At the wrong time

7 глава

Продолжительные гудки втягивали в тоску, оставив несколько секунд на тягостные размышления. Сато в разбитом состоянии духа из-за тяжкого труда, что следовал за его чином и невообразимо отчаянного положения главы, в последние дни был падок на печаль. В глубине мрачного кабинета, сидя в гробовой тишине, ему опечалиться было так легко. Он придвинул ближе массивное кресло, обтянутое настоящей кожей, уход за которой превышала изначальную стоимость, ближе к тяжелому даже на вид рабочему столу, где уже третий час остывал чашка кофе. Истязающее уныние по обыденному счастью выжигало внутренности, доставляли лишь муку непосильную, ту, что ломала даже такого стойкого, как он.

— Джин? — тонкий голосок, слегка глухой из-за пробуждения ото сна, прервал ряд идентичных гудков. В Токио, где сейчас обосновалась Джису по прихоти отца, настоящего деспота коих мир повидал, только-только наступал рассвет, и девушка предсказуемо была еще в теплой постели. Послышался шорох простыни, сато сокрушенно выдохнул сквозь зубы. Под ребрами выла тоска, израненная расстоянием любовь. Ему так отчаянно хотелось это тихое утро разделить с любимой, лицо которой он не видал со дня коронации Чонгука. — Ничего не скажешь? — пытливо не унималась та. Рука сильнее сжала корпус телефона, голову непроизвольно опустилась ниже.

— Прости.

После молчания, длившейся около двух недель первым, что выдал он это извинение. Воздуха резко стало не хватать, он ослабил галстук на шее, к которому не коснулась заботливая рука Джи.

— Даже не пытайся, — мило щебетала она, одним тихим голосом, давая надежду на возможное будущее их пары. — Твоей холодности нет оправдания, соответственно, она не будет прощена.

— Я должен известить тебя о своем сожалении, — как всегда был краток он. Повисло долгое молчание, сато медленно успокаивался под чужого медленного дыхания. Казалось, душа обрела тихий причал.

— Так и будешь молчать? — детская непосредственность все же порой проскальзывала в поведении двадцатилетней Джи. В подобные моменты сато пробирало глубочайшая скорбь по загубленному детству девушку, которую еще в подростковом возрасте он обозначил своей вопреки здравому смыслу, вопреки гневу отца девушки. Сам того не ведавший втянул ее во взрослую, жутко жестокую жизнь, где он сато сначала самого таро, а теперь уже оябуна, лишенный права стать мужем и отцом, вечно занятый верным служением своему оябуну слуга. Сокджин загубил не только ее детство, а целую жизнь, запачкав ее ангелоподобный облик своей запретной любовью. А любил сато действительно люто, до обморочного состояния, до скрежета зубов. Любил так, что замечал временами, как убивал. — Ты в печали?

— Да, мой икигай, — это искреннее слово, который пускал по стану девушки дрожь, что пальцы на ножках поджимались под одеялом, сбил ее с мысли.

— И чем ты опечален?

— Не хочешь прилететь? Могу организовать частный перелет, — скрывая собственное отчаяние, спросил он. Потом глухо скрипнув кожаной обивкой, он откинулся назад, прикрыв на миг глаза. Голова после нескольких напряжённых рабочих будней, где сна не сыскать, раскаливалась.

— Не в этот раз, — последовало мирное покушение, сато представил, как Джи перевернулась на спину, блестящими глазами всматриваясь в светлый потолок. — Отец в последние дни не в наилучшем расположении духа, —понизив голос, будто отец ее мог подслушать их разговор, выдохнула она. — Он не позволит мне улететь.

— Он тебе что-то говорил? —в плохо скрываемым расстройством, спросил сато. Его уже порядком выбешивал этот старик, что держался на плаву исключительно из-за их родства с Джи. Этот психологический прессинг в семье, уже в который раз служащим причиной самоубийств ее членов, в которой должна была жить и уживаться Джи, напрягало сато и он истинно задавался вопросом – как быть? Вес, что имел в свете сато, пугал старика, но тот никак не мог перестать противно ворчать дочери, раз за разом указывая на ее единственную оплошность – связь с Сокджином, которая никогда не станет официальной. Джи была обречена вовеки числиться в рядах любовниц и не больше. — Джи?

— На самом деле ничего нового он не сказал, — скрывая за этими словами нечто весомое, ответила она. — Так или иначе, он не выберусь в Сеул.

— При встрече, — сато натужно вздохнул, прервав собственную речь. Гнев, циркулирующий по венам, делал его слабым перед собственным нравом. — Я покажу тебе дом… наш дом. Если твой отец воспротивиться, я не смогу преподнести дань твоей скорби. Даже наигранную. Прости.

Шокированная подобной новостью, и не менее растерянная от угрозы, на которых был крайне скуп, потому что привык без слов свершать задуманное, Джи не смогла выдавить из себя ни слово.

                                                                                   * * * 

Чонгук всегда относил себя в числа тех, кто был знаком корейской культурой не один десяток лет, пока не начал активно вести дела с людьми, которые жили ею. После полдюжины встреч с высокопоставленными людьми, десяток абсолютно не уместных для скорбящего лидера ужинов, он окончательно убедился в своей абсолютной любви к Японии.

Кисэны никак не шли по сравнению утонченных и в мере интеллигентных гейш, а пиршества после подписания договоров, которые часто происходили в абсолютно лишенных уединенности ресторанах, Чонгук откровенно тосковал по чайным домам Токио. Да и манерам людей оставалось желать лучшего. В целом он особо не препирался, только подмечал эти тонкости и молчаливо продолжал нести бремя восходящего оябуна, закрывая глаза на мелкие оплошности.

Под строгим надзором своего помощника он вернулся в особняк в пригороде Сеула. Знобило беспощадно, что тело порядком потряхивало от лихорадки, Чонгук скрутился в заднем сидении машины, тихо радуясь, что успел закончить все дела на сегодня прежде, чем накрыло. Случись подобное перед комиссаром в итальянском ресторане перед полудюжиной свидетелей, Чонгуку пришлось бы туго. Тут, в машине перед собственным сато он хоть немного мог позволить себе побыть бессильным, приподнять занавесу на свои страдания. До спальни Сокджин практически тащил его на себе. Тяжело опустив Чонгука на постель, помощник, со знанием дела, подошел к сейфу, спрятанного за картиной китайского мыслителя. Так и не были получены достоверные ответы, почему «слезы Дьявола» так пагубно влияли на ментальное состояние нового оябуна, но прием все же было решено продолжить. Чонгук порой мог быть безрассудно алчен до результатов, и абсолютно слеп на собственные страдания.

За несколько недель работы с иглой помощник наработал технику и почти с первой попытки попал в вену. Чонгук, казалось, даже не заметил, когда искромсанный участок кожи снова был обеспокоен проколом.

— Завтра последнее заседание суда по делу Паков, — кладя обратно кейс с препаратами в сейф, известил помощник. — Вынесут обговоренный вердикт.

— Хорошо, — Чонгук тяжело приподнялся с постели, потом снова осел, потеряв равновесие от головокружения. Помощник усиленно делал вид слепого на потуги оябуна, последний правда ненавидел показывать слабость перед тем, что в него верил, кто в нем нуждался. Оказаться в бызмсхожной ситуации, где его муки были выставлены напоказ, он лишь сильнее утопал в упрямстве, что после оставлял значимый отпечаток на его состоянии. — Можешь быть свободным. Встреться с Джису, навести родных. Ты в последнее время хорошо поработал.

Сато уже было склонил голову в знак признательности, его опередил телефонный звонок. Имя звонившего заинтересовало его, пропустить звонок стало невозможно. Намджун крайне редко прибегал к личным разговорам, предпочитая посылать подчиненных. Сокджин вышел в коридор, чтобы поговорить. Вернулся быстрее, чем ожидалось и с горящими от новостей глазами, Чон до сих пор сидел в том же положении, в котором помощник его оставил. Последний даже задумался стоит ли делиться вестями с оябуной в подобном состоянии. Тот и вправду выглядел будто перед лицом самой смерти: оперившись на свои колени, с опушенной головой, со сжатыми от нестерпимой боли тела челюстями, с выступающими каплями холодного пота на безжизненно бледной коже. Намджун объяснил природу появления фантомной боли, вызванная возбуждённой препаратом нервной системы, но не было найдено решения данной проблемы. Чонгук лишь упорно настаивал на продолжении терапии, желая просто перетерпеть эти вспышки боли. Будучи невольным очевидцем подобных сцен, помощник каждым разом терял надежду на положительный исход и истинно боялся, придя одним утром напороться на холодное тело лидера.

— Что-то случилось? — первым заговорил Чонгук.

— Корейский дом нанес официальный визит в дом оябуна, явились за расплатой, — сато гулко сглотнулся, опуская взгляд на ковёр над туфлями. — Мои соболезнования.

— Надеюсь он умер от рук достойного? — всего-то поинтересовался Чонгук, прекрасно зная о ком вел речь помощник. Как упоминалось, смерть отца была делом времени.

— Твой дед застрелил его собственноручно.

— С Джису встретишься на похоронах, сейчас иди контролируй процесс и подготовь все к вылету. До обеда оставь меня в покое.

— Не хочешь выпить? — с опозданием спросил Сокджин, потерянный в отрешенности Чона. — Я могу заказать стол в японском ресторане. 

— Я и так пьян после ужина с комиссаром, — Чонгук слегка оперся на свои колени, звучал огорчено, но не более. В последнее время щедрый на негативные эмоции под натиском препаратов, порой в примеси с убойной дозой кокаина, сейчас он был так скуп к их проявлению. — Я еще не успел снять траурную одежду. По прихоти отца я убил… — Чонгук поднял болезненно воспаленные глаза, взглянул куда-то за плечо Сокджина. — Родного брата, — Сато скованно задышал. Взгляд Чона также был затерян где-то за ним. — Собственными руками убил, хотя обещал защитить. Теперь оставь нас одних.

С надрывом, безмерно тяжёлым сердцем сато вышел из особняка, прекрасно зная на кого смотрел Чонгук через его плечо и с кем остался в необжитом, холодном особняке.

Чонгук раз отчаянно испачкавшись кровью родного, так и не смог отмыться.

Глаза с поволокой пристально смотрели на фигуру в самом дальнем углу просторной спальни. Чонгук за все время так и не увидел лица покойного брата, густая будто-то бы смог тень прикрывала его от глаз Чона. Взору были открыты только подглядывающие из-под низа темного кимоно ноги в белых носках и в гэта.

Стены спальни плавились, растекались, служа размытым фоном. Боль в мышцах, костях усиливалась. Чонгук задыхался от нее мощи, но не смел оторвать взгляда от темного стана брата, хотя глаза уже толком ничего не отличали, все смешалось в одно черное месиво. Дыхание становилось тяжелым, мозг терял последние якоря, державшие сознание на плаву, тело ощущалось отдаленно. Чон медленно сполз с края кровати на пол. Побледневшие пальцы, подрагивая стягивали душащий галстук, следом со значительным опоздание расстегнули несколько пуговиц рубашки.

Когда мрак успел накрыть практически все, его мощным рывком втягивает в реальность звонкий звук сообщения. Перед глазами все прояснилось за короткий миг, туман рассосался и Чонгук устало огляделся в поисках брата, но спальня была пуста. Хотелось спать, он силился встать на ноги, чтобы подраться до стула, на спинке которого висел его пиджак. Отчётливо было не вспомнить осталось ли у него порошка с прошлого раза. В последнее время все мелочи быстро подавались забвению, Чонгук искреннее не хотел забыть самое главное. Наивно полагала, что ее не успел.

Дорожки на стеклянном столике выхолят кривыми и далекими от одинаковых, Чонгук долго не оставил их томиться на холодном стекле. В последнее время даже несмотря на ухудшения здоровья его легко ничто не брал. И он сбился по счету, в итоге сомневаясь четвертую ли он полосу вдохнул или третью. Потом окончательно потерялся, смотря на своей карманный кейс с порошком. Принялся ли он вообще? Реальность снова начала разламываться на части, Чон решил отыскать ответ на дне олд фешена. После нескольких стаканов он вспомнил о сообщении. Поиски мобильного находящегося на прикроватной тумбочке, куда помощник всегда клал его перед уходом, он потратил несколько томительных минут, наворачивая круги по просторной спальне, проверяя одни и те же места по несколько раз. Расстроенный в конец он чуть ли не мычит от досады, именно в пике своей уязвимости глаза зацепились на телефон на тумбочке.

Прочитав сообщение, ни разу не взглянув на отправителя, он искренне поверил, что брат его потерялся и не мог найти дорогу назад. Сознание настолько сужается, что Чонгук искренни верил тому бреду, что любезно предоставлял отравленный мозг. Он снова в который раз за ночь оглядел спальню, и понял, что понятие не имел, где находился. Все было чуждо. Первое время он открылся страху, боялся не за себя, а за брата, который мог так и не прийти, если он не подскажет. Уязвимость его возросла. Решение он нашел в самом телефоне в руках. После нескольких провальных попыток три одинаковые гео данные были отправлены в ответ.

Оставалось смиренно ждать. Но Чонгуку даже этого суждено было забыть в ту несчастную ночь.