Alter ego

Глава 4

«В своей темноте я буду лишь с тобой» 

And oftentimes, to win us to our harm, 

The instruments of darkness tell us truths, 

Win us with honest trifles, to betray’s 

In deepest consequence 

Нередко, чтобы ввергнуть нас в беду, 

Орудья тьмы предсказывают правду 

И честностью прельщают в пустяках, 

Чтоб обмануть тем легче в важном деле 

ANONYMOUS 

Запись #1. Начало. Я пишу заново свою жизнь, свою историю. Я готов. 

«Я рассчитываю на разговор с ней. Это возможно? Я хочу много говорить с ней. Хочу знать, как пахнут ее волосы. А как пахнут ее губы? Кожа… У нее такие глаза. Они обычные, голубого цвета, но когда ты видишь в глубине таких глаз ум, озорство, беззаботность, но в то же время проницательность и сосредоточенность, сразу понимаешь, что пришла твоя погибель и твое спасение одновременно. Надо же, оно нагрянуло в лице простой блондинки с пухлыми губами, неряшливо смазанными бальзамом. Кажется, этой липкой гадости даже слишком много на ее губах. Я не могу в нее поверить. Как давно я не был так жив, насколько жив сейчас? Но я мертв. Да, так и есть. И это меня пугает. Я понимаю, что хочу видеть ее снова. Я понимаю, что хочу информацию о ней. Она та, кто сможет встать напротив меня, не боясь, и все дело в ее любопытстве. Я видел, как сверкали ее глаза. Она очень любопытна и любознательна. Не будем путать эти термины. Они разные по своей значимости, хотя имеют одну основу и почти один и тот же смысл — познание. Она созерцатель. Не разрушитель. Я хочу ощутить ее ближе…». 

*** 

Вечером, когда я уже готовлю ужин, окончательно разложив свои вещи по нужным местам, в мою дверь звонят, и я ошалело срываю фартук, потому что вспоминаю о Лиаме. 

Смотрю в глазок — так и есть, это Пейн — поворачиваюсь к зеркалу, обеими руками торопливо приглаживаю волосы, после чего открываю дверь, с улыбкой на лице приветствуя парня: 

— И тебе доброго вечера, Джослин, — переходит на «ты» Лиам, и тут же спохватывается, — простите… 

— Ничего, думаю, обойдемся без сухих формальностей. Можно и на «ты», Лиам. 

Я отступаю в сторону, пропуская приятно пахнущего Пейна в дом, закрываю дверь и, хихикая, говорю: 

— Ты, как маффин, Лиам, я чую аромат выпечки, исходящий от твоего пиджака. Странный парфюм. 

Кареглазый парень хохочет, обнажая ровные белые зубы, и проводит рукой по своим модно остриженным волосам, откидывая их назад — одна прядь непокорно скользит по лбу, что заметно раздражает Лиама. 

— Я только что как раз из хлебопекарни. Кстати, она отсюда всего в десяти минутах ходьбы, — и Пейн поднимает правую руку, в которой я вижу бумажный пакет с фирменным знаком компании, делающей эту выпечку. — Я бы не отказался от чашки чая. 

— Оу, прости, я жутко негостеприимная, — смутившись, отвечаю я и жестом указываю парню в сторону кухни. — Идем, как раз готовлю ужин. 

— М-м-м… пахнет неплохо… 

Мы, неловко толкаясь плечами, проходим на кухню, и я пытаюсь вспомнить, когда моего расположения добивались так быстро, как добился этот парень. То есть не хочу сказать, что я вся такая загадочная и особенная, просто мне приятнее быть в одиночестве, чем среди толпы людей. И даже ужин я никогда прежде не разделяла ни с кем, кроме своих родителей. Мы даже с Кайли не ужинали вместе. Это высшая точка моей замкнутости. Я не люблю людей. Это не мизантропия, однако и крайне сострадательной меня не назовешь. Скорее, чувствительной и впечатлительной. Об этом, кстати, никто не знает, даже мои родители. 

— У меня тут… эм… «ризотто по-итальянски», но это не точно, — оповещаю я, когда Лиам возвращается из уборной. Он снимает пиджак, вешает его на спинку стула и усаживается за стол в этой тесной кухоньке, где само помещение кричит о том, сколько здесь людей может поместиться. Но я стараюсь быть терпеливой и вежливой, к тому же Лиам располагает к себе, у него вообще очень приятная энергетика. — И даже с грибами, — добавляю я, будто это что-то значит. Хотя возможно Пейн не ест грибов. — Выпьешь чего-нибудь, кроме чая? 

Моя неловкость понемногу испаряется под мягким взглядом Лиама, и он говорит: 

— Нет, я за рулем, но спасибо. И, Джослин, извини, что я вот так вторгся. Вижу, тебе это не очень приятно, — я дико смущена, но вида не подаю; отворачиваюсь и накладываю парню порцию ризотто. — Просто я действительно должен проверить, все ли в порядке в подвале, ладно? И да, я жутко голоден, а у тебя тут такие запахи… 

На этих словах мы оба начинаем посмеиваться и, кажется, обстановка разряжается. Мне становится значительно легче, словно барьер сломался. Я ставлю тарелку перед Пейном, и он так непосредственно, так искренне принимается за еду, что я улыбаюсь, ловя взгляд его добрых глаз. У меня нет ни брата, ни сестры, но теперь я примерно понимаю, что можно чувствовать в присутствии кого-то такого открытого, как будто своего. Лиам действительно производит впечатление душевно-теплого человека. Я мысленно ассоциирую его с лучшим другом, которым он мог бы стать для меня. Очень странно, что я так быстро принимаю парня в свою команду, состоящую из меня и… меня. 

Закончив ужин, мы с Лиамом уходим в подвал, по пути мило болтая, и когда уже стоим перед стеллажами, Пейн спрашивает: 

— Как первый рабочий день в «Северолсе»? 

Я напрягаюсь, вмиг вспоминая сразу двоих: парня по имени Алекс в той стеклянной камере и Гарри Стайлса с его неприязненным отношением к вторжению в его личное пространство. Оба жутковатые. Хотя, по сути, насчет Стайлса я преувеличиваю. Он вполне нормален, только чуточку строг. 

— Все довольно неплохо, — киваю я, следя за пальцами Пейна, который проверяет функции стиральной машины, но когда он реагирует на мой фальшиво-радостный тон, я закатываю глаза и говорю: — Брось, приятель, как могут идти дела в психиатрической лечебнице? Там дерьмово, знаешь? 

Лиам выпрямляется. 

— С машиной порядок, с сушилкой тоже, — произносит он, ставя руки себе на бедра. — А насчет больницы… Я знаю, каково работать в этой сфере. Мне вполне хватает разбирательств в зале суда. Иногда я добиваюсь признания преступника невменяемым. 

Мы возвращаемся наверх, а в моей голове вдруг созревает вопрос, который я и произношу вслух: 

— Скажи, а тебе не приходилось заниматься делом Алекса Спенсера? 

Лиам неожиданно меняется в лице. Мы стоим в холле, где парень надевает свой пиджак, перед этим забрав его из кухни. Я вижу, как глаза Пейна бегают от предмета к предмету, обдумывая мои слова. Затем он вздыхает, опуская голову, и говорит: 

— Да, я был на том заседании. Его дело рассматривали в Лондоне… Сложно… 

— Что он сделал? — мой тон требователен. 

— Слушай, Джослин, это паршивая тема для разговора, серьезно. — Парень потирает переносицу. — Я знаю, что Спенсер был не в себе, когда совершал все эти действия, но… 

— Лиам, — я подаюсь к Пейну, потому что мне очень хочется разобраться в этой истории, — пожалуйста, расскажи мне. 

По глазам парня понимаю, что он сотню раз пожалел о своем приезде ко мне, но он все же вздыхает, присаживается на пуфик рядом со столиком, и бормочет: 

— Ты все равно прочтешь об этом в интернете, — «боже, почему я вообще не подумала о таком варианте?», — так что лучше я сам расскажу. — Снова тяжелый вздох. Я скрещиваю руки на груди, вставая у стены, и внимательно смотрю на Лиама. — Александр Спенсер — серийный убийца, психопат. Пятнадцать жертв, Джо. — Мне кажется, я потею от страха. — Пятнадцать девушек блондинок со светлыми глазами. Это важно, — прибавляет Лиам, окидывая меня взглядом и невольно задерживаясь на моем лице, потому что я полностью во вкусе Спенсера. — Важно, потому что мать парня была такой же по описанию. С нее он и начал. Это темное дело, Джослин. Александр не подвергался жестокому обращению со стороны матери, но в десять лет он стал свидетелем ее измены. Во время секса любовник его матери применял физическое насилие. Мальчик наблюдал весь процесс, он видел всю эту кровь и жестокость, но уже тогда, по его словам, понимал, что матери это нравится. В общем, Александр утверждал, что убил мать, полностью подготовившись. Он не был агрессивен или взбудоражен. Ничего подобного. Просто спланированное действие. 

В холле повисает тишина. Только из кухни доносится голос диктора, читающего новости по TV. Я смотрю в пол, думая о том, как Спенсер глядел на меня. Жуткое ощущение. Не описать словами. Мурашки по коже. 

— Почему ты так расстроен этим делом? — спрашиваю я, а Лиам встает, собираясь уйти. — И кто признал его психически больным? 

— Доктор Гарольд Стайлс, — цедит Лиам. — Я был адвокатом Спенсера, но заранее знал, что он убийца, и место ему вовсе не в лечебнице, — темно-карие глаза скользят по моему лицу. — Этот термин называется «advocatus diaboli», Джослин. То есть «защитник дьявола». Заведомо гиблое дело. Я не думал, что пойду на то заседание с чувством, что хочу проиграть. Но именно этого мне хотелось. Я просто защищал того, кто был виновен, и все об этом знали… Странно, что тебе это рассказываю я, а не Стайлс, — вдруг добавляет парень. 

— Он не захотел меня подпускать к… пациенту. 

— Понимаю, и он прав. Спенсер опасен. 

— Хм, только зачем Стайлсу спасать парня от пожизненного заключения? 

— Боже, да он и не спас. Спенсер в лечебнице для того, чтобы его психику изучили. Это просто приложенные к делу усилия Гарольда. Он постарался прибавить парню не существующих качеств. Вероятно, у того действительно есть некоторые расстройства, но не в той мере, какими их указал Стайлс в своем заключении. Между прочим, мистер Тейлор тоже имеет к этому отношение, Джослин. 

Я изумленно таращусь на Лиама, а тот кивает. 

— Да, ты не ослышалась. Твой отец втянут в это. 

— Ты серьезно? Потому ты здесь? — «Я же сразу сказала, не люблю людей». 

— Нет, Джослин, я здесь не поэтому. Какое мне дело до прошлых расследований? Ты сама подняла этот вопрос… 

— Доброй ночи, Лиам, спасибо, что заехал, — отрезаю я, отводя глаза от доброго лица парня. 

Тот замирает на секунду, после чего вздыхает, извиняется и выходит за дверь, которую я громко за ним захлопываю и запираю на оба замка. 

Итак, замечательно. Папа занимался делом… ладно, вероятно, принимал участие в деле Спенсера. И еще: теперь мне понятно, почему Гарри так боится подпустить меня к Алексу. И этот разговор о книгах. Все лишь для того, чтобы проверить, знаю ли я хоть что-то об этой истории. Не проблема, сейчас узнаю. 

Я иду на кухню, завариваю себе чай, забираю пакет с выпечкой и направляюсь в гостиную. Там усаживаюсь на диван, поближе к камину, в котором горит огонь, и открываю свой Макбук. 

Все, что я предположила о Спенсере, оказывается почти правдой. Он действительно являет собой пример того самого «коллекционера», разве что еще и истязал жертв. Ужасающие вещи открываются мне об этом худощавом парне. Мне дурно. В итоге выпечка застревает в горле. Я захлопываю Мак, убираю его в сторону и откидываюсь на подушки. 

Вскоре мне поступает звонок от матери. С ней я говорю поверхностно, не углубляясь в свои проблемы. А следом за мамой звонит, наконец, и Кайли. Разговор с подругой приходит к тому, что я описываю Стайлса жутким чудовищем, который вынуждает меня ходить по струнке, но все же опускаю инцидент в его кабинете. После беседы с подругой мне значительно лучше. Я даже с энтузиазмом принимаюсь за уборку, и к девяти часам вечера уставшая падаю на кровать в спальне. Я обычно не ложусь так рано, но сегодня, похоже, мой лимит энергии исчерпан. Я мгновенно проваливаюсь в сон, попутно фиксируя в голове информацию о том, что так и не открыла «Основы психиатрии». 

*** 

Книга у меня на коленях. Я сижу в коридоре под кабинетом мистера Стайлса, который сегодня опаздывает на работу. Это меня изумляет, потому что я успела понять — он никогда не опаздывает. Однако примерно десять минут назад прошествовавшая мимо меня Элиза Томлинсон пояснила, что порой мистер Стайлс берет с утра лишний час свободного времени для физических нагрузок, то есть, как я понимаю, для тренировок или пробежки. 

Мои пальцы монотонно постукивают по твердой обложке, и я еще раз осматриваю свою кашемировую кофточку мягкого персикового оттенка. Сегодня мне тепло. После выходных, за время которых я успела насладиться и долгими часами разговоров с Кайли, и солнечным утром в субботу, и проливным дождем в воскресенье, я чувствую себя отдохнувшей и полной сил, хотя мозг никак не хочет адаптироваться к некоторой разнице во времени. В Нью-Йорке сейчас еще только пять утра, потому мое сознание находится в полудреме. В эту ночь я смогла уснуть лишь около двух часов, разумеется, сегодня на мне лица нет. Я еще никогда не использовала такое количество косметики, как в этот день, пытаясь замаскировать синяки под глазами. 

Кстати, прошлым вечером я встретила Лиама в той самой хлебопекарне. Впрочем, скрывать не стану, мы с ним очень мило поболтали и выпили по чашке чая, после чего он извинился и укатил по своим делам, а я вернулась домой, по пути, кстати, приметив парикмахерскую. Нужно только выбрать немного времени из своего плотного графика, который вынуждает меня торчать в больнице весь день. 

— Номер вашего счета, Джослин? 

Я подпрыгиваю на месте, когда слышу голос прямо перед собой. Вскидываю глаза и встречаюсь взглядом со Стайлсом. Он смотрит на меня с легкой улыбкой и сегодня его выражение светлое, подбородок гладко выбрит, а волосы намного «спокойнее» лежат на голове. Даже резкие твердые линии его запоминающегося лица не кажутся сейчас строгими. Напротив, мужчина выглядит добродушным и позитивно-настроенным. Я тоже нерешительно улыбаюсь в ответ и встаю. Только сейчас понимаю, что Стайлс стоит немного в стороне, держа в руках свое пальто и черный портфель. Я моргаю, наверное, растерянно, когда мимолетом отмечаю внешний вид мужчины: черная рубашка, застегнутая на все пуговицы; узкие брюки; модные туфли. Я ведь не видела его без халата. Так что сейчас я смущена этим хорошо сложенным мужчиной, который выглядит крепким и физически развитым, и даже сама не понимаю, почему я смущена. Вероятно, в моей голове действительно сложился глупый стереотип о внешности профессоров и докторов. Стайлс ломает этот стереотип. 

— Доброе утро, мистер Стайлс, — здороваюсь я, на что мужчина кивает и, подходя к двери своего кабинета, достает ключи. 

— Я поприветствовал вас дважды, мисс Тейлор, — говорит он, усмехаясь и отпирая дверь. — О чем вы думали? 

— Эм… простите, — качаю я головой и вхожу в кабинет, когда Стайлс пропускает меня вперед. Мне очень нравится его учтивое отношение, хотя он и агрессивен, когда кто-то стоит близко к нему. Но эти мысли быстро сменяются другими, потому что я вдруг осознаю, что прошла мимо него и это было беспрепятственное действие. То есть Гарри ничего не сказал и не сделал. Может ли это означать, что он просто не любит, когда над ним возвышаются? Вероятно, проблема в его самооценке. Что ж, это не наказуемо. Каждый любит себя настолько, насколько ему позволяет его собственная мораль и воспитание. — Что вы говорили о счете? 

— Я спросил его номер, — отвечает Стайлс, обходя меня, и вешает пальто на крючок. Он кладет портфель на стол, достает из шкафа «плечики», с которых снимает белоснежный халат, и прячет себя в этой бесформенной ткани. Затем Стайлс окидывает мою фигуру быстрым взглядом и добавляет: — Вам нужно взять халат у миссис Томлинсон. В таком виде нельзя находиться в отделении. 

— В каком виде? То есть… да, сэр, конечно. 

Замечаю, как розовые губы мужчины кривятся от моих слов, и он немного ухмыляется, поясняя, несмотря на то, что я не спрашиваю: 

— Вы уже во второй раз обтягиваете свои формы тонкими тканями одежды. Это может спровоцировать некоторых пациентов. И что с вашим лицом, Джослин? В прошлый раз, кажется, вы не выглядели такой измотанной и… накрашенной. 

Простите, это у него такой вид хамства или флирта? Насчет второго очень сомневаюсь. Я почти прикусываю язык, когда хочу нагрубить этому мужчине, но просто киваю ему с холодной улыбкой и отвечаю, прочищая горло: 

— Извините, я не подумала об этом, — и добавляю абсолютно искренне: — Даже мысли не допустила. И я просто плохо спала. 

— Не допустили мысли о том, что можете привлечь чей-то взгляд? — не отстает доктор. 

Я смотрю на него озадаченно, а он просто садится за стол и не обращает на меня никакого внимания. 

— Я дождусь ваш счет или нет, Джослин? 

Я, встрепенувшись, вынимаю из сумки документы, которые прихватила, уезжая из Штатов, и, подойдя к столу сбоку, кладу их перед Гарри. Он замечает мой осторожный поступок и, подняв глаза, вдруг говорит как-то по-доброму: 

— Спасибо, — я понимаю, что это относится именно к моему уважительному отношению, которое Стайлсу приходится по душе. 

Ничего не сказав, я отхожу к креслу, в котором сидела в прошлый раз, и устраиваюсь в нем опять. Книга по «основам» все еще в моих руках. Стайлс замечает это и спрашивает: 

— Вы прочли? 

Тут мои губы начинают невольно растягиваться в улыбке. Я искреннее восхищена шуткой доктора Стайлса. Он просто проверял меня, когда выдал эту книгу. Проверял, стану ли я открывать ее, будучи занятой своими делами на выходных. 

— Да, я очень люблю реплики трех ведьм — вещих сестер*. Замечательное произведение, мистер Стайлс. Я давно не открывала произведений Шекспира. 

Мужчина довольно усмехается. Конечно он доволен, после того как в переплет «Основ психологии» вложил совсем другое содержание. Это забавно с его стороны, но в то же время самый простой способ проверить, послушался ли его человек. 

— Что насчет «Гамлета»? Вы любите эту пьесу? — продолжает расспрашивать Гарри, в то время как сам уже начинает заполнять какие-то журналы своими записями. 

Я хмурюсь, задумываясь, после чего медленно и осторожно признаюсь: 

— Меня жутко раздражает этот персонаж, — мое заявление привлекает внимание Стайлса, и я продолжаю свою мысль: — Принц — человек, который наполнен какой-то немыслимой, глупой жаждой мести. Кто вообще это придумал? Я имею в виду, почему некоторые люди считают, что местью они чего-то добьются? Сколько книг написано об этом разрушительном чувстве? Их много, так ведь? И везде один и тот же вывод — месть не приносит удовлетворения пострадавшему от потери человеку. Я понимаю, что не вправе рассуждать об этом, потому что сама никого не теряла. Однако меня никогда не сжигает чувство мести. Я не понимаю этого чувства. Так же, как и ревности… — я обрываю саму себя, замечая, что меня уносит не туда. 

Однако Стайлс прищуривается и спрашивает: 

— Что насчет ревности? Что вы думаете об этом? 

— С точки зрения психологии? — уточняю я. 

— С любой точки зрения. Расскажите мне об этом. 

Его тон чуточку требователен, и я понимаю, что действительно должна поделиться своими мыслями. 

— Я буду отталкиваться от собственного опыта. Однако мои ревностные чувства относились лишь к предмету. Я никогда не испытывала этого к человеку. Мне не нравилось, что двоюродный брат трогает мой велосипед. Мой велосипед. Следовательно, это чувства собственника. То есть я решила для себя, что эта вещь принадлежит мне и точка. Так и с людьми, которые по какой-то причине решают, что тот или иной человек, принадлежит только им. Они словно покупают его. По сути, эти чувства оскорбительны, но с другой стороны, многим нравится, когда их вот так держат при себе, проверяют, где они находятся, чем занимаются, с кем говорят. Если это не перерастает в навязчивую форму, то вполне сносно. Хуже, если подобное подчинение обоим сторонам приносит некоторое сексуальное удовлетворение. Один властвует, другой терпеливо подчиняется. Это уже прямая дорога к психотерапевту. Ничего запрещенного и болезненного в отношениях быть не должно. Ревность, по сути своей, глупа и бессмысленна. Мне кажется, даже унизительно чувствовать это. То, что человек не посмотрел, когда тебе того хотелось, или он взглянул на кого-то другого, совершенно не смертельно. Никто не обязан быть с кем-то против собственной воли. 

Я замолкаю, внимательно всматриваясь в глаза Стайлса, который кажется отрешенным в данный момент, хотя буравит меня взглядом. Этот зрительный контакт длится всего несколько секунд, за которые я успеваю рассмотреть целый калейдоскоп разных оттенков эмоций. Даже цвет глаз Гарри сейчас глубоко-зеленый с серыми вкраплениями. Я вижу это, потому что нас разделяет лишь стол и еще один шаг от него. 

— Интересно, — это все, что говорит Стайлс после моей честной речи, и я немного теряюсь от его равнодушия. Хотя чувствую, что он действительно заинтересован моими умозаключениями. Однако мистер Стайлс ошарашивает меня заявлением, когда мы выходим с ним из кабинета, чтобы сделать обход пациентов: 

— Вы наивны, Джослин. Это отвратительно. Я видел в документах дату вашего рождения. Серьезно, двадцать два года и вот такие мысли? 

— Какие? — останавливаюсь я, не скрывая обиды в голосе. 

Глаза Стайлса осматривают мое лицо в светлом коридоре, когда он отвечает с серьезным видом: 

— Бунт и подростковый максимализм. Вот что я вижу в ваших словах. Если вы будете рассуждать так о ревности и мести, вас обманут и вами воспользуются. Учитесь быть жестче, иначе найдется тот, кто захочет поставить вас на колени. Вы уверены, что у него хватит сил воздержаться от такого искушения? 

— Вы о себе говорите? — вырывается из моего рта, и я готова себя у***ь, потому что Стайлс неожиданно громко смеется. Я во второй раз краснею из-за этого человека. — Прошу прощения. 

— Все в порядке, Джослин, — улыбаясь и сверкая светлыми глазами, произносит Гарри, не прекращая посмеиваться. Он качает головой, глядя на меня так, словно я в самом деле ребенок. Мне становится еще хуже. — Не думайте, что можете обидеть меня. Это почти невозможно. Хотя ваш вывод несколько польстил мне, раз вы считаете, что я имею все задатки доминирующего. Замечательно, — добавляет он, опуская глаза в планшетку и двигаясь по коридору. 

Я красная, как помидор, остаюсь на месте. Так неловко мне еще не было никогда.