Восточный плен

Глава 2

Двумя неделями ранее.

Нью-Йорк. США.

Данияр

Тихо вхожу в гостиную. Голос Миры слышен уже у самой двери — осипший, усталый, чуть глуховатый. По обрывкам фраз понимаю: она обсуждает очередную выставку. Названия городов, даты, имена кураторов… Всё как всегда. Неугомонная, неудержимая, живущая в бешеном ритме, за которым я больше не успеваю.

Не хочу мешать своим появлением — прохожу мимо, стараясь быть незамеченным, и направляюсь в спальню. За спиной голос Миры становится всё громче, резче. Она явно раздражена, чем-то недовольна. Похоже, снова подвели партнёры.

Понимаю, сегодня не лучший день, чтобы говорить с ней о новостях из Казахстана и о том, что, возможно, нам придётся вернуться. Я знаю — она не согласится. Но это её дядя. И решать, в конце концов, ей.

Спальня, как всегда, будто после урагана. Мира второпях скидывала одежду и раскидала её по всей комнате. Я машинально начинаю собирать её вещи — майка, джинсы, где-то под подушкой туфля. Тянусь за свалившейся сумкой, и взгляд цепляет край листка, торчащего из неё.

Непроизвольно достаю его. Это выписка из клиники. Я не хочу читать. Но уже читаю.

Сегодняшняя дата. Медицинский аборт. Штампы. Подписи. Всё официально. Всё по-настоящему.

Пальцы немеют. Сердце сжимается — глухо, болезненно, будто кто-то кулаком врезал в грудь. Я поднимаю глаза… и встречаюсь с её взглядом.

Она стоит в дверях. Даже не заметил, как вошла. Её глаза — чужие. Холодные. Ни следа растерянности, ни оправданий. Только усталость. Только отчуждение. Словно я — не муж, не партнёр, не родной человек, а прохожий, случайно забредший в её мир.

— Ты бы не согласился, — говорит она спокойно, без тени сомнения.

Так легко объясняет то, что для меня является предательством.

Скрыла беременность, прекрасно зная, как сильно я мечтал о ребёнке. О нашем ребёнке.

Приняла решение одна. Избавилась от него — и даже не дрогнула.

— Чёрт побери, конечно, бы не согласился! — в голосе моём злость, но за ней — боль, обида, отчаяние.

— У меня контракт! Выставка в Венеции. Лондон, потом Токио! — тут же вспыхивает она. — Я не могу всё это взять и бросить!

Она абсолютно не испытывает никакого сожаления. Ни чувства вины, ни раскаяния — только желание защитить свою позицию, своё дело, которое для неё важнее, чем наш ребёнок.

Я стою в этой комнате, как вкопанный, и не могу понять, почему раньше не разглядел в ней это бездушие. Ведь это не первый мой ребёнок, от которого она избавилась. Возможно, абортов было больше, чем я думаю.

Что-то во мне в этот миг резко и бесповоротно обрывается.

Пустота. Немая, удушающая.

Я больше ничего к ней не чувствую. Ни любви, ни боли. Только омерзение. Только одно-единственное желание — уйти.

Навсегда.

Молча иду в гардеробную. Из нижней полки достаю чемодан. Мира, кажется, не сразу понимает, что происходит.

— Куда ты? — недоумевает, её голос чуть дрожит.

— В отель, — отвечаю холодно, даже не поднимая взгляда. — Завтра с тобой свяжется Роман. По поводу развода. Детей у нас нет — разведут за пару дней.

Я даже не вижу, что кидаю в чемодан — рубашки, брюки, зарядку, всё вперемешку. Всё равно.

Нет больше сил находиться рядом. Ни секунды.

*****

Казахстан

Разия

Яркие лучи солнца нагло вторгаются в беспросветную тьму, в которой пребывает не только моё тело, но и душа. Тяжёлые, громоздкие шторы предательски раздвигаются в стороны, позволяя им обжигать мои веки. Я инстинктивно сжимаюсь, прячу голову под подушку, спасаясь от острой боли, что вызывает ослепляющий свет.

Свет — это одна беда. Другая — голос, который кажется мне настоящей пыткой. Режущий, пронзительный, как будто кто-то запустил дрель прямо в мозг. Моя сестра за десять лет супружеской жизни эволюционировала в истеричку и отборную стерву. Но я даже не думаю жалеть её. Она счастлива. По-своему. Уставшая от бесконечных родов, утонувшая в бытовых хлопотах, ноющая от вечных детских слёз, но счастливая. Потому что любит, потому что кто-то ещё умудряется любить её, и потому что, в отличие от меня, познала радость материнства.

— Всё! Мне это уже надоело! Сколько можно?! — её истеричный тон бьёт по нервам. — Рози, вставай! — отбирает у меня подушку, и я чувствую, будто потеряла свой защитный барьер.

— Чего ты хочешь от меня? — спрашиваю тихо, без единой эмоции.

— Хочу чтобы ты вернулась к нормальной жизни! — кричит мне в лицо, склонившись над кроватью.

— А если я не хочу? Ты меня спросила?

— Да сколько можно?! Разия, очнись! Приди в себя! Больше года прошло! Сколько ещё ты собираешься убиваться?

— Пока не умру, — шепчу хриплым голосом.

— Господи… — она стискивает кулаки, но продолжает. — Ты скоро моих девочек пугать будешь. Выглядишь как Лялькина кукла из мультика про трупов.

— Я и есть труп, — отрешённо произношу.

— Разия! Не думаешь о себе — подумай о родителях! Мать себе места не находит. Сейчас у них ночь, а она не спит, пьёт корвалол, потому что её любимая доченька не берёт трубку. Меня через весь город отправила — проверить, не покончила ли ты с собой. А отец? Ему два года до пенсии. Дай человеку спокойно дослужить! Что, ты хочешь, чтобы они всё бросили и примчались с другого конца света — нянчиться с тобой? Ты думаешь, ты одна такая? Думаешь, ты единственная, кто потеряла мужа?! У тебя ещё вся жизнь впереди. Вся, мать твою, жизнь!

Она резко обрывается, хватается за голову и шепчет срывающимся голосом:

— Я уже устала повторять одно и то же…

Наконец-то замолкает. И тишина, повисшая в комнате, кажется мне почти благословением — как глоток свежего воздуха после долгого погружения.

— Сань, оставь ключи, когда будешь уходить, — произношу тихо, спокойно, почти умоляюще.

— Блин, Рози, как ты меня бесишь! — Кидает на меня подушку — Я никуда не уйду, пока ты не встанешь и не покушаешь!

— Вот достала! — моя отрешённость рушится с грохотом. Истеричные вопли Сании поднимут даже покойника. — Ну раз уж пришла, разогрей мне завтрак. Только без экспериментов. Я, конечно, уже почти труп, но умирать от твоей стряпни не собираюсь.

— Разия!

— Всё-всё, иду. Душ приму. Хочу выглядеть чистеньким и свеженьким… трупом, — произношу, и в ответ получаю смачный мат.

Капли ледяного душа острыми иглами вонзаются в мою кожу. Они, будто сговорившись с сестрой, упорно стараются вывести меня из этой монотонной подавленности и боли. Вода тоже хочет вернуть меня к нормальной жизни? Но какова она — эта нормальная жизнь? И вообще, разве может жизнь быть нормальной без любимого человека? Как жить дальше без того, без кого я не представляю себя?

Вода стекает по коже, оставляя после себя обжигающий, пустой холод. Я стою неподвижно, позволяя этой агонии растекаться по венам, надеясь, что внешняя боль хоть немного вытеснит внутреннюю. И так — каждый божий день, уже больше года с тех пор, как не стало его. Моего любимого мужа.

Даниал был для меня всем — воздухом, светом, смыслом. Мы влюбились ещё в школе и поженились, едва нам исполнилось восемнадцать. С седьмого класса я не замечала никого, кроме него. Ни подруг, ни увлечений. Только он. Только мы.

Но семь лет брака прошли в бесконечной борьбе за право стать родителями.

Врачи разводили руками, а затем назвали это иммунологической несовместимостью. Уму непостижимо: мой организм отвергал то, что должен был принимать как самое дорогое — частичку его плоти и души.

Каждый раз все заканчивалось одним и тем же — выкидышем. Сколько их было за семь лет? Восемь? Девять?

Я думала, что самое ужасное, что может случиться с женщиной — это не суметь родить ребёнка любимому. Но оказалось, судьба решила добить меня — забрала и его, любимого.

Прижимаюсь к мраморной стене в отчаянном желании раствориться в воде, стечь вместе с ней в канализацию — лишь бы не чувствовать эту боль.

На автомате выхожу из кабины, накидываю халат и делаю шаг туда, где меня ждёт «нормальная» жизнь. Вот только я не знаю, как в неё вернуться.

— Привет, Разиюш, — слышу прокуренный голос Жанки, подруги сестры.

Пока я принимала душ, она успела прийти и теперь сидит, уплетая мой завтрак. Ну а где им ещё встречаться? Жанка — персона нон грата в доме Санжара Назарова.

Десять лет назад она познакомилась с его коллегой прямо на их свадьбе и вскоре вышла за него замуж. Откровенно говоря, изменяли оба. Любви уже не было, держал лишь ребёнок. Но с любовником попалась именно Жанка, поэтому в суде в качестве «ненадёжного и аморального родителя» предстала только она.

Её мужу с его связями не составило труда добиться полной, единоличной опеки над ребёнком. А Жанка сейчас занимается тем, что бьётся за апелляцию, надеясь опротестовать решение суда.

Сания помогает ей как может. Разумеется, морально. На большее — муж не позволит. Впрочем, он и моральную поддержку запретил. Вообще запретил ей общаться с подругой. Вот и встречаются теперь тайком, словно любовники, у меня дома.

— Привет, Жанна, — сажусь напротив. — Ну что, как успехи? Удалось опротестовать решение?

— Нет, — вздыхает она тяжело. — Это долгая история… Но я не отступлюсь. До последнего вздоха буду биться, чтобы вернуть сына, — говорит, и её щеки заливает волна гнева. Лицо напрягается, но затем смягчается. Она бросает на меня внимательный, чуть печальный взгляд. — А ты как? Собрала себя по кусочкам?

— Нет, — качаю головой. — Тебе хотя бы есть за что бороться… А мне?

— Тебе этого не надо! — резко отсекает она, даже с раздражением. — Никому не пожелаю. Не иметь возможности видеть своего ребенка, обнять его, прижать к себе — это ад для матери. Так что лучше рожай, — вдруг заявляет она, будто между делом, и у меня едва кофе в горле не застревает. Я даже оглядываюсь — может, она не мне это сказала?

Но Жанна смотрит прямо на меня. В упор.

— Рожай сейчас. Пока у тебя нет мужа. Пока этот ребенок будет только твоим. И ничьим больше.

Если она хотела рассмешить меня, то у неё это здорово получилось, но поднять этим мне настроение всё равно не удалось. Я только нервно хихикнула.

— Ты предлагаешь мне сделать ЭКО от донора? — уточняю.

— С ума сошла? — она почти возмущена. — Есть способ подешевле, побыстрее, а главное, приятнее.

— Ой, Жанка, да не будет она этого делать, — раздражённо встревает Сания. — НИ С КЕМ СПАТЬ ОНА НЕ БУДЕТ! — отчеканивает каждое слово. — По крайней мере, добровольно. Нам с тобой придётся заплатить этому донору, ну или под угрозой заставить его трахнуть её. Только так она сможет зачать своего ребёнка.

Я хмыкнула. Перед глазами моментально вспыхнула абсурдная картина, как эти две ненормальные в чёрных куртках, с капроновыми чулками на головах, крадутся по ночному городу с бутылками хлороформа, выискивая идеального донора-насильника.

— Ну и дура, — фыркает Жанна. — Чего ты ждёшь? Тебе уже двадцать шесть. К тридцати годам соберёшь столько болячек, что врачи не только рожать, дышать запретят. Или, наоборот, только роды и спасут, но будет уже нечем. Может, и правда самим ей найти донора, а?

Она бросает взгляд на Саню — серьёзный, как у врача на консилиуме.

— Интересно, а где вы вообще собрались его искать? — спрашиваю, делая вид, что с интересом подключаюсь к этой нелепой теме. — Мне не нужен какой-нибудь случайный тип с мутной родословной и наследственным алкоголизмом.

— Ага, значит всё-таки не отказываешься, — прищуривается Санька. — Вот и славно. Обещаю, к выбору самца-оплодотворителя мы подойдём со всей ответственностью: медкарта, психологическая стабильность, внешность как у актёра, интеллект как у моего мужа, — сама же смеется, — а ещё без вредных привычек и татуировок.

— Когда у тебя эти… благоприятные дни? — спрашивает Жанна на полном серьёзе. А я зависаю на несколько секунд, пытаясь понять её.

— Ты сейчас о чём? — я приподнимаю бровь. — О фазе луны или о моменте, когда моя самооценка будет на нуле?

— Нет, она о тех днях, когда твой организм орёт на всю мощь: «Ауууу, Рози, срочно сперму! Все системы готовы к зачатию!», — с важным видом сестра прикладывает ладони ко рту, будто кричит в рупор.

— Прекратите, — говорю я, закатывая глаза, но уголки губ предательски дёргаются. — Вы обе сумасшедшие. Аморальные и сумасшедшие.

— А ты порядочная зануда!

— Ну… знаете… простите, что у меня есть какие-то моральные принципы, — парирую я.

— Принципы — это хорошо, — спокойно говорит Жанна, — но они не согреют, когда тебе сорок и ты одна.

Я молчу. Потому что её слова больно царапают изнутри. Потому что мне ещё далеко не сорок, но я уже давно засыпаю с комком в горле. Плачу по ночам — не от одиночества, а от пустоты. Всё внутри меня хочет одного — вдохнуть тот райский, ни с чем не сравнимый запах младенца. Тёплого, немного молочного, родного. Хочется прижать к себе это крошечное, тёплое тельце и чувствовать, как оно дышит у меня на груди. Положить щеку к его головке и ощутить его шелковистые волосики. Я молчу, потому что мне нечем возразить.

— А родители? — спрашиваю несмело, словно уже почти соглашаюсь на это безумие. — Как же они? Папа не выдержит такого позора, что его дочь родит без мужа.

— Папа будет только счастлив, если ты наконец-то выйдешь из своего траура, — уверенно заявляет сестра.

— Возможно, — тихо вздыхаю. — Но я слишком хорошо его знаю. Он не скажет вслух, но как только решит, что я «пришла в себя» — начнёт подбирать кого-нибудь. По своим критериям, которым Даниал не соответствовал. В общем, по своему вкусу найдет мне мужа.

— Ну вот, ребёнок — это идеальный способ избавиться от навязываемого жениха, — тут же подхватывает Жанна. — Сейчас даже молоденькие с трудом находят нормального мужчину, а уж вдова с прицепом — это вообще квест.

— Прекрасно, — фыркаю. — Звучит, как рекламный слоган: «Роди сейчас — и останешься свободной навсегда».

— Рози, ты невыносима! — Санька буквально рычит на меня.

— Ты же ведь не хочешь замуж, — прищуривается Жанна. — Или всё же, как моя доблестная подруга, мечтаешь прислуживать благоверному, заглядывать ему в рот и докладывать о каждом своём шаге?

Она кивает в сторону Сании, та хмурится, но молчит. Слова обидные, но в них — правда, которую та не хочется признавать вслух.

— Нет, — говорю я тихо. — Не хочу. Ни мужа, ни отца ребёнка, ни контроль. Хочу просто ребёнка. Своего. Родного.

Жанна улыбается. Медленно, с одобрением, будто я наконец-то озвучила нечто нужное.

— Вот с этого и надо было начинать, — говорит она, и в глазах её вспыхивает хитрый огонёк.

— Только один вопрос, и он самый важный, — тихо произношу, не поднимая взгляда. — Что я скажу ребёнку, когда он спросит, кто его отец?

— Ох, как далеко тебя занесло! — смеётся Жанка. — Почему сразу не спрашиваешь, что ты наденешь на его выпускной? Или как объяснишь, откуда у него такие уши?

Затем она подаётся ближе, её голос становится более серьёзным, но мягким, почти заговорщическим:

— Послушай, — говорит почти шёпотом. — Официально Даниал всё ещё числится пропавшим без вести. А когда его признают погибшим и наконец-то появится хоть какая-то могила, ты сама сможешь установить дату смерти. Сделаешь её на год позже — кто будет вникать? Разумеется, ребёнку скажешь, что его отец — Даниал. Пройдут годы, и никому не придёт в голову копаться в деталях.

— А если он жив… — начинаю я, но обе синхронно закатывают глаза и громко стонут.

— Опять двадцать пять, — почти в унисон вздыхают они.

— Рози, сколько можно? — Санька встаёт, облокачивается на спинку стула. — Ты же видела, что стало с машиной. Течение как мясорубка перекрутило ее. Невозможно было выжить в этой реке. Да и времени сколько уже прошло!

— Всё, не надо, — говорю глухо. — Не повторяй. Просто… вся эта идея… Полный бред! — ставлю точку на этой теме.

— Господи, как же с тобой тяжело, — выдыхает Жанна. — Назарова, пойдём покурим, — кивает Санее.

Сестра встаёт молча. Идёт за подругой, как по команде, а я настораживаюсь.

— Сань, что с тобой? — спрашиваю, впиваясь в неё глазами. — Опять что-то случилось?

Я знаю: сестра не курит. Только когда нервы совсем ни к чёрту. А значит, дело не во мне. Опять её муж. Опять Санжар.

— Ой, не спрашивай, — Сания садится на табуретку на балконе и достаёт сигарету из протянутой Жанкой пачки. — Мне кажется, у него кто-то появился. И я даже знаю кто. Некая Дания. Уже неделю звонит ему. Разговаривают как-то странно, с намёками. Короче, он флиртует с ней в открытую.

— Я тебе уже сто раз говорила: если в открытую, значит, ничего там нет. Просто хочет позлить тебя. Чё ты своего самца не знаешь? — затягивается Жанка и выпускает клуб дыма.

— А ты спросила, кто эта Дания? — интересуюсь, отмахиваясь от дыма.

— Нет, конечно. Надо будет — сам расскажет, — гордо задирает нос сестра. — Ладно, спросила, — тут же признаётся. — Сказал, бывшая коллега по работе.

— Уверена, этой коллеге давно за пятьдесят, — усмехается её подруга.

— Ой, чё-то мне плохо, девочки, — вдруг хрипит Сания после первой затяжки.

Она тушит сигарету и буквально вползает на кухню.

Жанка тоже кидает окурок в банку и идёт за ней.

— Опять беременна? — грозно спрашивает она.

— Нет, это исключено, — уверенно отвечает Сания. — В этом месяце мы предохранялись. Презервативами.

— Ага, — фыркает Жанка. — Ты лично видела, как твой бык-осеменитель надевал его каждый раз?

Сания молчит. Похоже, не уверена. Но всё-таки выдаёт:

— Видела. Даже сама надевала.

— Один?

— В смысле? Каждый раз!

— В смысле, на такого пронырливого надо сразу пачку надевать.

Санька ползёт дальше, скрывается в ванной. В этот момент раздаётся звонок на её телефоне. На экране высвечивается «Любимый». Жанка тут же замолкает. Вид у неё такой будто пытается раствориться в воздухе.

— Сань! Санжик звонит! — кричу сестре.

— Ответь! — доносится из-за двери.

Отвечаю:

— Санжар, привет, это я, Разия. Санька в туалете, — говорю с ходу, чтобы он не успел нафантазировать тысячу причин, почему вместо жены отвечает её сестра.

— Привет… — как-то растерянно произносит он. — А что она там делает?

По голосу чувствуется: уже начинает паниковать.

— Немецкое порно смотрит, — раздраженно бурчу. — Что она там ещё может делать? Сань! Скажи хоть что-нибудь, — стучу в дверь. — А то Санжар сейчас решит, что ты мне телефон оставила, а сама к соседу сбежала, — добавляю сдуру. Нашла над кем шутить.

— Какому ещё соседу?! — тут же слышу рык в телефоне

— К троюродному! — не выдерживаю. — Санжар, ну ты серьёзно?

Сестра как назло затаилась — ни звука.

— Клянусь, она в ванной! — добавляю, понимая, насколько он ревнивый. Ещё и беспокойный. Если скажу, что ей стало плохо, то он тут же рванет сюда, а мне лучше побыть в обществе Жанны чем его.

— Пусть перезвонит, как выйдет, — произносит хрипло, — если не хочет, чтобы я ноги переломал твоему немецкому соседу, — добавляет раздраженно.

Ну всё! Похоже, теперь и ко мне отпускать не будет. Даже не знаю — радоваться или огорчаться.