At the wrong time

4 глава

Создав переполох, сделав Квон главным предметом светских сплетен, Чонгук вернулся обратно в Токио.

Причина его приезда была одна, предельно конкретная.

В особняке, на открытой веранде сидел его младший брат, одетый в кимоно. Когда двери распахнулись, пропуская Чонгука внутрь, младший поднялся на ноги. Заметив Хосока, зашедшего следом и нёсшего катану почтительно на руках, младший понятливо усмехнулся.

— Так это не я твой кровный, — Чон задохнулся от боли, остановившись на полпути. Брат его, оказалось, хранил трепетную надежду, верил в сердечность отца. — Он действительно жесток, — продолжил он. — Хотя после моей смерти, у тебя не останется ни единой слабости. Теперь это жестокость или хорошо продуманный план?

Младший Чон беззвучно ступая, подошел к Хосоку, чтобы взять катану в свои руки.

— Оставь нас одних, — приказал он. Самурай без единого слова или лишнего движения ушел. Парень встал перед молчаливым братом, от которого волнами исходила боль и злость. Настолько не владеющего собственные чувства Чонгука парень никогда в жизни не видел. — Обещай не скорбеть… и у***ь следом Кайоши. У тебя всегда будет только один брат и это — я.

Он вручил меч брату, без возражений принимая смерть от родных рук.

Чонгук не покинул веранду до самого рассвета, прочно храня в глазах слезы. Горе одолело его капитально, боль мешала дышать, а кровавые руки, испачканные кровью родного брата, хотелось отсечь самому. Было ясно одно — ему никогда не отмыться от нее. Тело брата давно остыло, когда он, схватив катану с окровенённым лезвием, направился к спальне Кайоши. Он, кажется, задолжал обещание отцу.

                                                                                   * * *   

Чонгук не мог оправиться после смерти младшего Чона. Руки его были в крови, не просыхая. Он беззвучно умирал внутри, никак не показывая окружающим боль, сжирающую все внутренности.

Сокджин, молчаливый наблюдатель, не знал, чем помочь, как огородить. Видеть иссушенного горем Чона было страшно. Ким вскоре начал находить тайники с кокаином, с помощью которого Чонгук, видимо, справлялся с болью и тенью брата, тянущего следом. Несчитанное количество раз Ким ловил Чонгука, зовущего его или других людей именем брата. Еще чаще он видел, как Чон заходил в сумеречное, измененное состояние сознания, как тот тратил ночи на разговоры с пустотой, как тот корчился от нестерпимой боли, особо усиленной под действием "слез Дьявола". Особняк был часто беспокоен от воплей, длившихся ночами по несколько часов, а с утра измученного Чона ждала встреча с высокопоставленными личностями или поездка в провинции. Несмотря на дичайшие страдания, Чонгук продолжал путь к становлению оябуном. Валящийся с ног Чонгук справлялся со всеми делами клана, не пустив ни крупинки подозрений в душах тех, кто склонял голову перед ним.

Терпение, воля и могущество Чона поражало Кима, знающего какой цены, стоили все достижения нового оябуна. Печали больше он не видал, чем запрятанная за невозмутимой маской лидера. Ким боялся увидеть мертвеца внутри, когда она спадет с лица Чонгука.

Сокджин нашел Чонгука в спальне особняка под мощным дурманом кокаина в обществе обнаженной девушки из гарема, которую, несмотря даже на запущенность собственного состояния, Чон прикрыл постельным бельем, после появления помощника. То трепетное отношение Чонгука к собственному гарему всегда вызывало уважение у помощника. Оябун испокон веков владел гаремом, который состоял из дочерей приближенных главы Якудза, и за девушек каждый оябун нес ответственность. Но отец Чонгука не был примером в этом плане, и помощник гадал, откуда у Чона, выросшего наблюдателем жестокости отца над женщинами, выработалась забота по отношению к ним.

Поднявшись с постели, Чонгук приложил палец к губам, призывая помощника не тревожить сон девушки в постели. Сокджин кивнул и покинул спальню, Чонгук не заставил себя долго ждать, присоединившись к нему после быстрого душа.

— Тут информация, которую ты просил, — доложил сидящий в кресле Сокджин, кивнув на лежавшую на столе папку. Чонгук сразу приступил к чтению. — Зачем ты заинтересовался Сохи? — вопрос заставил брюнета поднять глаза на него.

— Ты знаком с ней?

— Да, несколько раз пересекались в университете и один класс у нас общий, — ответил Сокджин. Чонгук, вполне удовлетворенный, вернулся к бумагам. — Так зачем она тебе?

— Дому нужна первая леди, — коротко ответил он, вогнав этим Кима в удивление.

— Дому или тебе? — спросил помощник, пытаясь обнажить истину. Чон откровенно бредил, и бред его служил причиной страха. Боясь ночи и одиночества, он стал вызывать девушек к себе, хотя обычно не тревожил их часто. Он работал до невменяемого состояния, порой сутками напролет, нюхал порошок до неузнаваемости себя, тренировался, пока не валился с ног. Ничто не спасало его душу от тени брата, что следовала за ним по ночам. От родной крови, в которой он был испачкан до локтей, Чонгуку не суждено было отмыться. Сокджин в очередной раз подумал, настолько же высоко Чонгук заплатил за власть. Простому смертному цена явно не пришлась бы по карману.

— А есть разница? — воспаленные глаза брюнета смотрели особенно безжизненно.

— У тебя встреча назначена вечером с генералом в чайном доме, — разговор, вошедший в тупик, Ким не стал продолжать, переключаясь. — Задержишься там подольше, Моно хотела с тобой увидеться.

— Понял, — коротко кивнул Чон, снова вливаясь в суть написанного.

                                                                                   * * *    

— Я польщена встречей с Вами, — приятный голос дамы прошелся по кабинке чайного дома. Женщину звали Моно, она содержала один из самых знаменитых чайных домов и была хозяйкой окейни с успешными гейшами. Многие мероприятия проходили в ее заведении, и у них с Чонами водились кое-какие связи на этой почве. — Надеюсь, Вы позаботитесь о нас, — спокойно, но в игривой тональности произнесла она. Бывших гейш не существует, каждая даже после отставки прочно хранила повадки соблазнительницы.

— Можете на меня полагаться, — принимая у изящной, но уже морщинистой кисти Моно чашку с выпивкой, ответил Чонгук.

— Тогда позволите познакомить вас кое с кем? — все так же храня частички задорности в голосе, спросила она. Когда речь ее остановилась, двери комнаты распахнулись. Чонгук встретил вошедшую девушку весьма неодобрительным взглядом. На вид даже при наличии макияжа и безупречного кимоно девушка выглядела очень молодо. Чонгук отдаленно догадывался, к чему все шло. — Мне думается, этот цветок скрасит гарем нового оябуна.

— Моно, тебе прекрасно известно, что мой гарем уже создан, — Чонгук в недовольстве опустил чашку на стол. Он не всматривался больше в девушку даже мимолетно, его испытующего взгляда удостоилась только Моно.

— Это не предложение, — потеряв легкомыслие, стерев лукавую улыбку, сказала женщина. Ее черные глаза из под накрашенных ресниц смотрели серьезно. — А просьба. Она дочь Росы, самой известной гейши моей окейни, от очень влиятельного и богатого данна. Роса скончалась, оставив дочь на мое попечение, но на днях умер упомянутый данна, и в его завещании есть упоминание о ней. Не спрашивайте, как это произошло, я не способна ответить. На днях начали поступать угрозы в ее адрес, — холодно, кратко изъяснилась Моно.

— Тогда я позабочусь о ее сохранности, для этого необязательно брать ее в гарем, — после минутного раздумья, сказал Чонгук. Он, уставший после долгого разговора с генералом в конце дня, выглядел разбито, и даже выпивка брала его быстро, хотя обычно Чонгук отличался стойкостью.

— Будь это настолько легко, не пошла ли бы я к другому, чтобы не побеспокоить нового оябуна?

— Мне нужно подумать, — окончил разговор Чонгук. Моно не посмела перечить. Когда Чон собрался выходить, она лишь жестом приказала девушке проводить его. Чон не стал возражать, наоборот, перед открытой дверцей поджидающей машины он обратился к ней.

— Мне как к тебе обращаться? — глубокий баритон привлек внимание девушки.

— Розэ, оябун, — почтительно, но с налетом легкости ответила она. Ее тонкий стан, жесты, глаза с искрой — всё принадлежало опытной, породистой гейше, коих даже в Токио сыскать было сложно. Натура гейши у нее в крови бурлила и была столько же естественна, как каждый вздох. Видимо, это был отпечаток детства, прожитого в окейне в окружении дам, наученных соблазнять мужчин одним кокетливым взглядом или парой слов.

— Что думаешь о сегодняшнем разговоре, Розэ? — воспаленные, выдающие пьяное состояние глаза тяжело смотрели на нее.

— Нет ничего зазорного в желании жить, оябун, — с маленькой улыбкой произнесла Розэ. Игры в слова, в которых очевидного меньше, чем скрытого — еще одна отличительная черта элитной дамы. Чонгук, выросший в наблюдении за безукоризненностью матери, всегда был падок к проявлению высшей степени женственности в паре с умственными способностями.

— Тогда мне стоит подарить тебе возможность жить, — вместо прощания сказал он.

Розэ в тишине простояла у входа чайного дома, спокойно смотря в след отъехавшего авто. Закаленный нрав позволил девушке принять судьбу достойно, а слезы, смывающие макияж, она списывала на возраст. Стоит ей вырасти, этой слабости не станет, уверяла она себя.

                                                                                      * * *    

Когда Чон возвратился в Сеул, встреча с Квон числилась среди первых в его длинном списке дел. Встреча эта произошла неожиданно скоро, в университетском коридоре.

О он искал Сокджина. Большими шагами Чон пересекал коридоры блоков университета, пока на повороте не врезался в кого-то. И это стало последней каплей, гнев всплеснулся глубоко внутри, будто яд, травя все естество, заставляя загореться глаза пугающим блеском.

На него уставились шокировано раскрытые глаза девушки. За считанные секунды Чон утонул смертельно, бесповоротно и без пути назад в омуте этих прекрасных глаз.

—  Ох, извините, сонбэ, —  Чона бросило в жар от этого чуть дернувшегося голоса, который пробрался глубже нужного. Девушка замялась, несколько раз похлопала глазами, приводя Чонгука в себя.

—  Ещё раз извините, — Квон в знак своей искренности поклонилась, затем, выпрямившись, убрала прядь длинных черных, как японская ночь, волос за ухо. Она в последний раз взглянула в глаза Чона, и, наклонившись, хотела поднять вылетевшую из ее рук книгу, но брюнет опередил ее. Он поднял с пола книгу с темной обложкой, но не спешил отдать хозяйке, как ожидала Квон.

—  «Повесть о доме Тайра»*,  — хорошо скрывая удивление за маской безразличия, прочитал он название книги. — Прекрасный вкус, но вот переводу этой серии я не стал бы доверять.

— Да? — удивленно выдавила девушка, и приняв книгу, она прижала её к себе. Деликатный шаг назад, Чонгук тоже заметил. Длинные пальцы с несколькими тонкими кольцами, ногти с аккуратным маникюром, шлейф ненавязчивой туалетной воды и длинные волосы в скромной укладке, даже в такой близи Чонгук не натыкался ни на одно упущение. Эта фактура девушки из светской части общества, из интеллигентной семьи с внушительной родословной вблизи становилась лишь чётче, осязаемей. Идеальность, доведенная до совершенства. Чонгуку подобное еще никогда не встречалось.

— Цензура, которой придерживался издатель, несколько исказила суть, — мягко, к собственному удивлению, объяснил он.

— Тогда я буду внимательнее с выбором, — сдержанно, но не скрыв благодарность, добавила Квон. — Спасибо за предостережение, сонбэ. Вы сохранили меня от провального проекта, который я планировала писать по мотивам этой истории, — девушка слегка поклонилась, прощаясь. Она спешила уходить от него, сократить минуты общения, но прощание вышло настолько аккуратным, естественным, что неловкость стерлась в ноль.

Чонгук пропустил ее мелкое тело, так же прощаясь и тихо обещая повторное свидание. Сохи не смогла припрятать страх, показавшийся в утонченных чертах лица. Брюнет будил в ней ранее невиданные чувства, будоражил мрачностью, покрывал тело дрожью от страха и завораживал мощью, силой. Заставлял тонуть в вине от трепетного ожидания обещанной встречи, хотя душа, мечущаяся в мелком стане, стыла от страха в присутствии брюнета. Чонгук лишал покоя, дотрагивался до её зарытых в глубине струн естества, но он сам же необъяснимым образом дарил успокоение.

Этим же вечером Сохи, подрагивающими пальцами развязав ленту на принесенной дворецким коробке, обнаружила на её дне пожелтевшую со временем книгу, изданную десятилетиями ранее. Она боялась саму себя и больше не хотела видеться с тем, кто был причиной приятного томления под ребрами. Квон отчаянно, как лошадь с шорами, не замечала первые признаки любви, что бережно распускала прекрасные ростки в ее груди.