятелей жадно ловили ритмы и напевы «Хава нагилы», «Варнечкес», «Шпиль балалайки», «Шолом алейхема» и многих-многих других песен украинских местечек, одесских кичманов и бердичевских подворотен.

       Ребята крутили старые скрипучие пластинки «Апрелевского завода», с выбоинами по краям, поперечными трещинами и продольными царапинами, обильно покрывавшими хрупкие непрочные часто бившиеся пластмассовые тарелки. Но это не мешало наслаждению. Женя всегда мог на спор без запинки назвать с десяток знаменитых еврейских исполнителей того времени: Михаила Александровича, Анну Гузик, Эмиля Горовца, Нехаму Лифшицайте и других. И через много-много лет, когда звучали эти имена, у его престарелых сверстников светились глаза и губы расплывались в задумчивой счастливой улыбке радостных воспоминаний.

*  *  *

Но услышать снова легально звучащую со сцены еврейскую речь советские евреи смогли только через  27 лет – сквозь застойную брежневскую серую плесень пробился тонкий росток надежды на возрождение еврейской культуры. В феврале 1977-го года  Совмин РСФСР специальным Постановлением дал отмашку на создание Камерного еврейского музыкального театра (КЕМТ). Но с большим «НО». Для того чтобы жиды не особенно задавались, его прописали не в столице страны, а в центре Еврейской автономной области, то есть, в Биробиджане (см. ниже).

Естественно, в той дальневосточной дыре, где невозможно было набрать и четверти зрительного зала, такому театру делать было нечего. И, конечно, евреи не были бы евреями, если бы не придумали хитрый ход – в Москве на Таганке под маркой репетиционного зала они арендовали помещение рядом с кино «Звездочка». Там в основном и обретался театральный коллектив, откуда выезжал на гастроли в разные города страны и раз в два-три месяца вынужденно делал дежурные поездки в Биробиджан. Со временем власти настолько подобрели, что позволили даже показать отрывки спектаклей КЕМТ’а по телевизору.

Возглавил новый еврейский сценический коллектив талантливый художественный руководитель, балетмейстер и хореограф Юрий Шерлинг. Первое представление, которое Женя увидел, было фактическим ремейком того самого михоэлсовского «Фрейлекса». В нем звучали в основном те же мелодичные веселые и грустные народные еврейские песни, зажигательные ритмы блестяще поставленных фольклорных танцев. Публика была в восторге.

Судьба этого театра была хотя и не такой трагичной, как у ГОСЕТ’а, но тоже далеко не благополучной. В 1985 году Ю.Шерлинг от руководства театром был отстранен. В кухонные застолья еврейской Москвы вползли слухи, что он по какому-то странному обвинению то ли во взятке, то ли в недостойном поведении при дорожном происшествии посажен в тюрьму. По другой версии считалось, что из-за своего трудного характера он просто не смог ужиться с актерским коллективом и его выперли. Так это было или нет, до сих пор неизвестно.

Однако, к счастью, на уходе Шерлинга театр не кончился. Его возглавил музыкальный директор Михаил Глуз, прекрасный аранжировщик, композитор, пианист.

Потом, когда у СССР-овского колоса совсем подломились ноги, и он безвозвратно рухнул, под ним оказалась похороненной и всесильная советская запретиловка. Грянул рынок-базар, в масс-культуре взыграла воля-свобода.

Как грибы на опушке леса – белые и красные, маслята и опята (но поганки тоже), стали повсюду возникать разные музыкальные (и не очень) ансамбли, группы, коллективы, студии, театры. В том числе, и еврейские. Среди этих молодых, успешных, настырных конкурентов КЕМТ’у стало тесно, неуютно, и он постепенно, медленно, но верно, начал угасать, хотя формально и продержался до 1995 года.

Его кончина была совсем не такой уж необычной, впрочем, как и у любого другого театра. Ведь справедливо считается, что каждый из них способен процветать или хотя бы существовать, сохраняя свою самобытность, в среднем около 7 лет, после которых он обычно скисает. При этом его оболочка, внешний вид и название вполне могут даже оставаться прежними. Но внутреннее содержание: сердце, мышцы, печень, а, главное, мозги, обязательно меняются или заменяются.

*  *  *

В женином проникновении в традиционную ашкеназийскую культуру сыграл свою роль и театр «Шалом», возглавляемый известным артистом, режиссером, театральным деятелем Александром Левенбуком (люди старшего поколения помнят его по радиопередаче 60-х годов «Радио-няня», которую он вел вместе А.Лившицем).

Но этот музыкально-драматический, театр, если вначале еще достаточно много говорил и пел на идиш, то позже почти совсем перешел на русский. Да, и его музыкальная афиша со временем стала тонка, как бумага афишного листа.

Хотя начало пути «Шалома» украшал и дебют молодой талантливой певицы С.Портнянской, с которой позже Женя довольно близко познакомился в Лос Анджелесе, где с 2021 года она возглавляла русско-язычный еврейский клуб, носивший по воле случая такое же название «Шалом».

Другим замечательным явлением еврейского музыкально-драматического и танцевального искусства того же времени был мужской хор Михаила Турецкого, стремительным галопом выскочивший в начале 90-х годов на эстрадные подмостки Москвы. Бывший до этого певческо-канторской группой при Хоральной синагоге и исполнявший только литургическую музыку, он благодаря неуемной энергии своего руководителя быстро завоевал не только российскую, но и мировую известность.

Умело подобранный репертуар еврейских песен, прекрасно звучавшие без всякой фонограммы голоса 10 исполнителей, в том числе а капелла, собирал огромные аудитории, и не только евреев.

К сожалению, в погоне за разноязычной аудиторией и еще большей популярностью этот музыкальный ансамбль со временем стал все больше отходить от своего еврейского начала. А в программе проекта М.Турецкого - женского хора «Сопрано» - песни на идиш составили только незначительную часть.

 *  *  *

Однако и ныне, на новом витке многовековой еврейской истории, язык восточно-европейского еврейства все же продолжает свое существование, причем, не только на театрально-эстрадных подмостках, хотя и не в быту.

На нем пишутся книги, он живет в классных аудиториях иудейских иешив, еврейских школ, на кафедрах университетов и лабораториях научно-исследовательских институтов.

Дай Бог ему здоровья!