Ваш выбор, профессор

Болезнь

Николай Александрович Романов не был тепличным растений. Потрясений в его жизни случалось немало: потери в семье, неадекватное руководство, нездоровая атмосфера на работе. Всё это приходило и уходило. На все эти случаи у Романова имелись своего рода «руководства к действию»: где-то нужно просто переждать, где-то промолчать, а где-то наоборот проявить заботу о ближнем.

То, что случилось в Николаем Романовым после его дня рождения, в ночь с пятницы на субботу, аналогов в профессорском прошлом не имело. Не имелось их ни в воспоминаниях детства, ни в залежах бурной студенческой юности.

Романов оказался потрясён не только тем, ЧТО произошло, но и своими чувствами в момент случившегося. Потрясён настолько, что заболел. Просто не смог встать с постели ни в субботу, ни в воскресенье. В довершение к полнейшему бессилию, непонятно откуда взявшемуся, у Николая Александровича пропал голос. Пришлось Елене Константиновне не только врача вызывать, но и звонить ректору, описывать состояние сына и просить о переносе лекций или замене лектора. В Академии сразу поняли, что случилось нечто из ряда вон выдающееся — профессор Романов ещё ни разу всерьёз не выходил из строя. Даже сезонные простудные заболевания обычно обходили его стороной.

Прибывший по вызову врач измерил давление, температуру, осмотрел горло, выслушал сердце и беспомощно развёл руками:

- Ничего не понимаю. На первый взгляд всё в норме — давление чуть высоковато, и только… Каких-нибудь сильных потрясений не происходило в последнее время?

Елена Константиновна пожала плечами:

- Да всё у нас в порядке.

- Это дома. А на работе?

- Николай мне ничего не рассказывал.

Врач повернулся к профессору:

- Понимаю, что говорить вы не в состоянии, но хотя бы кивните. Как у вас с рабочей нагрузкой? Не переутомляетесь?

Николай Александрович покачал головой.

- Что-то произошло совсем недавно? Что-нибудь, что глубоко вас потрясло?

Романов кивнул. Но на уточняющие вопросы доктора - на работе или в личной жизни случилось потрясение — отвечать не стал.

- Ну что ж...Давайте так поступим. Я вам сейчас успокаивающее выпишу, иммуномодуляторы, дам больничный на неделю. И советую как можно скорее обратиться к психотерапевту. Чем быстрее проговорите и проработаете свою травму, тем скорее вернётесь к нормальной жизни.

Врач ушёл, а Николай Александрович отвернулся носом к стене и горько усмехнулся: нормальная жизнь, достоин ли он её после всего случившегося?!

Поручив сына заботам Люси, Елена Константиновна взяла с тумбочки в прихожей оставленные врачом рецепты и поспешила на работу. Она и на пенсии продолжала давать уроки в художественном училище, расположенном недалеко от их дома. Самое удивительное, что ученики просто обожали Елену Константиновну, хотя та частенько повторяла, что совершенно не понимает нынешнюю молодёжь. Но эта самая молодёжь боготворила свою худощавую, элегантно одетую преподавательницу, картинно дымившую сигареткой в мундштуке из красного дерева и заменявшую ругательства заковыристыми старомодными выражениями. Ученики подмечали перемены в настроении преподавательницы по одному только движению её бровей. Вот и сегодня поняли, что случилось нечто неприятное. Поэтому старались ничем не огорчить Елену Константиновну во время занятий и закончили запланированное по программе раньше обычного. Так что и сами спокойно по домам отправились и Ей дали возможность поскорее вернуться к Николаше.

Весь вечер они с Люсей тревожно шептались на кухне: аппетита у больного не было. Нажористый куриный бульон, с любовью сваренный домработницей, так и остыл, не попробованным, распустив по поверхности круглые льдины застывшего жира.

- Не знаю, Еленочка Константиновна, что делать. Каких только блюд не перечисляла — все его любимые перебрала. Мотает головой. Записку, вон, написал.

Люся махнула рукой в сторону белеющего на столе листка бумаги. Елена Константиновна тут же схватила бумажку в руки. Размашистым почерком младшего сына было написано: «Оставьте меня в покое! И никого ко мне не пускайте!»

- Ну что ж, Люсенька, раз просит оставить в покое — так тому и быть. Дорогу на кухню знает. Проголодается — разогреет. Если кто-нибудь по Николашину душу явится — дай мне знать, я сама поговорю. Может быть, удастся вызнать, что произошло. Ума не приложу: где и когда с ним могло что-то случится? День рождения все вместе отмечали. Вечером был весел и доволен жизнью, а с утра — здравствуйте, пожалуйста! Весь белый свет ему не мил!

На том и порешили: Николая Александровича оставили в покое.

А сам он отключил мобильный телефон, выключил свет в своей комнате и лишь изредка выходил оттуда — в туалет и обратно.

Принесённые матерью таблетки Николай Романов пил послушно, как в далёком детстве. Хотя и понимал, что никакие успокоительные с иммуномодуляторами не могли помочь ему вернуть душевное равновесие. Вот если бы кто-нибудь изобрёл машину времени: чтобы вернуться в вечер пятницы и не отвечать на телефонный звонок Филиппа Можайского. Или придумал таблетки, избирательно стирающие из памяти те или иные события. Но машина времени существовала только в фантастических романах и фильмах, да и лекарства для избирательного стирания памяти пока ещё никто не разработал. Оставалось надеяться лишь на то, что он сможет сам разобраться в ситуации. Решить, как вести себя дальше. И как дальше жить с новыми открытиями о собственной натуре.

Филипп Можайский тоже был потрясён. Сначала — отсутствием Николая рядом в момент пробуждения. Потом — отсутствием его в Академии. Он с трудом добился у Златы Юрченко ответа на простой вопрос: что случилось с её шефом? Впрочем, Злата сама толком ничего не знала. О чём и доложила Филу:

- Сказали, заболел. Чем — не знаю. Когда выйдет — тоже неизвестно.

Фил пытался дозвониться до Николая Александровича. Тщетно. Автоматический голос раз за разом вещал, что телефон вызываемого абонента выключен или находится вне зоны действия сети.

Тогда Фил приехал к дому профессора и битый час сидел в машине, глядя на окна квартиры Романовых. Заявиться в гости к профессору он не решился. Прислушался к внутреннему голосу, а тот заявил, ноющим в районе солнечного сплетения ощущением: «Сиди и не рыпайся!»

Можайский был далеко не дурак. Он понял, что болезнь профессора — реакция на то, что произошло между ними в ночь после дня рождения Николая.

«Надо подождать. Не станет же он вечно прятаться! А там я что-нибудь придумаю!»

Мысль принесла некоторое облегчение и вселила надежду. Фил повернул ключ зажигания и его автомобиль, взвизгнув колёсами, скрылся за ближайшим поворотом.

Настя Лебедева ужасно расстроилась, когда Николай Александрович не появился в академии на следующей неделе после своего дня рождения. Ей хотелось поделиться с профессором своими задумками по поводу курсовой работы, попросить совета по поводу необходимой литературы, но Настя быстро поняла, что придётся справляться самой.

Впрочем, с литературой для курсовика проблем не возникло. Во всех библиотеках города Настю знали и любили. Ей выдавали книги в обход официального бронирования, позволяли брать на дом издания из фондов читального зала, ну и без проблем подбирали нужные источники для любой учебной работы. В скором времени комната Насти превратилась в «филиал городского библиотечного фонда», как выразился Михаил Степанович. А Евгения Алексеевна устала напоминать дочери о домашних делах, которые та регулярно забывала выполнять — настолько утонула в изучении набранных в библиотеках фолиантов.

И чем больше Настя читала, тем интереснее становилась ей личность одного из любимых исторических деятелей Николая Александровича — барона Маннергейма.

Она изучала материалы до поздней ночи, начиная «клевать носом» над книгами. Границы миров размывались: где заканчивалась нынешняя реальность и начинался дореволюционный Петербург определить было очень сложно...