Ольгино море

Глава 20: Жемчужные Воды

Бретань встретила их ноябрьским дыханием Атлантики – влажным, соленым, пробирающим до костей. Но свадьба была в Бордо, в городской мэрии, куда они приехали на два дня. Не в Париже, как мечтают некоторые русские невесты, и не в старинной бретонской часовне у моря, как могло бы быть романтичнее. Практично. Без лишнего шума. Как и все, что делал Жерар.

Мэрия Бордо – помпезное здание XVIII века, но их церемония прошла в маленьком зальчике для mariages civils. Минимум гостей: пара коллег Жерара по госпиталю, его сестра Анн-Мари с мужем, и со стороны Ольги – только Skype-окошко на ноутбуке с подругами из Москвы, бодро машущими из предрассветной стужи. Ни цветов, кроме скромного букета белых хризантем в руках Ольги. Ни фаты. Ни пышного платья. Она надела элегантный кремовый костюм – купленный накануне в Бордо, – который сидел безупречно, но напоминал скорее выход на важные переговоры, чем свадьбу. Жерар – темно-синий костюм, белая рубашка, галстук в тонкую полоску. Галантный. Безупречный. Немного отстраненный.

Мэр, молодая женщина с усталыми глазами, зачитала статьи Гражданского кодекса о правах и обязанностях супругов. Голос ее был монотонным, как прогноз погоды. Жерар отвечал «Oui» четко, глядя Ольге прямо в глаза. Его взгляд был спокойным, обнадеживающим. Она тоже сказала «Oui», и слово прозвучало громче, чем она ожидала, эхом отозвавшись в тишине зала. Внутри же шел непрерывный монолог, заглушающий формальности:

«Правильный шаг. Это спасение. Тихая гавань. Крепость. Он добрый. Надежный. Он дал мне надежду. Дом. Уважение. Я здесь. Я – мадам Леруа. Это звучит… твердо. Надежно. Я научусь. Научусь быть счастливой в покое. Научусь любить это море, этот дом, этого человека. Не так, как Сашу или Андрея. Иначе. Тихо. Глубоко. Как дышат. Это возможно. Должно быть возможно. Я выбрала это. Это мой чистый лист».

Они поцеловались – сдержанно, по-европейски, под скупые аплодисменты гостей и пиксельные улыбки на экране ноутбука. Анн-Мари расцеловала Ольгу в обе щеки, обдав её ароматом духов с ноткой фиалки. «Bienvenue dans la famille, Olga!» – сказала она искренне, но в ее глазах Ольга прочла легкое любопытство и вопрос: «Кто ты, загадочная русская, вышедшая за моего брата?»

Обед был в маленьком ресторанчике у реки Гаронны. Мило. Вкусно. Негромкие разговоры о вине, о политике, о погоде в Бретани. Ольга старалась улыбаться, отвечать на вопросы о Москве, о своей работе. Чувствовала себя актрисой, играющей роль счастливой невесты на чужой сцене. Спасение ощущалось как тяжелая, красивая дверь, за которой она оказалась. Но была ли там жизнь? Пока – только тишина и порядок.

Медовый месяц Жерар запланировал на Лазурный Берег. «Там еще тепло, солнце. Тебе нужно солнце, Ольга», – сказал он, погладив ее по руке. Она кивнула. Мысль о тепле после бретонской сырости казалась привлекательной.

Ницца в ноябре была похожа на актрису на пенсии, все еще пытающуюся блистать. Пальмы, променад Англе, бирюзовая гладь залива – все было на месте, подчеркнуто яркое, как на открытке. Но толпы туристов поредели, многие кафе закрылись на зимний сезон, и за ослепительной картинкой проглядывала легкая усталость, налет искусственности. Море – то самое «лазурное» – было неестественно синим, гладким, почти пластиковым под низким осенним солнцем. Оно не дышало, как Атлантика в Бретани. Оно демонстрировалось.

Они остановились в хорошем, но не роскошном отеле на набережной. Комната с видом на море. Безукоризненно чистая, стильная в своем минимализме. Все как надо. Жерар был внимателен: помогал снять пальто, заказал в номер шампанское, восхищался видом из окна. Но его восхищение было… корректным. Как у человека, который ценит прекрасное, но не захвачен им.

На второй вечер, перед ужином в ресторане с мишленовской звездой (еще одна пунктуально исполненная деталь плана), Жерар вручил Ольге темно-синюю бархатную шкатулку.

— Pour toi, ma chère épouse, — сказал он с легкой церемониальностью. — Символ чистоты. И нашей новой главы.

Ольга открыла шкатулку. На черном бархате лежало жемчужное ожерелье. Совершенное. Классическое. Нити ровных, крупных, с легким розоватым отливом жемчужин. Красивое. Дорогое. Безупречное. Как все, что делал Жерар.

— Merci, Gérard. C'est magnifique, — прошептала она, поднося шкатулку к свету. Жемчуг переливался мягким, сдержанным блеском.

— Примерь, — попросил он.

Она подошла к зеркалу, расстегнула цепочку с маленьким бриллиантом (подарок матери на окончание института, единственная драгоценность, которую она взяла из Москвы), надела жемчуг. Холодные, гладкие шарики коснулись кожи. Красиво. Очень. Она выглядела в нем настоящей мадам Леруа – элегантной, ухоженной, принадлежащей этому миру покоя и достатка. Но холод камней проникал под кожу. Он был таким же искусственным, как лазурная гладь моря за окном. Таким же безупречным и… чужим.

— Très belle, — одобрил Жерар, стоя за ее спиной. Его отражение в зеркале улыбалось. — Жемчуг тебе к лицу. Он подчеркивает твою… загадочность.

Ольга поправила нить жемчуга. В легендах жемчуг – это слезы. Слезы нимф, слезы русалок. Капли лунного света, заточенные в раковине. Красота, рожденная болью и изоляцией. Символ чистоты? – подумала она с горьковатой иронией. Или символ слез, которые еще предстоит выплакать в этом новом, безупречном мире?

За ужином она ловила на себе взгляды других посетителей. Элегантная, чуть печальная женщина в идеальном черном платье и безупречном жемчуге. Солидный, внимательный мужчина напротив. Идиллическая картина. Но между ними висела легкая, почти неосязаемая паутина недосказанности. Они говорили о вине (превосходном), о блюдах (изысканных), о планах на завтра (поехать в Канны, посмотреть на Дворец фестивалей). Не говорили о Москве. О прошлом. О том, что творилось у нее внутри – о настороженности, смешанной с благодарностью, о попытке ухватиться за этот покой, как за спасательный круг, и о странной пустоте, которая иногда пробивалась сквозь него, как холодный ветер сквозь щель в окне.

Она ловила его взгляд и видела в нем… уважение. Заботу. Удовлетворение от правильно исполненного ритуала медового месяца. Но не страсть. Не то безумное поглощение, как с Андреем. Не ту тихую близость, которая иногда возникала с Сергеем. Была доброта опекуна к тому, кого он спас. Была вежливость партнера. Была надежда, что со временем это перерастет в нечто большее. Но пока – это был контракт. Красивый, обеспеченный, но контракт. И ее попытка «научиться любить» казалась таким же искусственным жестом, как этот жемчуг на ее шее или лазурное море за окном, слишком яркое, слишком гладкое, чтобы быть настоящим.

Перед сном, стоя на балконе и глядя на огни Ниццы, отражавшиеся в ненастоящей бирюзе залива, Ольга коснулась холодных жемчужин. «Тихая гавань Жерара была причалом, где ее израненный жизнью корабль нашел покой для починки. И хотя ей иногда снились забытые бури и неоткрытые земли, она знала цену этому покою». Знание цены не делало искусственный рай теплее. Но оно давало силы стоять здесь, на этом балконе, в жемчужном ожерелье, и ждать. Ждать, когда раны окончательно зарубцуются. Ждать, когда она сможет почувствовать этот покой не как спасение, а как дом. Ждать, когда жемчуг на шее перестанет казаться слезами, застывшими навсегда.