Эмиралес: Безликие Взгляды

Спасётся из Темницы Зверь

– Ты мне тогда лучше расскажи знаешь что? – обращается с широкой улыбкой человек, сидящий за большим обеденным столом в окружении свечей. Он кладет в рот вонючий кусок жаренного мяса. Машет столовыми приборами, разжевывая и пытаясь продолжить речь. Кожа бледная, руки слегка дрожат, а под глазами обширные мешки. Вид – нездоровый.

– И мясо в рот положил! – Разводит руками пожилой мужчина с пышной седой бородой и обширной сеточкой у зрил. Глаза хлопают с неуважения и тот поднимает бокал со спиртным напитком и поворачивается на женщину, внимательно слушающую разговор отца и сына. 

– Вы вот жрёте это поганое мясо постоянно. Я прав? – проглатывает еду и направляет зубцы вилки на собеседника, устремив свой взгляд точно в самое сердце, пробираясь сквозь контраст эмоционального взора мужчины. Зрачки медленно поворачиваются на женщину, направившая мысли на пустую тарелку. 

– Что ты хочешь сказать? – облокачивается на стол. Борода дыбом поднимается со злости. Голос раздраженный и гневный. 

– А ты думал над тем – какого зверя вы едите? – Кладет в рот еще один кусок и начинает медленно жевать и корчиться от вони, которая проскакивает по всем открытым для воздуха путям, идущие в легкие. Поднимает бокал и опрокидывает, давясь, пытается прочувствовать мясо сполна. Усмешка проскакивает, тот понимает, что не ошибается. 

– Я их сам ловлю! – вскакивает из за стола, – Я сам! – ударяет кулаком по деревянной поверхности из-за чего подпрыгивают и звенят в эмоциональной симфонии столовые приборы, пламя начинает волноваться, ломаясь в гневе мужчины. – Перебил уже множество! своими погаными и дряблыми руками, ты! – подимает руку и осматривается, взирая печаль в лице жены и зловещую улыбку сына, более по-ходящую на оскал, стараясь скрыть сильное напряжение. – Тьфу! – спешно отправляется прочь.

– Стой! – словно взрыв гремит ужасный вой парня, доевший отвратительный кусок. – Тебе кто позволил выйти из помещения? 

– Да как ты смеешь? – подходит и наклоняется к своему отпрыску. Бешенный взгляд и хмуренные брови явно говорят о том, что тот сейчас потеряет над собой контроль.

– Почему ты так со своим отцом говоришь? – звучит из уст дамы, которая от страха ёжится, медленно поднимает стакан с дрожанием в руках. 

– Если ты сейчас не сядешь, – грудь наполняется воздухом, зеркала отражают звериную сущность, медленный выдох наполняет атмосферу страшным напряжением, которое заставляет бородатого мужчину впитать страх и молча отправиться на свое место, – спасибо. 

– Что с тобой стало? Тир? – чешет затылок и макушку, а голос дрожит. 

– Ты значит сам ловишь этих волков, да? 

– Да, сам! – поднимает рабочие персты, с погибающей от местных морозов кожей, – посмотри на мои могучие пальцы, сынок! Я всё для вас сделаю!

– Тир, ну ты чего горячишься, вот кстати сестра твоя празднует День Любви! – сообщает матушка. Лицо невинно светится материнским добром, пытаясь затмить тьму агрессора. 

– Знаете сколько я уже съел этих? – вонзает вилку в деревянный стол. Сердце кричит, отражаясь на лице, взор устремлен в бесконечность разума, а веко дергается. 

– Кого? 

– Людей и афоантропосов! – лицо становится совсем бледно-мёртвым, плавные и контролируемые движения превращаются в резкие и менее решительные. Некоторые свечи гаснут, и кажется, что тьма точно окутывает большой мирный дом. Окна не впрыскивают ни капли света, а лица двух испугавшихся окрашиваются кровавой паникой. 

– А... А... Афоантропосов? – усмешка сорвалась с заросшего мудростью рта, взгляд исказился на непонимание. Дама же тянется за ножом медленными обреченными движениями. 

– Чудовищ, – два солнечных затмения вместо глаз обратились на старика. Ужасающий оскал. Сквозь звериные зубы которого текут слюни, мышцы тела дико напряжены, что видится даже сквозь одежду. – Так нас называют! – запрыгивает на стол, пытаясь схватить мужчину, который с криками старается вырваться. Нож вонзается в руку парня, из-за чего тот от боли перекатывается и падает на пол, сбивая несколько источников света и скрывается из вида. Смех разрывает пространство на ужас и сумасшествие. Мужчина бросается в соседнюю комнату, а мать медленно подходит, стараясь увидеть пропавшего из обзора сына, катающегося за большим обеденным столом. 

– Т... Т... Тир? – совершенное отсутсвие эмоций. Завидев ногу, вслушивается в смех, который усиливается и усиливается. Нож отлетает в сторону, раскрашивая живительным соком деревянные и каменные поверхности. Вопль. Женщина отходит назад, понимая, что лучше скрыться, но замирает, впитывая в себя доносящиеся звуки ломающихся костей. Качает головой и плачет. Отец появляется в дверном проеме с заряженным револьвером. 

– Где эта тварь? 

– Это наш сын! 

– Пусти! – отталкивает женщину и подбегает к телу, которое искажается в трансформации. Сквозь порванную одежду прорывается густая бурая шерсть, а лицо вытягивается в морду. Орудие поднимается; свеча гаснет; звериная лапа ударяет по руке вооруженного, из-за чего револьвер улетает в сторону, сделав выстрел, попавший в часы, которые тут же пробили полночь. Звериные жадные кличи разносят четыре стены. Женщина не может пошевелиться, сидя на четвереньках, всматриваясь в неизвестность под звуки пожирания и разрывающихся плоти и костей, что легко перемалываются в огромной животной челюсти. Слёзы и сопли капают на пол, как падает кровавый голод с пасти сына, что потерял свой человеческий вид. 

Повторный шум трансформации уже в обратную – человеческую форму. Пронизывающие вопли и сожалеющий плачь разбивают сердце матери, которая теряет сознание. 

– Папа! – сквозь разбитую жизнь, соленые воды в глазах, рубин текущий по сердцу и пасти, хватает ошметки и кричит в исступлении и сожалении, – Нет! – крючится и задыхается в боли душевной.