Господь, сохрани

Verbena

Вербена (Verbena)... 

Молись за меня 

                                                                                           ***

Как ни странно, открытых разговоров жаждал сам Чон. Иной раз Сани казалось, что вся сдержанность мужа как дамбу подорвало и тот чуть ли не каждую ночь выжидал её после вечернего душа, сидя в кресле, сверкая глазами от нетерпения. 

Момент всегда оставался сокровенным. 

Шторы закрыты, свет приглушён, она на его коленях, его руки на ней. Слова, пропитанные искренностью, разговоры действительно тяжёлые, болезненные, но после них каждый из пары смотрел на другого как-то иначе. 

Сани несдержанно плакала, пока рассказывала про похищение в четырнадцать. Чонгук особо не владел информацией, кроме урывков её прежних рассказов, так как родители Сани никак не давали огласки этой истории. Но девушка не отпускала произошедшее. По сей день, из-за того рокового инцидента, она была лишена спокойного сна, так как её забрали прямо с постели. Сонную, мычащую в тряпку, приложенному к лицу, и уязвимую перед двумя мускулистыми мужчинами. 

Девушка, содрогаясь, плакала, чувствовала горячие ладони мужа на спине, дрожащие губы с осторожностью собирающие её слезы со скул и открывалась. Именно в тот момента она предстала перед супругом абсолютно открытой: без показной уверенности, масок безразличия, выдавленных улыбок. Не Сани, единственный официальный наследник СанКорпорейшн, не супруга самого передового человека Азии, а Сан — двадцатидвухлетняя девушка с истинным страхом ночи и темноты, не скрытно избалованная вниманием и заботой своего Чонгук-оппы и безумно любящая себя на подиуме. 

Просто девочка, которой было суждено рано повзрослеть. 

Девочка, узревшая многие грани отчаяния, но пока несломленная. 

Чонгук в ответ на это откровение выудил из своей тёмной шкатулки, названной жизнь, свои тайны, не менее мрачные, чем его потухшие глаза во время разговора. 

На грани слышимости у её уха рассказывал, когда впервые насилие, творившееся в его семье, открылась перед его взором. Ему было пять, но он уже знал по умолчанию, кто окрашивал кожу мамы в отвратительные цвета и за что. Но в тот день глупая-глупая мать решилась даже по её меркам отчаянный шаг, собрала компактную сумку и взяв его за руку, покинула дом. Псы отца притащили их обратно в дом сутки спустя, это был рекорд матери. Тогда отец избил мать в холле при слугах и самого Чонгука. Ребёнок не вмешался, ситуация доходила до него сквозь толщу воды, потом его забрала в комнату няня. 

— Я не знал, что можно прийти к соглашению путём переговоров, — всё тем же тихим голосом сказал он. Девушка приподнялась с его груди и взглянула влажными глазами на него. — Это как ребёнку всю жизнь говорят, что дети — это труд аистов, а он, этот ребёнок, только во взрослой жизни узнает, что ребёнок — результат великолепного секса с красивой девушкой из клуба, оттого эта девушка сует под его нос положительный тест на беременность, а не аист вежливо клюет в его окно. Открытие шокирует. Последствия тоже. 

— Мы это преодолеем, — поддерживающе сказала она. И Чонгук верил, потому что сам был готов расшибиться в лепешку, лишь бы сделать Сани счастливой, а его девочка всегда отличалась старательностью. 

Гармония медленно восстанавливалась между парой и каждая сторона была непомерно рада такому исходу. Без напряжения дышалось свободно и охотно. 

К хорошему и приятному человек быстро привыкает и Сани не исключение. Заботливый, не скупой на сладкие речи и не менее достойные широкие жесты, Чонгук, самое главное — любимый ею Чонгук, вызывал привыкание. С каждым днём, разговором, открытой тайной, хотелось хоть на капельку больше его присутствия. А судьба, у которой просто отвратное чувство юмора, будто бы действовала наперекосяк. 

Сначала делом привычным стало встречать мужа в два часа ночи, потом 2 АМ плавно изменились на 4 АМ. Сани стала пить снотворное, чтобы уснуть в пустой постели без тревожных мыслей о возможном похитителе, выжидающего её отхода ко сну. Страх был задавлен действиями препарата. Чонгук появлялся тихо под утро, чтобы урвать пару часов сна, обнимая родного человека. Он извинялся много, искренне и ссылался на навалившиеся дела. Сани показательно изображала беспечность, ночью запивая уже по целой таблетке снотворного. День за днём дурманный, вязкий сон переходил в некачественный, ослабляющий в течении дня, а ком тревоги возрос. 

Сани давно не испытывала этот коктейль тонкой боли в паре с обречённостью. 

Очередным вечером, получив сообщение о позднем приходе мужа, она минут пять простояла с телефоном в руках, не зная, куда можно деться. 

— Ли! — девушка вздрогнула от собственного голоса. Доплыли, теперь не только тени за спиной боится, но и саму себя. Безумие. — Ли, пожалуйста, можешь подойти, — её слабый голос разошелся по просторной спальне. Эти габариты давили. Девушка не успевала уследить за всеми тёмными углами, боялась открыть любую дверь, в страхе наткнуться в мужчину в маске. Это уже переходило все границы. — Кто-нибудь, пожалуйста, подойдите, — совсем плаксиво сказала Сани, медленно опускаясь на край кровати. 

От вежливого стука в дверь она снова вздрогнула, потом на миг прикрыла глаза, чтобы встретить дворецкого ясным взглядом. Она говорила много, врасхлёб, уточняла ненужные детали, одним словом, пыталась удержать кого-то рядом, помимо нездорового страха, дышащего ей в затылок. Вопросы иссякли, Ли важно кивал, принимая её слова чинно. Приближалось день рождение Чона и к званому ужину нужно было готовиться заранее. Сани, как госпожа дома, лишь давилась с вечера снотворным, а днём стеклянными глазами отходила от его действий. 

— Сколько охранником на ночной смене? — невнятно отводив глаза, спросила она в конце. 

— Господин на прошлой неделе усилил систему, сейчас двадцать четыре единиц во внутренней, — без колебаний ответил Ли. 

— Внешняя? 

— Изменения её не коснулись. 

— Спасибо, — Сани погладила юбку ханбока холодными ладонями, разгладив материю. — Приведи собак, подготовь их и можешь быть свободным, — Сани приложила усилий, чтобы голос и поведение не выдали, как смут окутал её. Ли кивнул, откланившись, вышел из спальни. Немногословность дворецкого радовала больше, чем следовало. 

Под чутким надзором добермана и ленивого ризеншнауцера, Сани сняла макияж, снятый ханбок подготовила к чистке, приняла душ и, когда двери душевой открылись, её встретили собаки, сидящие на попе ровно, улавливающие каждый жест её руки. Они тенью следовали за ней, их черный окрас как никогда вписывался в их роль молчаливых надзирателей. Сани нередко кидала нелепые комментария, завязывала монотонный разговор. Их присутствие успокаивало. 

Ричард, игривый доберман, издал странный гортанный звук, девушка повернулась в его сторону, стоя перед постелью, со стаканом в руке и закинутым на скоро в рот снотворным. 

— Что случилось, дружок? — отпив воды, девушка оставила стакан рядом с графином, порхая подолами кимано, подошла к Ричарду. — Медикаменты — это плохо, я знаю, — она тихо опустилась перед доберманом, погладила по макушке. Ричард без колебания начал лезть на нее, Блэк, ризеншнауцер с монотонной черной шерстью и с густыми бровями, пополз следом. Скоро Сани была придавлена двумя тушками собак с превышающим её собственного веса. Паркет под острыми лопатками причинял боль, Ричард, пощадив, наконец слегка отодвинулся, теперь его морда абсолютно беспардонно лежала на лбу девушки, Блэк уже отдавил ей печень. — Парни, — деловито изрекла Сани, чувствуя вибрацию от рыка Ричарда на коже. — Нужно в постель, — будто бы надеясь, что кто-то планирует ей помогать, сказала она. 

В итоге так пролежали, грея паркет под собой минут сорок, потом с залитыми свинцом веками, Сани поплелась в кровать, на которой доберман, верный себе, придавил её всем весом, а великодушный Блэк занял пустеющую подушку Чона. 

Эта ночь была спокойнее предыдущих. 

Ровно до того момента, как появился Чонгук. 

Сани просунулась от ядерной боли в рёбрах, когда будто бы стальные лапы отдавили парочку костей. Ричард бесшумно побежал к полосу света из гардеробной мужа. Из комнаты доходили тихое и до боли родное шуршание тапочек. 

— Рич, тихо, — шёпот Чонгука разошёлся по спальне. Очень-очень приглушённый. — Если разбудишь Сан, нам не поздоровится, — заявил он. 

Девушка закатила глаза, помассировав выступающие рёбра под ночной сорочкой. С пола подобрала кимоно, натянула на себя, Блэк уже мельтешился у её ног. Она вместе с ним направилась в гардероб мужа. 

Чонгук явно был пойман врасплох, об этом давала понять его усталая улыбка и блестящие азартом глаза. И пистолет, недавно выуженный из-за пояса, был опущен на тёмное стекло витрины слишком звонко. Он явно не жаждал спалиться. 

— Привет, — неуверенно выдал Чон. Доберман упал на его ногу, смешно расставив свои лапы. Но Сани было далеко не до смеха и выходок Ричарда. 

— Это кровь, — не вопрос, а утверждение. Сейчас вопросов она страшилась больше собеседника, потому что ответы скорее всего будут расстраивающими. — Вы ранены? 

— Она не моя, — повернувшись к жене, сказал Чонгук. Его впалые глаза, не знавшие полноценного сна последние дни, блестели неуместной задорностью. Видимо, Чон тревожился. 

— И это должно меня успокоить? — подходя ближе, она протянула руку к кисти Чона, лежавшей на витрине. Кожа на костяшках была разодранная до крови, беспрепятственно стекающей и пачкающей тёмное стекло. 

— Нет, — голос его был тихим. — Я ответил на твой вопрос. 

Девушка натяжно вздохнула, её дрогнувшие пальцы коснулись поврежденной кисти. 

— В компании проблемы? — она подняла тяжёлый взгляд на улыбающегося Чона. Рука девушки с кисти двинулась вверх по рукаву пиджака, под которой выглядывал манжет, пропитанный кровью, дошла до плеча и девушка поддалась вперёд. Обняла за шею, встала на цыпочки, прикрыв глаза, дышала в скулу мужа. От Чонгука пахло нотками парфюма, сигаретным дымом, августовской ночью за окнами и гарью. Девушка отчаянно игнорировала металлический привкус красного. Чон моментально обвил тонкую талию, притянул к себе. Ричарду пришлось встать. 

— Никаких проблем, — Чонгук видел в отражения зеркала, как белоснежное кимоно окрасилось в цвет крови. Он не хотел испачкать свою девочку, но желание ощутить тонкий стан в руках превосходило первое. — Только недопонимание. Мизерное. 

— С кем? 

— На… бизнес Пака покусились, — было что-то странное в его голосе. — Всё уже позади. 

Сани медленно открыла глаза, нехотя отпрянула. Руки с талии исчезли, мокрый след крови на районе поясницы кимоно холодил кожу. 

— Я за аптечкой, нужно обработать раны, — девушка мелким шагом отошла. Собаки один за другим последовали за ней. 

— Сан, — откликнулся её у самого выхода из гардеробной. Она кинула взгляд через плечо. — Я люблю тебя, — Чонгук смотрел открыто, голос ровный, твердящий кристальную правду завораживал. 

— Да, — девушка тихо выдохнула в ответ, — Знаю, — её взгляд мутный, с налетом непонятных чувств ещё на миг задержался на нём. — Я вас тоже, — спокойно сказала она, прежде чем исчезнуть за дверью. 

Вернувшись, Сани застала Чона в окровавленной рубашке, пиджак привычно валялся на полу. Ричард начал усиленно нюхать его, нередко тихо рыча, Блэк отзывался соответственно. 

Гладкие пуговицы поддавались легко, когда девушка дошла до середины, уже заметив неладное, её кисти перехватил Чонгук. Сани подняла глаза с немым вопросом. 

— Я бы сам справился, — густая капля крови скатилась по его руке и полетела вниз, разбиваясь на более мелкие капли в полёте. Сани молча опустила взгляд, нежно вывернув кисти, освободила их от хватки и продолжила расстегивать пуговицы. Открывшаяся картина была ожидаемой, но всё равно неприятной для глаз. Довольно широкая повязка поперёк живота слилась с бледной кожей с единственным ярким отличием. Сани поморщилась при виде пятна крови на бинте и синяка, будто бы мазком прошедшего с самой кромки повязки по рёбрам и до правой ключицы. 

— Что под ней? — окончательно сняв рубашку, спросила она. — Ножевое? Огнестрельное? — Чонгук тихо, сквозь зубы, зашипел, когда её холодные пальцы прошлись по рёбрам. — Я звоню маме, пусть высылает бригаду. 

— Никого не нужно вызывать. 

— Нужнa профессиональная помощь, — девушка встала, обняв себя за дрожащие плечи. — Тут от перелома до заражения крови рукой подать, — её возмущению не было предела, об этом давал знать голос со звонкими нотками и глаза, мерцающие беспокойством. 

— Меня уже осмотрели, — успокаивал он. — Просто заклей мне руки, я тут тебе всё перепачкал. 

Девушка сверкала глазами с необъятной тревогой, выполнила его просьбу. Больше не перечила, на споры не нарывалась, клеила водостойкие пластыря молчаливо, тщательно перекрывая все истекающие кровью участки руки. Под повязку Чон не пустил, сказал сам справится и после сорока минут нервного ожидания, он вышел из ванной, оставив после себя метры окровавленных марлевых бинтов, ужасающих мазков крови на поверхностях и разбросанных ватных дисков. 

Сани, напряжённо замерев, смотрела новости страны, все передовые новостные станции твердили о взрыве в центре города, в смазанных кадрах видеокамер был запечатлён сам взрыв авто, а позже пошли материалы, снятые очевидцами, более чёткие — лелеянный особой любовью мужа Майбах медленно поглощался огнём. 

Экран погас. Девушка перевела затуманенный взгляд на Чона, бросившего пульт на стеклянный стол. 

— Чанёль не мог стать причиной таких последствий, — Чонгук опустился на кровать, собаки засуетились у ног. 

— Подойдёшь ко мне? 

Оглушающее молчание охватило спальню на томительные минуты, девушка тяжело встала с кресла, тихо скрипнув кожей обивки. Успевшие заснуть собаки у подножья, заинтересованно подняли макушки с оттопыренными ушами. Чонгук похлопал по своим бёдрам, приглашая. Его обручальное кольцо сверкало под светом ночника, девушка почему-то незаметно коснулась своего, будто бы убеждаясь, не потеряла ли. Страх совсем неуместный, но так правильно отвлекающий от нарастающего кризиса. 

— Мне не больно, — уверял он. Она молча опустилась, мягко оседая, оставив шлейф кимоно на полу, под которым зашевелились собаки. — Есть некий негласный закон, всеми принятый и чтимый, — начал Чонгук. Пальцы легко заправили пряди длинных волос за аккуратное девичье ухо. Сани опустила глаза, разглядывала взбитую тесную простыню, хватаясь за плечи мужа. — Давай так, если сейчас я вместо правды выдам молчание, ты его примешь? 

— Она настолько ужасна? 

— Правда никогда не бывает таковой, ужасен тут я, — по бархатной коже прошлись мурашки, девушка силилась не забиться в угол с закрытыми глазами и прикрыв ладонями уши. — Посмотри на меня, — вышло очень сложно, с натиском страха и образовавшейся тоски. «Ну же, девочка моя, взгляни хоть раз». Такому сдержанному Чонгуку уже впору кричать, а его маленькая девочка сидела молча, опустив голову, не желая смотреть. Это убивало похуже выстрела на поражение, острой стали, оставляющей шрамы, яда, травящего смертельно. — Сан, — прозвучало слишком задушевно. Девушка вздрогнула, всё же прикрыла глаза, когда линии челюсти коснулись холодные пальцы. — Открой глаза, — он приподнял её голову, непослушные волосы снова заслоняли утончённые черты лица. — Пожалуйста, — затравленно просил он. Дрожащие ресницы тяжко распахиваются, глаза в глаза, со спёртым вдруг дыханием у обоих. 

— Что будет, если я узнаю? — тонкое тело под большими ладонями Чона дрожало, зрачки шоколадных глаз расширились, когда Чонгук поддался вперёд, уничтожая сантиметры между ними. 

— Ты станешь беспокоиться, если я задержусь в офисе на час другой, станешь провожать, зная, что это, возможно, последний раз, сама начнёшь ходить, оглядываясь, станешь искать везде опасность, станешь бояться… меня, — каждое слово таранило слух, хоть Чонгук шептал их, почти ей в губы. — И будешь молиться за мою душу. Её уже не спасти, — приговор безапелляционный, вынесенный самим судимым. У преждевременно сдавшегося никогда нет шансов. 

— В скотобойнях Пака на убой идут не только животные? — девушка дрожала некрыто. 

— Есть парочка, где их и в помине не было, — все карты на стол, не потому что безразлично или терять нечего, просто боязнь потери из-за лжи превосходила все остальные, притупляла своей яркостью. — На окраине Сеула. 

— И вы тоже… — Сани ослаблено прижалась лбом к его, дышала сорвано, слышала ответы также через толщу воды. 

В ответ в этот раз молчание, кричавшее громче всех пронзительных слов. 

И Сани не могла не молиться. Она целовала его холодными, бледными губами, цеплялась за сильные плечи, прикрывала дрожащие веки и рассыпалась в мольбах о пощаде внутренной. Её немой крик оглушал своей тяжестью и искренностью, сотрясал небеса и тревожил порхающих ангелов, вынуждая оглянуться в поисках источника такого откровенного, сердечного отчаяния. 

Чистота привлекала чистоту. А девочка Чонгука всегда отличалась своей правильностью. 

Молилась она в душе, обращалась к Единому и тряслась в страхе за целостности любимого, за благополучие его. 

Она молилась в душе, смывая с кожи случайные капли высохшей крови, молилась в надёжных объятиях мужа, молилась, противившись сну дурманному, беззвучно до самого рассвета. 

А Чонгук видел в родных глазах, как его девочка повзрослела за эту ночь, чувствовал руками, как она рассыпалась от отчаяния, пригубил её соленые слезы со скул. 

Сани очень плохо, но у него руки по локти завязаны по его же вине. 

Сложно очень такой правильной девочке с мягким сердцем и бескрайней любовью всему делить такую тяжелую жизнь с таким, как он. Но именно её безукоризненность завлекала, заставляла защищать, но в итоге крахом её личным стал сам Чонгук.