Ольгино море

Глава 2: Вены Времени

Ветер не стихал. Он выл в ушах монотонным, назойливым ревом, забирался под свитер, цеплялся за развевающиеся клочья шифона. Ольга сидела на том же холодном песке, поджав ноги, но уже не глядела на море. Поток серых, тягучих воспоминаний о Жераре, о пустом доме, о бессмысленности этих двенадцати лет во Франции, наконец, схлынул, оставив после себя не опустошенность, а острое, почти физическое ощущение здесь и сейчас. Ощущение собственного тела, замерзшего, скованного усталостью, сидящего на краю чужого мира.

Ее взгляд, блуждавший бесцельно по мокрому песку, у ног, вдруг упал на ее собственные руки. Они лежали на коленях, ладонями вверх, безвольные, как выброшенные морем раковины. И Ольга замерла. Застыла, завороженная этой неожиданной картой собственной жизни, развернутой перед ней.

Она подняла руки ближе к лицу, повернула их. Руки всегда были ее достоинством – изящные, с длинными пальцами пианистки, хотя играть она не умела. Но сейчас она разглядывала их не с привычной беглой нежностью, а с болезненной, исследующей внимательностью. Как археолог – древний свиток.

Кожа. Раньше она была упругой, гладкой, почти прозрачно-фарфоровой. Теперь… Теперь она казалась тонкой, невероятно тонкой. Почти пергаментной. И сквозь нее, особенно на тыльной стороне ладоней и на запястьях, проступали синие, извилистые линии. Вены. Они выступили рельефно, как русла пересохших рек на старой карте. Синими речками под пергаментной кожей. Они пульсировали едва заметно, напоминая о тайной жизни, текущей внутри, невзирая на внешнюю оболочку.

Она медленно провела указательным пальцем левой руки по выпуклой вене на правой. Кожа под пальцем подалась легко, почти невесомо. Возникло странное, пугающее ощущение – будто вот-вот, под тончайшим пергаментом, коснешься не плоти, а самой кости. Хрупкости. Немыслимой хрупкости этого носителя жизни.

Именно в этот миг страх накрыл ее. Не медленный, ползучий, как океанский туман, а внезапный, острый, как удар ножом под ребро. Он сдавил горло, перехватило дыхание. Глаза расширились, уставившись на синие реки под прозрачной кожей.

Неужели? – пронеслось в голове, ясно и неумолимо. Неужели все главное уже позади? Жара крымской юности, безумные вихри страсти с Андреем, жгучая боль потери ребенка, даже тихая гавань с Жераром… Неужели впереди – только это? Только увядание, день за днем? Только тишина этого чужого, вечно ревущего моря? Только ожидание конца в одиночестве?

Внутри поднялся кричащий диссонанс. Внутри она чувствовала себя… ну, не семнадцатилетней, конечно, но и не пятьдесят два! Где-то двадцать пять. Максимум тридцать. Там, внутри, жила все та же Ольга, что могла бежать босиком по крымскому пляжу, что готова была сгореть в пламени страсти, что мечтала о ребенке с такой силой, что казалось – силой мысли можно его удержать. Там жила энергия, желания, пусть и приглушенные горем. А паспорт, эти руки, этот холод, эта вечная `étrangère` – это была какая-то жестокая маска, надетая на нее без спроса. Годы, наполненные до краев переживаниями, потерями, борьбой, создавали ощущение, будто эмоциональный ресурс исчерпан дотла. Будто все яркое, огненное, значимое осталось там, в прошлом. А впереди – бесконечная серая равнина увядания.

Она сжала кулаки, пытаясь скрыть от себя эти синие реки, эту пергаментную кожу. Суставы хрустнули тихо, но отчетливо. Страх сжимал горло все сильнее. Это был не страх смерти. Это был страх жизни – жизни, которая уже не будет главной. Жизни на обочине собственной судьбы. Жизни под аккомпанемент воющего ветра и чужого моря.

Этот ледяной ужас был прямым, неизбежным следствием той опустошенности, что окутала ее на этом берегу. Он кристаллизовал ее смутную тревогу в кошмарную ясность. Одиночество было не просто фактом настоящего – оно простиралось в будущее, бескрайнее и безрадостное, как это свинцовое море перед ней. И ее собственное тело, ее руки, стали зримым, осязаемым доказательством этого будущего. Метафорой хрупкости не только плоти, но и самой ее надежды на то, что еще может что-то измениться. Что еще может быть что-то важное.

Она опустила кулаки на колени, снова раскрыла ладони. Синие реки все так же пульсировали под тонкой кожей. Море ревело. Ветер выл. А внутри бушевал холодный, безмолвный ужас перед временем, утекающим сквозь пальцы, как песок, и перед пустотой, которая ждала ее впереди. Отчаяние щемило сердце. Она чувствовала себя невероятно уязвимой, обнаженной перед неумолимым ходом часов, отмеряющих ее дни на этом пустынном, чужом берегу.