Решала для Царя

Глава 20

Кабинет Глеба, обычно пахнущий властью и дорогим табаком, сегодня был пропитан чем-то иным. Тяжелым. Гнетущим. Алиса стояла перед столом, докладывая о результатах переговоров с поставщиками из Азии. Цифры были выигрышными, условия – жесткими, как и подобало Решале. Но ее голос, обычно режущий сталью, звучал монотонно, а взгляд, избегая Глеба, упирался в узор на ковре. Пустота, которую он заметил, не ушла. Она углубилась, превратившись в звенящую тишину внутри нее.

Глеб слушал, откинувшись в кресле, пальцы барабанили по ручке. Его черные глаза, лишенные обычной хищной уверенности, были полны недоверия и нарастающего раздражения. Дэн докладывал: «Ничего существенного. Маршруты стандартны. Контакты – деловые. С телохранителем – минимальное взаимодействие, профессиональное. Но… состояние. Оно не меняется. Отстраненность. Как будто внутри выключили свет».

Отстраненность. Это слово жгло Глеба сильнее коньяка. Его вещь выходила из строя. Его контроль давал трещину. И ему нужен был не просто отчет. Ему нужен был акт абсолютного подтверждения ее принадлежности. Жестокий, унизительный, неоспоримый.

— …Таким образом, мы экономим до трехсот тысяч долларов ежеквартально, – закончила Алиса, закрывая папку. Она ждала. Обычного кивка, приказа, угрозы.

Вместо этого Глеб медленно поднялся. Его лицо было каменным, но в глазах бушевал шторм.

— Молодец, Алиса, – его голос звучал неестественно ровно. – Цифры – как всегда, безупречны. Ты заслужила… поощрение. И новое задание.

Он обошел стол, остановившись так близко, что она почувствовала запах его одеколона и чего-то кислого – адреналина и злости.

— Сегодня вечером ужин с Сергеем Петровичем, – произнес он, наблюдая за ее лицом. Сергей Петрович – высокопоставленный чиновник, ключевой союзник в последней афере Глеба, человек с репутацией сластолюбивого хама. – Он просил тебя лично. Настаивал. Сказал, восхищен твоим… умом и красотой.

Глеб ухмыльнулся, в его улыбке не было ничего человеческого.

— Твоя задача – развлечь его. Обеспечить ему полный комфорт. Чтобы утром он подписал все, что нам нужно, с улыбкой. Понимаешь?

Слова врезались в Алису как пули. «Развлечь». «Комфорт». Значение было прозрачным, похабным. Она слышала о таких «заданиях», которые Глеб давал другим женщинам, своим «подаркам». Но ей – никогда. Она была Решала. Его алмаз. Не шлюхой для раздачи. Это было не просто унижение. Это было разрушение всего, что она для него значила. Всего, чем она себя заставляла быть.

Холодный ужас сменился волной тошноты. Потом – белым калением ярости. Пустота внутри наполнилась ледяным, кристальным гневом.

— Нет.

Слово прозвучало тихо, но с такой абсолютной, стальной твердостью, что Глеб на мгновение остолбенел. Он не просто услышал отказ. Он услышал границу, которую она провела. Впервые.

— Что? – он прошипел, наклонившись, его лицо исказила гримаса недоверия и бешенства. – Повтори.

— Я сказала – нет, Глеб, – Алиса подняла голову. В ее потухших глазах вспыхнул тот самый огонь – огонь презрения, вызова, окончательной потери страха. – Я не шлюха твоих дружков. Я – Решала. Или была. Но этим заниматься не буду. Никогда.

Тишина, наступившая после ее слов, была оглушительной. Глеб смотрел на нее, как на инопланетянина. Его лицо побагровело. Жилы на шее надулись. Контроль рухнул. Его вещь не просто сломалась – она взбунтовалась.

— Ты… что?! – он зарычал, больше зверем, чем человеком. – Ты СМЕЕШЬ отказывать МНЕ?! МНЕ?!

Его рука взметнулась со свистом. Мощная, тяжелая пощечина обрушилась на ее щеку. Голова дернулась, в глазах сверкнули искры, во рту забил медный привкус крови. Она не закричала. Не упала. Только шатнулась, ухватившись за край стола.

— Ты МОЯ! – Глеб заорал, слюна брызгала изо рта. – Я решаю, что ты делаешь! Куда идешь! Кому принадлежишь! Ты ВЕЩЬ, Алиса! Вещь!

Он схватил ее за волосы, дернул на себя. Боль пронзила кожу головы. Он закрутил ее, швырнул на широкий кожаный диван у стены. Она ударилась спиной, воздух вырвался из легких.

— Вещь! – он повторял, как заклинание, наваливаясь на нее всем весом. Его руки рвали тонкую ткань блузки. Пуговицы отлетели, звякнув о пол. – Бездушная! Красивая! Вещь! Как та кукла!

Флэшбек (Алисе 12 лет)

Виктор, отец Глеба, еще могущественный, но уже с печатью усталости на лице. Его кабинет, меньше, чем у сына, но не менее внушительный. Он протягивает Алисе коробку. Внутри – фарфоровая кукла невероятной красоты, в пышном платье, с стеклянными глазами.

— Вот, Алиска, – его голос глуховат, но в нем странная нежность. Он гладит ее по голове. – Красивая, да? Как ты будешь. Береги ее. И помни: настоящая сила – в красоте… и в умении не чувствовать. Будь как она: красивой. И бездушной. Так легче выжить в нашем мире.

Она берет куклу. Она холодная. Тяжелая. Глаза смотрят в никуда. Красиво. Страшно.

Настоящее

Его пальцы впились в ее кожу, оставляя синяки. Его дыхание, злобное, пьяное от ярости, обжигало лицо. Он рвал с нее одежду, его колено грубо раздвинуло ее ноги. Она не кричала. Не боролась. Лежала, сжавшись внутри, как та фарфоровая кукла. Красивая. Бездушная. Ее тело было здесь, принимая удары, принимая его насилие, его грязные прикосновения, его животное рычание. Но она – та, что сказала «нет» – ушла глубоко. За толстые стены льда, которые она строила годами и которые теперь стали ее единственной защитой. Она смотрела в потолок кабинета Глеба, не видя его. Видела белый фарфор. Холодные стеклянные глаза куклы. Слова Виктора: «Бездушной…»

За дверью кабинета стоял Артем. Его тело было напряжено до предела, каждая мышца горела адреналином и яростью. Он слышал все. Первый удар. Шум борьбы. Голос Глеба, орущий: «Вещь!». Рвущуюся ткань. Тяжелое дыхание. Сдавленный стон, вырвавшийся из Алисы, когда Глеб навалился на нее. Этот стон пронзил Артема острее ножа.

Его рука сжалась в кулак. Он шагнул к двери, поднял руку, чтобы постучать, вломиться, остановить этот кошмар. Его долг телохранителя был забыт. Остался только дикий, первобытный порыв защитить ее.

— Нельзя, Артем, – тихий, но твердый голос за спиной. Дэн. Он стоял чуть поодаль, его лицо было бесстрастным, но глаза фиксировали каждое движение телохранителя. – Приказ. Никто не входит. Никто.

Артем замер. Его рука дрожала в воздухе у двери. За ней раздался приглушенный удар, еще один стон. Глеб что-то хрипло выкрикнул:

— Твой отец…! Он слишком много о себе мнил! Думал, он тут главный! Посмотри, где он теперь?! А ты… ты будешь послушной! Будешь!

Артем вздрогнул. Фраза об отце Алисы была как новый удар. Он обернулся к Дэну. Глаза телохранителя метали молнии.

— Отойди, Дэн, – прошипел он. – Или я тебя отодвину.

Дэн не дрогнул.

— Попробуешь – доложу. И ей будет хуже. Он выместит на ней. Ты знаешь это.

Артем знал. Знание было пыткой. Он стоял, прижатый к двери своей беспомощностью и долгом, который теперь душил его. Его кулак опустился. Он сжал его так, что ногти впились в ладонь до крови. Он слушал. Каждый звук за дверью резал его душу. Каждый стон Алисы был его личным поражением. В нем кипела ярость – на Глеба, на Дэна, на себя. Но больше всего – на систему, которая позволила этому случиться. И в этой ярости, замешанной на бессилии, родилось одно ясное, стальное решение: Это должно кончиться. Она должна быть свободна. Или они оба умрут.

В кабинете стихло. Тяжелое дыхание Глеба, сопение. Потом – звук застегивающегося ремня. Шаги.

Артем отпрянул от двери, приняв стойку «смирно», спрятав окровавленную ладонь за спину. Его лицо было маской ледяного безразличия. Но внутри бушевал вулкан.

Дверь открылась. Глеб вышел. Его костюм был помят, рубашка расстегнута. На скуле – царапина. Он вытирал тыльной стороной ладони капельку крови с губ. Его глаза были мутными, но удовлетворенными. Зверем, утвердившим свое господство.

— Следи за ней, – бросил он Артему, не глядя. – Отвези домой. Чтобы завтра была как новенькая.

Он прошел мимо, направляясь к лифту, к Дэну, который незаметно последовал за ним.

Артем вошел в кабинет. Запах секса, насилия и страха ударил в нос. Алиса лежала на диване. Одежда была порвана, волосы в беспорядке. На щеках – красные пятна от пощечин. На руках, шее – темнеющие синяки. Она медленно подтянула к себе лоскуты разорванной блузки, пытаясь прикрыться. Ее движения были механическими. Кукольными. Она не плакала. Ее глаза, когда она подняла их на Артема, были пусты. Совершенно пусты. Как у той фарфоровой куклы. В них не было ни боли, ни стыда, ни даже ненависти. Только ледяная, мертвая пустота. Бездушие, ставшее щитом и приговором одновременно.

Он подошел, снял свой пиджак. Не говоря ни слова. Не выражая ни жалости, ни гнева – она бы не приняла. Просто накрыл ее. Ткань была грубой, пахла оружейной смазкой и его потом. Но это был единственный щит, который он мог ей дать сейчас.

— Пойдем, – сказал он тихо, хрипло.

Она не ответила. Но позволила ему помочь ей подняться. Шла, кутаясь в его пиджак, спотыкаясь, но держась прямо. Глаза смотрели прямо перед собой, не видя ничего. Внутри той пустоты, куда она сбежала, теперь горел лишь одинокий, но неукротимый огонек: Свобода. Или смерть. Игра в вещь закончилась. Началась война.