Общая касса

13

На следующее утро, после визита под его забор бомжа, Курдюм встал довольно поздно. Сегодня он совсем не желал больше проводить эксперименты, будучи на поводу, у своей, неожиданно проявившейся сентиментальности. Старик лишь взглянул в окошко, но выходить наружу не стал. Степенно позавтракав и надев на себя выгоревший синий комбинезон и прихватив секатор вышел во двор. Ежевика, опутывавшая его заборчик, разрослась за лето бурной порослью и он еще вчера решил придать кустарнику более божеский вид. Осторожно, чтобы не уколоться об острые шипы, Курдюм начал методично срезать и складывать поодаль одну плеть за другой. Работа была монотонной и совсем не радовала его, поэтому он часто останавливался, отирая пот со лба и, машинально оглядывался по сторонам вероятно в поисках более интересного занятия. С того места, где старик трудился, руины фабрики были как на ладони и, вспомнив вчерашнего бомжа в сухом арычке, хозяин усмехнулся.

Вдруг его зрение уловило яркий блик света, резанувший по глазам и вмиг исчезнувший. Курдюм насторожился.

- "Пацаны что ли шалят с зеркальцами?" - подумал он.

Старик еще не осознал что именно его обеспокоило, но обладающий удивительным чутьем дикого зверя, он положил секатор на траву и осторожно раздвинув густые плети ежевики стал пристально всматриваться туда, где высился остов фабричного цеха. Однако там не было совершенно никакого движения и, лишь натрудив глаза до выступивших от напряжения слез, хозяин начал было уже успокаиваться, как блик повторился вновь. На этот раз Курдюм точно определил его исток. Он исходил с крыши цеха, но что именно отразило солнечный луч - то ли обычный осколок стекла, то ли объектив фотоаппарата, а может даже и прицел снайпера - было не ясно.

Сознание подсказывало лишь одно: отражатель не мог быть статичен, ибо тогда солнечный зайчик имел бы более продолжительную жизнь, а раз он появлялся только на долю секунды - следовательно, находился в движении и это движение могли сообщать, конечно же чьи-то руки. Придя к такому заключению, хозяин быстрыми шагами пошел к дому и вскоре возвратился оттуда, неся в руках старый и сильно потертый полевой бинокль. Устроив себе амбразуру в кустарнике, Курдюм принялся методично обследовать крышу цеха. Снизу, откуда он осмотрел, естественно, не было видно, что твориться на самой крыше. Что же касалось видимой ее части, то на ней ничего подозрительного не происходило и лишь в куче битых кирпичей у самого полуразрушенного парапета чернел какой-то предмет похожий на коробку из под детской обуви с торчавшим из него вроде горлышком отбитым от винной бутылки.

- "Так, так, - подумал про себя старик, имевший все ж таки весьма смутное представление о достижениях современной техники, однако одолеваемый, тем не менее, слабыми подозрениями и сомнениями. - Может и пустое все это, но понаблюдать будет совсем не лишним. Береженого, как говорится, Бог бережет!

В течение трех последующих дней он время от времени подходил к оконцу устроенному в густом кустарнике направлял бинокль в сторону фабрики. Однако там было все по-прежнему за исключением одного: черная коробка исчезла, очевидно, унесенная порывом ветра, а куча кирпичей полуразобранного парапета теперь уже вовсю бликовала под лучами солнца осколками битых бутылок.

- Может так и раньше было, просто не замечал как-то, - пробурчал под нос Курдюм, успокаивая себя. - Ведь никогда специально не присматривался, тем более в бинокль. Да и солнце: то его нет, а нынче палит как скаженное!

Однако успокоение не наступало и, помаявшись немного сомнениями, он решительным шагом пошел к дому и достал из серванта мобильник. Его разговор с неизвестным собеседником был кратким, жестким и совсем не подходил по тону на недавнее общение с Павлом Артюховым - Студентом. И даже отложив отключенный телефон, Курдюм еще долго находился в привычном для него, но тщательно скрываемом теперь от посторонних глаз непосвященных, образе уголовного авторитета: циничного, грубого и беспощадного.

А на разворованной фабрике, на следующий день после этого телефонного звонка Курдюма, события развивались своим, уже ставшим привычным, чередом. Позавтракав и опохмелившись по заведенному ритуалу, бомжи стали медленно расползаться кто куда по своим каждодневным делам. Этой дисциплинированности мог бы вполне позавидовать любой трудовой коллектив, хотя корни ее вероятнее всего базировались лишь на одном постулате: понятия жизни и обязанностей в давно не мытых телах являлись единым целым и не входили в противоречие в их свободным абсолютно ото всего сознании и душах.

Оставшись один, Артист сначала убедился, наученный горьким опытом благополучно преставившегося Васи, что это было действительно так. Для этого он неспешно прогулялся по территории фабрики, не поленившись заглянуть в самые укромные ее уголки и лишь потом взял свою котомку, содержимое которой строго настрого запрещалось обследовать любому, под угрозой тривиального мордобоя и отправился на свой наблюдательный пункт. Забравшись по пожарной лестнице, которую к удивлению еще не успели растащить на металлолом местные умельцы, на крышу цеха, он пригнувшись стал пробираться к устроенной им же баррикаде из кирпичей у самого парапета. Первым делом, осторожно взглянув с высоты во двор Курдюма, Артист отключил установленную камеру и принялся просматривать ночной материал на крохотном откидном дисплее.

Его очень увлекала эта игра, и творческая натура находила огромное удовлетворение в этой интеллектуальной пикировке с довольно опасным, судя по всему соперником. Еще более особую остроту данное занятие приобрело с тех пор, когда старик, вероятно заметив блик от подзорной трубы стал пристально наблюдать в бинокль за крышей цеха. Смех смехом, но меры предосторожности Артист предпринял тут же, разбросав по кирпичам битое стекло и обтянув камеру куском грязной мешковины. Это должно было успокоить поднадзорного, что, впрочем, как он успел убедиться и произошло.

Просмотрев отснятое по таймеру и не заметив ничего любопытного для себя, Артист лег на живот у искусно устроенной амбразуры и, прикрыв блендой стекло подзорной трубы от солнца приступил к наблюдениям. Старик спокойно работал в своем огородике, пропалывая грядки с огурцами и, казалось, не обращал ни на что внимания. Это смешило и наблюдатель, уже празднуя победу, увлекшись просто созерцанием окрестностей от нечего делать, совершенно не заметил, как на крыше появился еще один человек.

Это был огромный "шкаф" с бритым затылком, бычьей шеей, тяжелыми кувалдами рук и практически неподвижными глазами навыкате как у снулой рыбы. Отдуваясь с непривычки лазания по пожарным лестницам, парень огляделся, и довольно осклабившись, сверкнув при этом "самоварной" фиксой пошел по направлению к продолжающему лежать и ничего не подозревающему пока Артисту. Тот на долю секунды отняв глаз от окуляра подзорной трубы, каким-то седьмым чувством почуяв постороннего, в мгновение ока вскочил на ноги и более инстинктивно, нежели обладая приемами единоборства встал в боевую изготовку.

- И что же ты, сука, выглядываешь у порядочного человека? - накручивая. на сосискообразный палец цепочку с автомобильным ключом, процедил "боевик", остановившись и широко расставив ноги.

Артист сильно уступающий ему физически, лихорадочно прокручивая в мозгу пути возможного отступления медленно попятился назад, но сколько бы он не призывал на помощь собственную изобретательность, выхода из создавшейся ситуации для себя не видел абсолютно никакого. Высота цеха была огромной, а путь к спасительной пожарной лестнице оказался отрезанным напрочь массивной, на манер цельной глыбы гранита фигурой.

Вести какие бы то ни было переговоры с этой гориллой, обладавшей судя по всему лишь парой извилин в приплюснутой сверху черепной коробке, главным достоинством которой были хорошо развитые надбровные дуги, было бессмысленно и пойманный с поличным соглядатай понял это сразу. В бессильной злобе, предчувствуя единственный известный исход для себя, он бросил в противника подзорную трубу и попытался совершить обходной маневр. Но "шкаф" был настороже и, отмахнувшись от летевшего в него "снаряда" как от назойливой мухи лишь осклабился и вновь медленно двинулся на мечущегося Артиста. Тот стал по сантиметру отступать назад. Пригнувшись как-то по звериному, готовый в любую минуту разжаться словно стальная пружина и вцепиться всеми тридцатью двумя зубами нападавшему в его необъятную глотку.

Однако в этот самый момент случился непредвиденный казус. Пятясь назад и держа постоянно в поле своего зрения жлоба, Артист не заметил широкого отверстия в крыше, в которое видимо когда-то выходила вентиляционная труба большого диаметра, а когда понял что потерял точку опоры, изо всех сил вцепился в металлическую арматуру, торчащую из бетона. Он так и повис на руках, с мольбой и одновременно ненавистью в широко открытых глазах глядевших вверх на своего противника. Внизу же, на глубине десяти метров под ним серел цементный пол фабричного цеха, усеянный гнутыми балками и кусками бетона с торчащими из них пиками ржавой арматуры. Все это не оставляло практически никаких шансов и ухмыляющаяся физиономия жлоба стоявшего над ним оказалась единственной спасительной соломинкой на которую еще можно было как-то уповать.

- Ну что смотришь, дай руку что ли! - прохрипел Артист, цепляясь за арматуру из последних сил.

Но тот лишь сплюнул презрительно сквозь зубы в сторону и как пьянящий мед на толстых губах ощущая собственное превосходство над побежденным, расплывшись в широкой улыбке процедил:

- Не, руку я тебе не дам, сука - марать не хочется. А вот ногу - пожалуйста!

Сказав это, он наступил огромной туфлей на пальцы Артиста судорожно обхватывающие арматуру и с садистским выражением лица стал медленно усиливать давление. Это было начало конца и вскоре, тело незадачливого наблюдателя, безвольным мешком полетело вниз нанизываясь на железные пруты и ломаясь о бетонные глыбы. "Шкаф" же огляделся по сторонам и, достав из кармана мобильный телефон, набрал номер.

- Все в порядке, Курдюм! - произнес самодовольно он. - Ты был прав, соглядатая тебе подсадили. Весь из себя: тут и камера и бинокль и еще какая-то хренотень.

- Ты узнал, кто его снарядил?

Детина наморщил низкий лоб и только сейчас понял, что совершил глупейшую ошибку, поддавшись азарту убийцы. Однако свидетелей не было и он, улыбнувшись удачно пришедшей мысли, спокойно соврал:

- Так не успел, Курдюм, бля буду! Это шкет шустрым оказался, как меня срисовал, так и сиганул вниз головой! Что с камерой то делать?

- Ну и идиот ты, Слон! Не даром говорят, что у тебя в башке вместо мозгов бараний шашлык, да и тот сутки назад снятый с мангала! - не замедлила явиться в трубке "ласковая" оценка из уст старика. - Разбей к чертовой матери и линяй оттуда побыстрому. На время заляг и смотри мне, язык держи за зубами!

- Понял я, что маленький что ли..., - начал было объяснять тот, ни сколько не обидевшись на столь "лестное" признание его заслуг, но в трубке уже послышались гудки отбоя.

Положив мобильник в карман выцветшего комбинезона и оглядевшись - не видел ли кто ненароком - Курдюм со вздохом присел на деревянную скамейку. Он оказался прав, интуиция старого волчары и на этот раз не подвела его. Только вот кому и зачем надо было подсаживать к нему "контролера"? Теоретически это могли быть кто угодно, начиная от ментов и заканчивая своими же корешами-конкурентами. Уж кто-кто, а он, Курдюм, прекрасно понимал, что понятие дружбы и чести в их среде - вещь очень не стабильная, скоропортящаяся и скорее виртуальная. Однако чем дольше он рассуждал, тем все больше и больше склонялся к тому, что это могло быть только делом рук Седого, а раз складывалось так и не иначе - впредь надо было предпринимать особые меры предосторожности!

- "Да, друг, Седой! - подумал про себя старик. - Не удержался все ж таки ты от соблазна разжиться на халяву, наметил многоходовку, но я тебя раскусил! Кишка тонка у тебя оказалась супротив Курдюма. Что ж, поглядим, кто кого, однако я тебя еще за это своеволие подою добро. Мало не покажется, век помнить будешь, если конечно сохранишь память!