Три дня иного времени

I   Я проснулась от звонка будильника, помня чувство радости. Было в этой радости и какое-то сердечное содрогание, близкое ужасу. Так случается. Будильник я вчера завела на шесть утра для того, чтобы успеть на экзамен по английскому в первую пятёрку, и этот экзамен, наверное, был самым важным событием в наступившем дне. Но вот отчего-то вовсе он не казался таким важным, а сон — казался. Я снова прилегла на подушку, чтобы припомнить сон, будто подушка могла его ещё удерживать. И удерживала, значит, потому что я вспомнила, вспомнила отчётливо. Мне снилось, что зима превратилась в лето. Я в лёгком летнем платье иду по улице Свободы, оказываюсь у её начала, перехожу Комсомольскую. Сразу за пешеходным переходом — лужайка с клумбами, пешеходная дорожка идёт через эту лужайку наискось к остановке троллейбуса № 1. Мне не нужно на этот троллейбус, я сейчас поверну направо — но нет, не поворачиваю. Вдоль дорожки стоит скамейка, единственная. На скамейке сидит молодой мужчина в офицерском мундире. Я иду к нему и сажусь рядом. Мужчина молчит, глаза у него полуприкрыты. Может быть, его летнее солнце разобрало… Фуражку он снял. Фуражка — необычного покроя. И мундир — не наш, советский, привычный. Да какое там советский! Это ведь самый что ни на есть царский мундир: два ряда пуговиц с орлом и эполеты с бахромой. Мне приходит на ум (во сне), что передо мной артист из театра — вот же прямо перед нами театр имени Фёдора Волкова. Ну а как иначе, не из прошлого ведь века он взялся. И, значит, к этому поручику (или кто он там) совсем не обязательно испытывать классовую ненависть, а можно с товарищем артистом поболтать по-дружески. Что-то подсказывает мне, что даже и к белогвардейскому офицеру не обязательно испытывать лютую ненависть, но эту мысль я не думаю до конца. Эта мысль — не общественная, такие держат про себя, а если говорят вслух, то лишь в узком кругу, и соответствующие книги читают за ночь. — Вы играете Печорина? — спрашиваю я. Да, вспоминаю я: его мундир похож на мундир Печорина, как его увидел Врубель, иллюстрация «Печорин на диване» есть в четырёхтомнике Лермонтова. А впрочем, как его увидел Врубель? У его Печорина взгляд такой глубокий и отрешённый, что неясно, как этот человек мог искать приключений, любить женщин, стреляться на дуэли… В школе я писала сочинение по образу Печорина и получила «трёшку». А кто бы не получил? Кто знает, что такое Печорин и что писать о нём? Товарищ артист (господин офицер?) открывает глаза. Сейчас я вижу, что он действительно очень похож на Печорина Врубеля. Узкое лаконичное лицо без лишних черт, прямой тонко вырезанный римский нос с лёгкой, правда, горбинкой и большие эти чисто врубелевские глаза. — Я никого не играю, — отвечает он. — Да? — уточняю я с насмешкой. — Уж не хотите ли вы сказать, что вы — взаправду офицер царской армии? — Я ничего не хочу сказать, это вы говорите. — А не боитесь вы вот так сидеть в общественном месте, господин эксплуататор? — подначиваю я его, одновременно и восхищённая, и раздосадованная его бесстрашным равнодушием. — Сейчас, конечно, не семнадцатый год… Мужчина улыбается одним краем рта: — Вы уверены? И именно здесь рождается острое чувство прикосновения к тайне, близкое к ужасу, но сладкое: я вдруг понимаю, что могла нечаянно попасть во временнýю яму и провалиться на шестьдесят три года назад, в тысяча девятьсот семнадцатый. В этом случае господину офицеру очень скоро ой как не поздоровится… А вдруг он имел в виду тысяча восемьсот семнадцатый? Тогда не поздоровится мне: в этом году мои таланты примерной комсомолки и будущей советской учительницы совсем никому не нужны…