Alter ego

Глава 3

Domingo en fuego 

Воскресенье в огне 

— Да, папочка. Хорошо, папочка. Папочка красивый, папочка добрый, у папочки новые татуировки… папочка… 

Стайлс выходит, кивнув по пути санитару, и уводит меня за собой, придерживая за локоть. 

— Что с этим парнем? — спрашиваю я, когда Стайлс открывает дверь теплого уютного кабинета, пропуская меня вперед. Он плотно закрывает дверь, в молчании обходит стол, наклоняется к сейфу, пряча от меня то, как набирает комбинацию цифр, после вынимает оттуда две папки и одну из них кладет передо мной, произнося: 

— Прочтите, Джослин. 

Я недоверчиво открываю историю болезни пациента, имя которого выведено на заглавной странице — Рольф Патрик Гринфорд. Уже само его такое звучное имя несет в себе некоторый смысл, и я спрашиваю, открывая следующую страницу: 

— Кто он по профессии? 

— Читайте, — мягко говорит Стайлс, и я бормочу вслух, глазами пробегая по строкам: 

— Полных двадцать девять лет. Родился в Лондоне в семье юристов. Закончил Оксфордский университет, отделение филологии, лингвистики, фонетики. — Я изумленно смотрю на мистера Стайлса; он немного приподнимает брови, кивает, будто подтверждая, что это все правда, и я продолжаю читать: — Первые признаки расстройств проявились в возрасте двадцати пяти лет, когда мистер Гринфорд не смог сдать тест. У него случился нервный срыв. За ним развился психоз. После появились слуховые и зрительные галлюцинации… — Я поспешно перелистываю страницы дальше, заинтересованно и жадно поглощая информацию о больном, и вновь возвращаюсь в самое начало, где читаю диагноз: — «Онейроидный синдром». 

— Так и есть, — подтверждает Стайлс, сидя в кресле напротив меня и немного покачиваясь из стороны в сторону. — Что вы об этом знаете? 

Я напрягаю память, вспоминая лекции. От волнения начинает немного кружиться голова. Мистер Стайлс наблюдает за мной, и я концентрирую внимание на его пальцах, в которых он вертит черный карандаш. 

— Это… психопатический синдром, — начинаю я неуверенно, но поблескивающее серебряное кольцо на среднем пальце правой руки доктора очень помогает сосредоточиться, и я говорю смелее, — характеризуется особым видом качественного нарушения сознания. Сюда имеет отношение и дезориентация в виде грёз. Развернутые фантастические картины, псевдогаллюцинации, которые переплетаются с реальностью. Больной теряется во времени, пространстве, иногда может даже оглохнуть на момент приступа, никак не реагировать на голоса людей. Так же во время этого приступа пациент, как правило, участвует в происходящем в его воображении, поэтому он может активно двигаться, искать ориентир. Более того, окружающие его люди могут быть включены им в процесс. И самое главное, внутреннее «Я» человека может трансформироваться, и больной станет принимать себя, скажем… за птицу, — я замолкаю, встречая внимательный взгляд Стайлса. Тот чего-то ждет, молча сканируя меня, а я не могу понять, что упустила, но тут же вспоминаю слова Стайлса о ком-то, кто не сможет прийти за Рольфом. — Что насчет… 

— Вы верно подметили, — перебивает меня доктор, прочищая горло и отводя взгляд, — у Рольфа навязчивые мысли насчет его тети. Она причиняла ему много вреда, и теперь Рольф убежден, что она приходит к нему, чтобы ударить и накричать на него из-за ненаписанного теста. Он раз за разом переживает одну и ту же ситуацию. 

Мистер Стайлс замолкает, опуская руки на вторую папку, думает несколько секунд, вскидывает на меня глаза и, так и не показав мне, что внутри этой папки, прячет ее обратно в сейф. Я разочарованно вздыхаю, на что Стайлс усмехается и говорит, поднимаясь: 

— На сегодня хватит. Идемте, я познакомлю вас со старшей медсестрой. 

*** 

В коридоре первого этажа, в левом его крыле, очень холодно. Даже хуже, чем в зале для танцев. Миссис Томлинсон, которая попросила называть ее Элиза, ведет меня в прачечную. Мы познакомились с ней около получаса назад и за это время я успела выяснить, что у нее есть сын Луи, работающий здесь психотерапевтом; далее мне стало известно, насколько строг и щепетилен Гарри Стайлс… Ох, да, именно Элиза мне и сказала его имя. 

В общем, милая женщина лет 50-55-ти, может, немного болтливая, но, в целом, она мне приходится по душе. Так что я с удовольствием слушаю ее речи, когда мы останавливаемся у решетчатой двери, и миссис Томлинсон говорит, неожиданно понижая голос, и теперь ее тон немного странный: 

— Деточка, ты должна уяснить одно важное правило: в это крыло ходить в одиночку небезопасно. Если тебе нужно будет отнести простыни в прачечную, Джослин, бери с собой сопровождение. Ты меня поняла? — Я утвердительно киваю и хочу спросить, что такого в этом крыле, когда она сама поясняет: — Здесь содержаться преступники, которых экспертиза признала невменяемыми. Этих ребят обследует только мистер Стайлс, мой сын и еще один доктор из Лондона. Это очень опасное место, деточка, уясни раз и навсегда. Здесь усиленная охрана, — добавляет женщина, отпирая ключом дверь, и мы проходим дальше, предварительно заперев за собой решетку. 

Охранник в черной форме, широченный в плечах и ростом на головы две выше меня, кивает светловолосой Элизе, и мы идем с ней дальше. Я вижу, как напряжен профиль миссис Томлинсон, но сама стараюсь не выдавать себя. Мне не по себе в этом месте. Здесь царит полумрак, бегают тени — это от пациентов, сидящих за утолщенным стеклом в камерах справа и слева. Но мы не доходим до камер, вместо этого сворачиваем налево к узенькой коричневой двери, и Элиза быстро отпирает ее. Прежде чем войти, я оглядываюсь через плечо и холодею, потому что на расстоянии примерно десяти шагов от нас, из-за стеклянной стены на меня смотрит бледный брюнет с черными глазами. Я почти убеждена даже в этом плохом освещении, что они у него черные. Словно две космические дыры, как бы преувеличено это не звучало. Мне жутко. Я сглатываю и отворачиваюсь, тут же входя вслед за миссис Томлинсон. Она снова беззаботно болтает, указывая на стоящие у стены стиральные машины и ряды разноцветных корзин для белья. Дальше женщина ведет меня в дополнительное помещение. Там все шипит и гудит, и я понимаю, что это бойлерная. Над нашими головами натянуты веревки, на которых сушится постельное белье. Здесь душно. Мне не очень хорошо, и я расстегиваю воротничок блузки. 

— Элиза… — бормочу я, когда «экскурсия» заканчивается, и женщина выводит меня из прачечной. Того парня больше не видно. — Кто тот пациент из… — я бросаю взгляд на номерную табличку над камерой, — из пятнадцатой? 

Женщина молчит. Она ведет меня прочь из этого крыла, и только тогда, когда мы оказываемся в теплом холле больницы, она останавливается у дивана, озирается по сторонам и говорит почти шепотом: 

— Джослин, деточка, я не имею права рассказывать о пациентах практикантам, если того не хочет мистер Стайлс. Так что ты спроси прямо у него. Могу только сказать, что Гарри три года бьется над этим мальчиком, но тот не хочет контактировать с врачами. Он или молчит, или говорит что-то свое… Ты спроси у мистера Стайлса, может, он впустит тебя к Алексу. 

Мне от одной только мысли попасть к этому Алексу, делается нехорошо. Внутри все обрывается от страха. Бог мой, куда я влезла? Не могла на программиста какого отучиться или на лингвиста? Вот зачем мне сдалась эта психиатрия?.. 

*** 

Гнев ослепляет глаза. Это правда. Что происходит с человеком, который сгорает от внутреннего гнева? Причин тому, между прочим, может быть много, но одна самая важная из этих причин — самовнушение. Лишь первые пятнадцать секунд люди присматриваются друг к другу, улавливают запах феромонов и подсознательно решают, готовы ли они вступить в контакт с этим человеком. Так и с гневом, беспокойством, душевной болью. Все эти эмоции охватывают человека лишь на какие-то секунды, далее начинается самовнушение. От гнева человек способен ощутить боль на физическом уровне, так как следующая за всплеском адреналина слабость перерастает в тошноту и полную апатию. Занимаясь теоретической стороной и приходя ко всем этим выводам, можно оставаться немного отрешенным, но дело в том, что психиатрия сама по себе предусматривает некоторую филантропию. Однако важно не позволять этому перерастать в личное сочувствие. Сопереживать своим пациентам нельзя. Это не каждый вынесет. Я не могла бы этого вынести. 

Когда я принимала решение поступать на психиатра, в моей голове была лишь одна мысль — это престижно. Вообще, в Америке профессия врача очень высоко ценится и хорошо оплачивается. Так что все верно, я просто рассчитывала на нечто большее, чем дочь известного специалиста в области психиатрии. Я хотела переплюнуть достижения своего отца. Теперь в первый же день на новом месте работы мне просто хочется убежать. Это жуткая лечебница с жуткими пациентами, и самой мне чертовски жутко. Я сижу у окна в кафешке и пью терпкий, слишком крепкий кофе. На время ланча я решила отправиться в город. Обедать в забегаловке больницы мне расхотелось, хотя оттуда по-прежнему исходил потрясающий аромат выпечки. 

По сути, я и здесь не ем, просто сижу и сжимаю обеими руками чашку с горячим напитком. Немного отросшая челка лезет в глаза, и я все чаще отвожу ее от лица. Неплохо бы наведаться в парикмахерскую, мне нужно постричься. В Кембридже с этим не было проблем. Меня стригла мама и у нее это здорово выходило. И почему я не попросила ее об этой услуге перед отъездом? Мои волосы доходят уже до груди. Я не люблю такие длинные, это неудобно. 

В то время как я задумчиво верчу в пальцах светлый локон, мои мысли возвращаются к тому темноглазому парню. Мы ведь все понимаем, если столкнуться с загадкой, это уже не отпустит. Все равно захочется это разгадать. Вот и со мной сейчас то же самое. Я очень хочу узнать об этом Алексе. Однако злить Стайлса мне совсем не хочется. Но с другой стороны, я ведь приехала набираться опыта, верно? Тогда почему я должна бояться вопросов? Или ответов на них… Да, действительно, возможно ответы будоражат воображение, но… 

Я вдруг выпрямляюсь на стуле, потому что вспоминаю о том, что говорил Рольф. Он упоминал татуировки Стайлса. Так странно. Зачем он это сказал? И откуда Рольф об этом знает? Тело Стайлса, как понимаю, всегда скрыто строгой одеждой. Это все очень любопытно. 

Поспешно допив горячий напиток, я шиплю от боли из-за обожженных губ, вскакиваю, накидываю свое пальто, шарф и, прихватив сумку, направляюсь к бармену, с которым рассчитываюсь и несусь прочь из кафе. До больницы отсюда примерно двадцать минут ходьбы, если пешком, я проверила это, потому что в город добиралась не на автобусе. Таким образом, у меня появляется время на размышления и в то же время на отдых от больничных запахов. Вокруг потрясающие виды, и я глубоко дышу влажным воздухом, разглядывая красивые коттеджи, которые миную неторопливым шагом. Небо серое, но не дождливое. Я даже предполагаю, что на днях может выглянуть солнце. Мне нравятся эти места, несмотря на то, что быт у английских ребят немного не такой, как у нас. Но я думаю, что вполне свыкнусь со всем этим. К тому же мне по душе тот факт, что ко мне не нагрянули соседи для знакомства, как это могло бы случиться в Америке. 

Шагая по асфальтированной дороге, я дважды отказываюсь от помощи притормозивших рядом со мной семейных пар. Мне кажется, в этом месте нечасто прогуливаются. Но тут же это предположение развеивается, потому как впереди я вижу женщину, выгуливающую своего песика. Я наблюдаю за тем, как женщина сворачивает к одному из коттеджей. 

Очень понимаю тех, кто предпочитает уединение. Мне бы хотелось жить в этом месте, а не в центре города. Хотя там свои плюсы: вокзал рядом, гипермаркеты, торговый центр, пабы и клубы. 

Мой поток мыслей прерывает звонок на сотовый, который я поспешно вынимаю из кармана. 

— Слушаю, — говорю я, не имея понятия, чей это номер. 

— Добрый день, мисс Тейлор, — я сразу же узнаю голос, — как первая ночь на новом месте? 

— Лиам, здравствуйте, зовите меня Джо, идет? 

— Конечно, без проблем. Так как ваши дела, Джо? — мило интересуется парень. 

— Спасибо, все хорошо. Дом замечательный. Очень уютно. 

Мистер Пейн вздыхает, как мне кажется чуточку облегченно, и произносит: 

— Я бы хотел сегодня заскочить к вам. Я не показал вчера подвал. Там стиральная машина и сушилка. 

— Оу… — я теряюсь от такого откровенного желания вторгнуться в мое личное пространство. Я рассчитывала, что смогу жить спокойно и без гостей, раз уж отец оплатил аренду на несколько месяцев вперед. — Да… Да, конечно, Лиам, если вы хотите… 

— Отлично, тогда в семь часов? Подойдет? — все так же мил парень. 

— Подойдет, — отвечаю я, после чего мы прощаемся, и я прячу телефон в карман. 

Я правда не готова знакомиться с кем-то поближе. И это прозвучит не очень обычно, но мне двадцать два года, а парня у меня не было. В смысле, я встречалась кое с кем: поцелуи, но не более того. Я странная, да? Думаю, за это спасибо папуле с его воспитанием и огромным непреодолимым желанием защитить меня «от жестокого современного мира». Вот только я давно понимаю, что такая гиперзабота, как правило, приводит к обратным последствиям. Я вполне могу вляпаться в отвратительные события, если не стану более открытой и безмятежной, ведь то, что хранится в моем сознании, ни что иное, как навязанные утверждения моим отцом. 

*** 

— Какие книги вы читаете, Джослин? — интересуется Гарри, когда я сижу в его кабинете в кресле у окна. На моих коленях лежат несколько историй болезней, которые я должна прочесть по приказу Стайлса, именно по приказу, потому что произнес он это не как просьбу или предложение. Видимо, что-то стряслось за время ланча, потому что брови доктора сейчас сведены на переносице. Он довольно сосредоточен и угрюм. — Я имею в виду, — он не поднимает на меня глаза, продолжая смотреть в какие-то свои записи, — интересны ли вам истории о людях с неустойчивой психикой? 

Я задумчиво прикусываю кончик карандаша, который держу в руках, и медленно прокручиваю его между губами, жестко задевая зубы. Делаю это неосознанно до тех пор, пока не натыкаюсь на внимательный взгляд Гарри. Кажется, этот человек способен заставить меня покраснеть. Обычно со мной это происходит лишь в моменты гнева. Но я никогда не краснею от смущения. Этот случай — исключение. Быть может, потому, что никто никогда не смотрел на мой рот вот таким взглядом. Никакой похоти. Просто интерес, но мне и от этого неловко. 

Я убираю карандаш, сглатываю слюну и отвечаю: 

— Да, я читаю подобную литературу, но она, в основном, художественная. 

— Отлично, — кивает Стайлс, все так же глядя на меня, — тогда приведите мне пример таких книг. 

— Зачем вам это? — спрашиваю я, не подумав. 

Гарри смотрит несколько секунд и возвращается к бумагам, при этом произнося ровным тоном: 

— Я пытаюсь составить для себя вашу характеристику. 

— Для чего? 

Он наверняка слышит упрямство в моем голосе, поэтому тут же вновь вскидывает глаза, прищуриваясь в непонимании, и говорит так, словно я немного туповата: 

— Чтобы понять, какой вам подойдет пациент, разумеется. Я не хочу с первых дней взваливать на вас непосильный диагноз. Боюсь, вы не справитесь. 

Полагаю, я должна согласно закивать или что-то в этом роде, но мои чувства на самом деле задеты. Я так стремлюсь стать лучше, что любое подобное высказывание звучит, как оскорбление. 

Я молчу, сжав губы, в то время как Стайлс внимательно изучает мое лицо. Я не всегда умею скрывать свои эмоции и сейчас это как раз тот случай, когда я не способна этого сделать. Уверена, Гарри видит, как от задетого самолюбия мои щеки краснеют еще больше, но я заставляю себя растянуть губы в сдержанной улыбке, на что Стайлс просто кивает, будто приняв факт моего поражения. 

Я не считаю этого человека гадким или невоспитанным. Он действительно уверенно выглядит в своем кресле перед этой стопкой рабочих бумаг. Я вполне согласна с тем, что он умен, это видно по его глазам — они проницательны и цепки, буквально за все цепляются взглядом. Я почти убеждена, что Стайлс — кинестетик. Он часто что-то трогает на своем столе, он вертит кольцо, не задерживает взгляд на лицах людей надолго. Мне даже кажется, что Гарри использует свой взгляд, как некий рычаг управления другими людьми. Он будто приковывает к месту. До сих пор вижу образ Рольфа, сидящего перед Стайлсом на полу. Это странно. 

Если вернуться к теме психотипов, то я, к примеру, аудиал. Мне не обязательно видеть глаза человека. Только если он не замечает, что я рассматриваю его. А в случае беседы, мне даже нежелательно смотреть прямо в глаза, так как это непременно унесет меня куда-то далеко от этого места. Я просто отключаюсь в таких случаях от реальности и пристально изучаю радужки глаз собеседника, что, без сомнений, выглядит ненормально. 

— Хорошо, — отвечаю я Гарри, вертя в пальцах карандаш и глядя в пол. — Я знакома с книгой Роберта Грейсмита «Зодиак». Это если говорить о реальных историях. Нам читали лекцию об этом серийном убийце в университете. А что касается просто художественных произведений… — Я задумчиво смотрю на свои ботинки, мягко покачивая ногой. Чувствую на себе взгляд Стайлса. — Замечательный пример пробуждения темной стороны личности — это «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда». Я до сих пор считаю это самым жутким примером. Хотя, возможно, потому, что читала ее в возрасте пятнадцати лет. Или вот еще: «Портрет Дориана Грея», — поднимаю глаза на мистера Стайлса. Он смотрит прямо перед собой, на дверь. Уверена, слушает меня сейчас. — Но не так давно я прочла совершенно удручающую историю о помешанном парне, который вообразил себе, что безумно любит одну девушку и однажды утащил ее к себе в подвал. Жуть истории заключается в том, что он, по сути, ничего плохого ей не делал, пока содержал там. Но маньяк сломил ее эмоционально. В итоге она умерла из-за его помешательства, потому что ей требовалась медицинская помощь — девушка заболела пневмонией — но этот ненормальный… — чувствую жар поднимающийся в груди, такой же, как тогда, когда я читала эту книгу. — Он просто струсил… Он похоронил ее во дворе. А после… 

— …поехал за новой жертвой. 

Я вздрагиваю от неожиданно прозвучавшего низкого голоса Стайлса. 

— Да, я знаю эту историю. «Коллекционер», — что-то проскальзывает на лице Гарри, какая-то странная темная тень. Я смотрю на него внимательно. Он чем-то озадачен, о чем-то думает. — Страшнее всего, что подобные истории имеют место быть в реальном мире. Это не просто истории из кино и книг. Это жизнь. Девушку никто не спас. Она просто исчезла и все. Жуткая смерть в одиночестве. 

— Мистер Стайлс, расскажите мне о том парне из «15-й» камеры, — на одном дыхании выпаливаю я, и Гарри резко поворачивается ко мне. 

— Что? 

— Эм… я… 

— Нет, я услышал вас, Джослин, — его голос звучит жестко, — но не думаю, что это хорошая идея. 

— Почему, сэр? 

Я встаю, приближаясь к столу Стайлса, в то время как он остается сидеть и делать вид, что вновь занимается историями болезней. 

Но он поднимает глаза, медленно скользя по мне взглядом от талии до лица, и теперь его взгляд тяжелый и немного потемневший, когда она смотрит вот так исподлобья. 

— Потому что Алекс Спенсер — опасный психопат. Вам не следует об этом знать. Меня все еще изумляет, что ваш отец отправил вас именно сюда. Это лечебница для убийц. Лишь одно отделение здесь содержит безобидных неприкаянных душ, таких, как Рольф, но дальше — сплошное безумие. Вам не место здесь, Джослин. 

Я вижу, как на его губах блестит слюна, потому что он говорит все это, почти не дыша, он цедит это сквозь зубы. Пальцы, стискивающие карандаш, белеют, и в повисшем молчании я слышу четкие слова: 

— Живо сделайте шаг назад. Прочь от меня. Сейчас же. — Я ошеломленно отхожу почти к самой двери, и Гарри добавляет, заметно выдохнув: — Никогда не стойте так надо мной. Это… мне не нравится это. — Он устало прикрывает глаза и говорит уже намного спокойнее: — Вы свободны. Увидимся в понедельник. Прочтите вот это за выходные. 

Стайлс бросает на край стола книгу, и я вижу, что на темной обложке написано: «Основы психиатрии». 

Я не перечу ему, не признаюсь, что как раз основы заучены мной наизусть. Просто молча забираю книгу, стараясь не задерживаться у стола Стайлса, затем хватаю свою сумку и направляюсь к двери. 

— Хороших выходных, мистер Стайлс, — говорю я вежливо. 

Он, не отрываясь от работы, кивает, небрежно бросая: 

— Спасибо. Вам того же. 

Я выхожу.  

Гарри Стайлс воспитанный? Я это сказала? Кажется, у него есть некоторые проблемы. Хотя, признаться, я не вижу в этом ничего странного, так как прекрасно понимаю, что годы работы в психиатрии приводят к осложнениям и даже к надлому личности. Кажется, папа говорил об этом: девять лет работы в медицине человеку более чем достаточно, иначе потом от его милосердия не останется и следа. Интересно, сколько времени Стайлс трудится в этой сфере?