Ольгино море

Атлантика дышала ледяным паром. Конец августа в Бретани выдался свинцовым – небо придавило землю низкой пеленой, ветер гнал по песку колючую крупу морской пыли. Пляж у деревни был пуст, как после чумы. Только чайки, орущие на скалах, да волны, методично бившие в гранитные глыбы, разбиваясь в жидкое стекло и белую пену. Чужая вода. Всегда чужая. Ольга сидела на песке, поджав под себя окоченевшие ноги. Ветер трепал светлые, смешанные с сединой пряди, выбившиеся из-под ворота свитера. Свитер был хороший, когда-то дорогой, ангорка, но поношенный – локти слегка вытерты, на манжетах следы стирок. Под ним тонкая шифоновая юбка цвета морской воды, ее полы бешено хлопали по голенищам сапог, как пойманная птица. Символ нелепой попытки легкости. Всего. Здесь. Сейчас. В руках она сжимала пустой термос. Последние глотки чая с лимоном и медом – ее единственное русское упрямство в этих широтах – иссякли час назад. Вместе с теплом. Тепло кончилось полгода назад, когда замолкло хриплое дыхание Жерара в соседней комнате, а с ним – и последние обрывки смысла. Двенадцать лет во Франции. Двенадцать лет l'étrangère. Чужестранки. Даже вдовой она осталась чужой. Детей не было. Песок жизни утекал сквозь пальцы, не оставляя следа. Она уставилась в серую муть горизонта, где небо сливалось с морем в одну безрадостную хмурь. Видела не волны – видела прошлое. Тень Жерара в дверном проеме кухни, его спокойные руки, раскладывающие пасьянс. Видела пустоту, которая теперь заполнила их дом у маяка. Физическая усталость, тяжелая, как мокрая шуба, окутала плечи. Горе и одиночество – не душевные категории, а вполне материальная гиря, прикованная к шее. Пальцы сами нашли гладкую палку, выброшенную прибоем. Машинально, почти без мысли, она провела ею по темному, мокрему песку у кромки воды. Буквы выходили угловатые, знакомые: О Л Ь Г А. Ее имя. Отпечаток ее присутствия на этом пустынном берегу. Она откинулась, глядя на надпись. На то, как ее зовут. И тут пришла волна. Не большая, не грозная, просто очередная, ленивая. Она накрыла буквы, зашипела пеной, отхлынула. На песке осталась лишь влажная гладь. Ни буковки. Ни следа. Как будто и не было ничего. Никогда. Ольга глухо усмехнулась. Голос сорвался в хрип. Вот и вся ее жизнь здесь. Эфемерный след на мокром песке. Смыло. И никто не заметил. Рука полезла в глубокий карман свитера. Нащупала холодный, знакомый до боли предмет. Старый ключ. От квартиры в Москве, в том самом доме у метро "Аэропорт". Физическое напоминание о другой Ольге. О той, что была до Франции, до Жерара, до вдовства. О том месте, куда теоретически можно было вернуться. Хотя она не была там... Боже, сколько лет? Связь, тонкая как паутина, но неразорванная. Призрачная нитка к призраку прошлого. Она сжала ключ до боли в суставах. Острый зубчик впился в ладонь. Подняла голову. Ветер тут же бросил ей в лицо горсть соленой пыли. Она зажмурилась. А когда открыла – серые, глубокие глаза, цвета этого самого бретонского неба и этого самого холодного моря, отразили лишь бесконечную пустоту. Усталость веков. Накопленную грузь одиночества. Окна в ту самую опустошенность, что поселилась внутри с тех пор, как замолкло хриплое дыхание в соседней комнате. Холодно. Пронизывающе холодно. И снаружи, и внутри. Тоска. Ощущение, что самое главное уже случилось, а дальше – только тиканье часов в пустом доме и вой ветра с Атлантики. Чужой воды. Всегда чужой. Она подтянула колени к подбородку, кутаясь в свитер. Шифоновая юбка бешено захлопала на ветру, пытаясь улететь. Ольга прижала ее ладонью. Удержать. Хотя бы это.