Универсальный донор

4

Детство он помнил плохо. Единственное, что помнилось — как мама приходила с работы, улыбалась устало, ужинала и валилась спать. Воспитывать сына одной было тяжело, и она жертвовала своим временем с ним в обмен на деньги. Ник, привыкший к одиночеству с ранних лет, прекрасно справлялся сам, убираясь, стирая, готовя завтраки, обеды и ужины, заранее покупая продукты. Тоже сам. Мама была в один-единственный выходной, половину из которого она отсыпалась. Поэтому он как-то рано начал искать участия в других людях, легко шел на контакт, несмотря на закрытость натуры в целом, легко улыбался незнакомцам и легко расставался с теми, кто этого хотел.

У Ника было хобби — он неплохо рисовал, будучи от природы тетрахроматом, одним из немногих, кто различал больше оттенков цвета благодаря редкой генетической мутации. Он лучше других видел в сумерках и мог передать в красках тот изумительный тон фиолетово-красного, что покоился в спектре между синим и фиолетовым, который другие не замечали.

Поэтому за те два часа, что они сидели на холме, Ник бы уловил переливы в стыке голограмм или незначительные сбои. Все то время, пока он пялился в горизонт, Эсми сидел рядом, сначала молча, а потом сдавшись под напором любопытствующего Ника. Ник утверждал, что сможет увидеть голограмму. Эсми — что нет.

— Реальность зависит от наблюдателя, — сказал Эсми. — Черная дыра — знаешь такое понятие? Место, где нет времени и пространства, ничего нет.

— Я не могу себе это представить, — признался Ник.

— Это искривление, настолько сильное, что даже свет не может покинуть это место. Если я буду смотреть, как ты падаешь в черную дыру, то увижу, что тебя растягивает, а затем испепеляет, и я смогу даже собрать пепел и отправить твоим родным. В то же самое время ты упадешь в дыру и спокойно доживешь свою жизнь. И мы оба будем правы, потому что в месте перехода ты клонируешься. Тебя будет двое, и оба будешь ты.

Ник завис, почесал макушку, повернул голову и произнес:

— Но это невозможно!

— Основополагающий принцип квантовой физики — один и тот же объект может находиться в двух и даже трех местах одновременно. Это реальность. Не метафизика. Поэтому я и говорю, что реальность зависит от наблюдателя — мы смотрим с этой точки и находимся в клетке. Для тех, кто снаружи, она иная. Я думаю, что если это и голограмма, то ее создатели постарались развернуть ее так, чтобы мы этого увидеть не смогли, — Эсми пожал плечами.

— А в космосе работают законы физики?

— Не все. Чаще всего они нарушаются, как, к примеру, в случае с нейтронными звездами. Ваши ученые веками создавали модели, подтверждающие, что струи плазмы может испускать только объект со слабым магнитным полем. Однако недавно обнаружилась аномальная звезда, которая выбрасывает джеты…

Дальше Ник не слушал — забуксовали извилины, он смотрел на вдруг ожившего Эсми с интересом. Тот словно лет на десять помолодел, превратившись в жестикулирующего восторженного подростка. Так красочно описывал бескрайность космоса, что Нику захотелось прямо сию минуту увидеть все эти диковинные квазары, джеты, «столпы творения», двойные звезды и пояса астероидов.

— Там очень красиво, — подытожил Эсми задумчиво. — Как заглянуть в мастерскую самого бога, знаешь? У космоса есть запах. Помню, я целую неделю не мог смыть его с себя, а Эри смеялся, думал, я схожу с ума.

— Эри?

Эсми замолчал, и сказал только спустя минуту:

— Мой муж.

Ник такие неловкие ситуации терпеть не мог. Он не знал, что нужно говорить и как вообще вести себя в присутствии человека, у которого погибла, как он узнал, вся семья, включая малолетних детей. Он не умел вот так — словами, поэтому по-дружески, без какой-либо посторонней мысли, притянул Эсми за спину и прижал его голову к своему плечу.

— Мне жалость не нужна, — сказал тот, словно одеревенев.

— Я тебя не жалею. Я просто понимаю, что такое — жизнь в одиночестве.

Эсми посидел, сопротивляясь самому себе, а потом расслабился и выдохнул.

— Ты ведь любил его, да? — спросил Ник.

— Не поверишь — сначала терпеть не мог, — хмыкнул Эсми. — Учились в одном летном, потом он ушел. Встретились спустя пару лет, разговорились и поняли, что мы оба, в общем-то, не такие высокомерные придурки, какими друг другу казались. Он не мой истинный, но я его любил, да.

— Истинный?

— Альфа… То есть человек, предназначенный судьбой. Пара, идеально подходящая тебе по всем параметрам.

— Забавно, — Ник, осмелев, прижал его сильнее, и Эсми обнаружил, что вырываться ему не хочется. — Стопроцентная совместимость типа? Ты в это веришь?

— Я знаю, что это есть, мне нет нужды верить.

Эсми задел руку Ника своей, вспомнил, что пару десятилетий назад чипы еще не соединялись со зрительным нервом и вшивались в запястье, и задрал его рукав выше. Прощупал от ладони до локтя, остановился между венами и надавил.

— Ай! — воскликнул Ник, дернувшись.

— Поздравляю, — сказал Эсми. — Чип у тебя есть, только, почему-то, старого образца, сейчас таких не выпускают.

Эсми знал, что тактильный контакт с другими людьми иногда может аукнуться крайне интересно. Все же, он отличался от остальных — феромоны работали иногда против него, особенно в преддверии течки, действуя на представителей мужского пола совершенно разных видов. Видимо, на Ника тоже подействовали, потому что тот задышал подозрительно часто. Отстранившись, Эсми заметил порозовевшие скулы и решил, что это близкое общение нужно пресекать. Привязанность могла сыграть злую шутку в трудный момент.

— Нужно возвращаться, — сказал он и поднялся. — Мне кажется, что мы оба убедились. Это не голограмма.

Ник и сам не понял, что с ним происходило, когда Эсми его касался. Что-то странное, будто фильм-автобиография, в котором он, как ему казалось, снимался сейчас, ставили на паузу. Мозги отключались мгновенно, особенно когда Эсми поднимал голову и смотрел на него. Ник знал, что другие видят этот серый цвет иначе — не таким ярким и насыщенным, не таким прозрачно-прохладным, не чувствуя запаха мокрой, прибитой дождем пыли, не ощущая ее вкуса. Но он-то видел, он — ощущал.

Не исключено, что Эсми тоже видел его несколько иначе, чем прочие. Ник вообще подозревал, что мнение о людях тот строил на основании запахов и интуиции, а не руководствуясь логикой. Это их сближало.

Однако, когда можно было довериться кому-то, Эсми предпочитал оставаться наедине с собой. Этим они отличались — Ник был в отношениях порой даже наивен.

Когда Эсми отправился по своим делам, Ник решил влиться в процесс готовки — отобрал нож у беременной Охсы, миниатюрной представительницы одной из все тех же многочисленных и рассеянных по Вселенной рептильных рас, и принялся очищать корнеплоды, которые по вкусу напоминали картофель.

— И давно ты?.. — он кивнул на довольно большой круглый живот.

— Шестой месяц, — Охса улыбнулась, щуря узкие змеиные глаза. — Кстати, это рекорд — никто не донашивал еще до этого срока.

— Выкидыши?

— Нет, многие исчезали. В лесу. Потом их находили растерзанными.

— Они сами шли в лес, зная, что их убьют?

Охса пожала плечами:

— Мы думаем, что это были осознанные самоубийства. Они не хотели рожать ребенка, зная, что его ждет.

В этот бред Ник, само собой, не поверил. Он мог с ходу назвать как минимум двадцать способов выдать у******о за суицид, поэтому, тщательно срезая толстую шероховатую кожицу корнеплода, продумывал все приходящие в голову версии. Из разговора с Охсой он узнал, что женщины исчезали ночью, при этом дежурные ничего не видели и не слышали. Накануне женщины впадали в депрессивное состояние, утверждая, что все их существование в поселении бессмысленно и их все равно убьют рано или поздно. Была депрессия причиной исчезновения или следствием иного, неизвестного воздействия, тоже — неясно.

— На обед приходи! — воскликнула Охса, когда Ник поднялся, закончив работу. — У нас сегодня жаркое из крокодила.

— Что? — Ник, как обычно, улыбнулся — на всякий случай.

— Зеленая уродина такая, с шестью глазами, не видел? Мы их в ямы загоняем, как мамонтов. И питаемся столько же, месяц примерно.

— Приду. Как не прийти на такой обед?

Для себя Ник решил пока мясо не есть — не смог бы.

К Эсми он целенаправленно не шел. Столкнулся случайно под навесом рядом с коробками, решив отыскать для своих измышлений бумагу и карандаш. В систематизированном виде информацию он воспринимал легче. Эсми висел на балке вниз головой — подтягивался. Ник, ковыряясь в ящике с рухлядью, краем глаза отмечал его жилистое худощавое тело, острые лопатки, родинки на шее.

— Слева, в черном, — бросил Эсми, коснувшись локтями коленей и снова повиснув.

Ник выпростал из мусора блокнот с выдранными страницами.

— Спасибо, — сказал он. — Как ты понял, что мне нужно?

— У тебя шишка на среднем пальце… Будто ты много пишешь, но… В кожу въелась краска, значит… Рисуешь, — Эсми выдохнул, разжал колени и спрыгнул. — Что может искать художник, маясь от безделья? Правильно, бумагу.

 — Почти угадал, — признал Ник. — Но я не для этого ее искал. Я хочу записать все имена и даты, примерные, конечно, когда каждый попал сюда. Должна быть система. И я больше чем уверен, что среди нас есть стукач.

Эсми усмехнулся:

— Мы все в одинаковых условиях.

— В тюрьмах все тоже содержатся в одинаковых условиях, но в любой тюрьме есть стукач.

Ник разогнулся, закрыв ящик, не замечая, что Эсми тянется за полотенцем. Вдохнул, не понимая, почему его накрывает таким испепеляющим желанием оказаться ближе к разогретому телу рядом. Эсми, аккуратно стянув полотенце с крючка, отошел на шаг и пояснил:

— Феромоны. Начинают активно ощущаться примерно за две-три недели до течки — периода, когда организм готов к оплодотворению. Их мало кто чувствует, но наши виды совместимы, как я подозреваю, поэтому ты реагируешь.

Ник тряхнул головой, провел ладонями по лицу.

— Такое странное чувство, — сказал он.

— Знаю. Скажи спасибо, что ты не в моей шкуре.

Ник потрогал лоб — ему показалось, что поднялась температура. Воистину дикое ощущение. Шагая с блокнотом в свою «комнату», он сделал в уме пометку: обязательно расспросить Эсми об этом поподробнее.