Назола

Track 7.

— Андрей Филиппович? — Рост покрепче сжал в руке мобильник — пальцы были словно чужими, а кончики их занемели. Грёбаная отрава покидала его кровь слишком медленно. — Я оставил карточку и пин-код от неё на ресепшне. Я разрываю контракт. Там ведь значится пункт про форс-мажор. У меня… форс-мажор. Все мои песни — ваши. В счёт долга… тех денег, что я уже потратил. И ваших расходов.

— Подожди! — властно перебил его продюсер. — Что случилось, Ростислав?

— Пусть ваш сын вам расскажет, — помолчав, сдавленно проговорил Рост и нажал на «отбой».

«…Смотри, Господи, крепость и от крепости страх,

Мы, Господи, дети у тебя в руках,

Научи нас видеть Тебя за каждой бедой,

Прими, Господи, этот хлеб и вино,

Смотри, Господи, вот мы уходим на дно,

Научи нас дышать под водой…»

* * *

Спустя три недели Галицкий-старший остановил «лексус» возле очередной стройки на столичной окраине, пристально всматриваясь в лица суетившихся там работяг — граждан солнечного Узбекистана в перепачканных спецовках. Стройка была не особо великой, видимо, возводился обычный коттедж для каких-нибудь нуворишей.

— Да вот же он! — едва слышно выдохнула Машка, подпрыгнув на заднем сиденье и ткнув пальцев в стекло. Голос её внезапно обрёл силу. — Ну, я ему сейчас покажу!

Она дёрнула ручку и выметнулась прочь из машины, прежде чем Галицкий успел хоть слово произнести. Оступаясь и скользя по ржавой грязи, — накануне тут, видимо, прошёл дождь, — она догнала спустившегося из строительного вагончика светлоголового парня в такой же замурзанной, как у всех тут, куртке и, ухватив его за плечо, рывком развернула к себе.

И принялась бешено трясти — на глазах у изумлённо вытаращившихся узбеков.

— Ты! Скотина! — выкрикивала она, захлёбываясь гневными слезами. — Как ты мог! Ничего не сказал! Ушёл! Вещи бросил! Не позвонил! Отключил телефон! Я тебя!.. — она задохнулась и уронила руки, продолжая сверлить Роста беспомощным и негодующим взглядом.

Тот сперва быстро оглянулся на «лексус», из которого уже вышел Галицкий, а потом взял Машку обеими ладонями за щёки и неловко чмокнул в мокрый нос:

— Извини, Маш. Так получилось. Я бы… ещё чуток тут… покувыркался и тебе позвонил, честно!

Осунувшееся лицо его было непривычно неулыбчивым. Шмыгнув носом, Машка ещё раз ткнула его кулаком в грудь и обернулась к Галицкому:

— Андрей Филиппович?

Рост тоже глянул на него — устало и сумрачно. Брови его сошлись к переносице над запавшими серьёзными глазами.

Галицкий кивком указал на машину:

— Могу я с тобой поговорить?

Немного поколебавшись, Рост тоже кивнул. Скользя по грязи, подошёл к одному из строителей в зелёной каске — очевидно, бригадиру — и что-то коротко пояснил. А потом развернулся и пошёл к автомобилю. Машка неотступно следовала за ним по пятам, вцепившись ему в рукав, словно опасалась, что Рост сейчас снова пропадёт, растворится в воздухе цементной пылью.

Рост открыл дверцу и влез на заднее сиденье, хмуро оглядев свои заляпанные грязью сапоги. Галицкий терпеливо дождался, когда Машка устроится рядом с Ростом, по-прежнему не выпуская его локтя.

Рост машинально пригладил её растрёпанные рыжие патлы и посмотрел прямо на Андрея Филипповича:

— Вы меня как нашли?

Вместо Галицкого отозвалась Машка — всё тем же звенящим от слёз, но уже почти весёлым голосом:

— Это я! Я тебя вычислила, зараза ты белобрысая, Колобок несчастный! Куда тебе ещё было идти, если у тебя денег нет, и общагу ты бросил? Ты же сам когда-то собирался на стройке работать. Ну мы и стали всякие стройплощадки объезжать! — она покосилась на бесстрастное лицо Галицкого и шёпотом прибавила: — Почти неделю ищем.

— Артём мне всё рассказал, — медленно проговорил Галицкий. — Он поступил с тобой подло, и ты имел полное право сделать то, что сделал.

Рост опустил голову, глядя на свои исцарапанные руки.

— Дальше должно последовать «но», — с усилием вымолвил он и криво усмехнулся.

Галицкий тоже отвёл взгляд, невидяще уставившись на деловито урчавший поодаль маленький жёлтый экскаватор.

— Но я бы не стал тебя искать и донимать, если бы всё не было очень серьёзно, — отрывисто сказал он и, помолчав, добавил. — Если бы всё было просто капризами моего избалованного принца… ты же раньше так его называл? Принц! — он через силу улыбнулся и снова посмотрел на Роста. — Он ничего толком не ест, не выходит из дому, лежит в своей комнате, огрызается или отмалчивается… пускай, но он… — Галицкий глубоко вздохнул и потёр ладонью лоб. — Больше всего я боюсь, что у него рецидив, а он и слышать не хочет про обследование.

— Рецидив? Обследование? — Рост вскинул голову. — Какое ещё обследование?

— Он тебе что-нибудь рассказывал про то, что жил в Германии, когда ему было двенадцать? — быстро поинтересовался Галицкий, подавшись к нему.

Рост нахмурился:

— Да, когда я спросил, не хочет ли он уехать за бугор. А что?

— Он там лечился, в клинике гематологии. Острый лимфобластный лейкоз. Рак крови.

Рост впился в Галицкого потрясённым взглядом:

— Что?..

— Тогда мы успели… и наступила ремиссия, — всё так же ровно продолжал тот, вслепую нашаривая в «бардачке» сигареты. — Я закурю? — он обернулся к Машке, и та молча кивнула, тихонько поглаживая запястье Роста. — Но я боюсь, что… симптомы вернулись. Не все, но некоторые. Ему нужно немедленно обследоваться в отделении гематологии. Но он не хочет и слышать об этом! Последние три дня он из своей комнаты даже не спускается… и дверь запер. Понятно, что ещё день, и я вынес бы дверь и вызвал «скорую». Но очень сложно спасать человека, который… не хочет жить. Он… он сказал мне: «Вот и слава Богу… а то я сам не решался»…

Галицкий торопливо затянулся сигаретой и снова беспомощно потёр ладонью лоб.

— Рост… — отчаянно прошептала Машка, сжимая его руку.

— Я понял, — коротко ответил Рост и распахнул дверцу машины. — Предупрежу Малхаза, что сегодня не вернусь.

Галицкий и Машка неотрывно на него смотрели, пока он толковал с бригадиром. Рост спиной чувствовал эти взгляды.

«Вот…» — остро и больно стучало у него в голове. Только одно это слово: «Вот».

«Вот и слава Богу… а то я сам не решался»…

Вернувшись к «лексусу», он уселся на прежнее место, хлопнув дверцей, и Галицкий завёл мотор, а потом так резко взял с места, что Роста с Машкой вдавило в велюровое сиденье, а из-под колёс брызнула грязь и щебёнка.

— Чтоб вы знали, — выпалил Рост, упёршись локтем в спинку переднего сиденья, — я с ним спать всё равно не собираюсь!

— Ро-ост! — охнула Машка, и он свирепо отмахнулся:

— Я не знаю, как с ним говорить и что говорить! Я, блядь, не психолог, а он не дурак и сам всё понимает! Да я его просто придушу, долбоёба! Жить он не хочет! Захочет, как миленький! — он умолк, раздувая ноздри, и выдернул свою руку из Машкиных ладоней. — Отстань, женщина! Хорош меня наглаживать, я тебе не кошка!

Андрей Филиппович едва заметно улыбнулся, глядя на них в зеркало.

— Послушайте, — снова заговорил Рост, передохнув. — Он рассказывал, что его мать не объявлялась с тех пор, как уехала в Финляндию. Действительно не объявлялась или вы её к нему не пускали?

Он поймал в зеркале испытующий взгляд Галицкого.

— Ты не это хотел спросить, верно? — спокойно отозвался тот. — Ты хотел спросить: неужели она не рвалась к Тёмке, когда с ним такое случилось? Нет. Не рвалась. Но объявилась позже, когда стало ясно, что всё обошлось… и я не допустил её к нему больше, ты прав. А он не узнал этого.

— Как же так?! — вскрикнула Машка. Глаза её опять переполнились слезами.

— Лия — она просто такая… бабочка, — мягко пояснил Андрей Филиппович, уставившись перед собой на дорогу. — И любит только порхать. Радоваться, наслаждаться жизнью. И ещё — себя. Вот и всё. Горе, болезни, проблемы — это не для неё. Она бежит от них и выжидает, когда они сами решатся. Кем-нибудь сильным. Я, конечно, забаловал Тёмку, каюсь, он тоже привык получать всё, что захочет… но он — не такой.

— Андрей Филиппович, — тихо попросил Рост, коснувшись его плеча, — не сейчас… но потом, когда-нибудь… вы всё равно скажите ему, что она его искала. Потому что ему до сих пор очень больно, — он дождался неохотного кивка Галицкого и прибавил решительно: — А теперь расскажите мне про эту болячку, про этот самый лимфобластный лейкоз. Потому что я должен знать.

…Они попали в обычную вечернюю пробку и подъехали к особняку Галицких уже в сумерках. Светилась только пара окон на первом этаже, в комнатах, где жили Дэн с Арамом, да фонари над крыльцом и вдоль садовой дорожки.

Окно Тёминой комнаты не светилось.

— Если он тебе не откроет… — начал было Андрей Филиппович.

— Я и стараться не стану, — легко отозвался Рост, толкнув дверцу машины. — В окно влезу, вон как раз под ним крыльцо и козырёк. И створка у него приоткрыта на «гребёнку», снять — раз плюнуть.

Машка сперва только рот раскрыла, а потом нервно прыснула. Андрей Филиппович раздумчиво произнёс:

— Тогда я предупрежу Арама, чтобы тот полицию ненароком не вызвал, — он достал из кармана мобильник. — И мы с Марией поедем куда-нибудь, погуляем. Часика на полтора-два. Позвоните, как управитесь с акробатическими этюдами и боксёрскими поединками. И… — он запнулся, тревожно посмотрев на Роста.

— Я аккуратно, — с прежней лёгкостью пообещал Рост, открывая калитку и слыша, как позади заурчал мотор «лексуса».

Он вовсе не чувствовал никакой лёгкости. Всё, что он чувствовал — это боль, смятение и бессильную ярость на суку-судьбу, которая не оставляла Тёмке никаких шансов по всем фронтам — даже с ним, Ростом! И он действительно не знал, что будет говорить и делать после того, как вскарабкается на козырёк крыльца и влезет в окно к этому оболтусу.

Чтоб он был здоров!

Никогда ещё эта бабулина присказка не казалась ему такой правильной.

Очутившись на козырьке, Рост осторожно просунул пальцы в щель между пластиковыми створками и откинул крючок-«гребёнку». Распахнул окно и спрыгнул в полумрак комнаты, нетерпеливо разведя в стороны зашуршавшие полоски жалюзи.

Он едва не опрокинул торчащую как раз возле окна совершенно бессмысленную штуковину — декоративный светильник на высокой ножке в форме то ли страуса, то ли фламинго. Вид у этого фламинго всегда был какой-то очумелый.

В точности, как у Тёмы, который сидел на своём незастеленном диване, одетый всё в ту же майку и джинсы, что были на нём в клубе, сидел, обхватив руками острые коленки и вжавшись лопатками в стену. И таращился на Роста громадными глазищами, под которыми чернели синяки.

Увидев его, Рост мгновенно понял, почему Андрей Филиппович толковал про симптомы. Тёмка выглядел как узник какого-нибудь концлагеря после освобождения союзниками.

— Так, — не позволяя себе паниковать, сказал Рост и порылся в кармане куртки, где у него лежали два пирожка: один с капустой, а другой с яблоками. Он купил их в обеденный перерыв, чтобы перекусить на стройке. — Вот. Ешь давай.

Тёма моргнул своими длиннющими ресницами, простиравшимися теперь чуть ли не на полщеки — из-за осунувшейся физиономии — и, слегка заикаясь, вопросил:

— Ты мне приглючился или как?

— Или как, — отчеканил Рост, усевшись рядом и пихнув ему в руки пакет с пирожками. — Ешь, говорю.

Продолжая ошалело на него пялиться, Тёма осведомился слабым голосом, но достаточно задиристо:

— Чего ты раскомандовался?

— Всыплю, — мрачно пообещал Рост, разламывая пирожок напополам и пихая Тёме под самый нос. — На пенёк ты уже сел, пирожок — вот он, так что давай, хавай и не галди.

Пирожок приплюснулся в кармане, но офигительно благоухал, Рост даже сам слюну сглотнул. Тёма машинально откусил раз, другой, запихал в рот остатки и схватил следующий. Рост сурово взирал на это. На душе у него стало чуть-чуть полегче — жрать этот засранец, выходит, всё-таки хотел! Если это симптом, то хороший же?!

— Чёрт! — спохватившись, Рост вскочил с дивана. Он что-то слышал про то, что с такими болячками, какая была у Тёмки, требуется полная стерильность. — У меня же руки грязные… да я вообще инфекция ходячая!

Тёма ухватил его за запястье и потянул обратно, глядя на него снизу вверх своими глазищами:

— Сядь. Ты… — он запнулся. — Пожалуйста.

— Я на стройке работаю, — пояснил Рост, неловко усаживаясь. — Твой отец с Машкой меня там сегодня нашли.

— Так я и думал! — Тёма вспыхнул мгновенно, как пороховой заряд, разом превратившись в себя прежнего, и Рост обрадовался такой метаморфозе несказанно. — Пожалел! Ты меня пожалел, блядь! Опять пришёл талдычить, что я твой друг?!

— Да! — заорал и Рост, сам немедленно взъярившись. — Ты мой друг, и я тебе сдохнуть не дам!

Он снова вскочил с дивана, и этот упёртый засранец, конечно, тоже последовал его примеру. Глаза его просто пылали в полумраке, как у волчонка:

— Нам от смерти не съебаться — сам же пел!

— Съебёмся, не ссы, — охрипшим голосом заверил Рост, подхватывая его под острые локти. — Я с тобой пойду в эту клинику, если ты хочешь. И останусь с тобой там — на сколько надо. Пока ты не пройдёшь всю эту мутотень. И пока не выяснится, что с тобой всё в порядке. А с тобой всё в порядке. Ты просто сам загнался, балдень!

— Потому что ты ушёл! — надрывно пробормотал Тёма, пытаясь отстраниться. — А я… я без тебя… я же тебя…

Он осёкся и прикусил нижнюю губу.

Губы его и без того были воспалены и искусаны, и, глянув на них, Рост сразу вспомнил всё то, что произошло тогда в чужой прихожей. То, что он вообще мог вспомнить, конечно. И, вспомнив, впервые с тех пор не ощутил ни стыда, ни злости. Только пронзительную щемящую печаль.

— Был бы ты девчонкой… — вырвалось у него непроизвольно, и он сам закусил губу.

— Я сделаю операцию, хочешь? Есть же технологии, — едва слышно, но очень твёрдо, как давно продуманное, выговорил Тёма, по-прежнему неотрывно глядя ему в лицо, и Рост сперва онемел, а потом схватился за голову и зарычал:

— Да ты охуел!

Тёма утвердительно кивнул, зыркнув на него исподлобья, и покачнулся, вцепившись ему в плечо. Рост, скрипнув зубами и свирепо выматерившись, неловко подхватил его на руки, пинком распахнул дверь и поволок его вниз по лестнице — в кухню, не переставая цедить сквозь зубы самые смачные уличные ругательства.

— Если ты будешь со мной вот так таскаться и возиться, — прошептал Тёма, роняя взлохмаченную голову ему на плечо, — да ещё и в клинике если… все решат, что ты такой же, как я… пидор.

— Насрать! — выдохнул Рост, осторожно опуская его на стул. — Насрать мне, кто что скажет, подумает и сделает! Щас ты у меня будешь жрать! — он рывком распахнул дверцу холодильника. У него болело в груди, так, как никогда не болело, он даже не представлял себе, что сердце может так болеть и не разорваться к херам. — Суповой набор!

— Че-го? — Тёма смотрел на него так, словно дырку хотел прожечь своими глазищами.

— Ты! — рявкнул Рост, выныривая из глубины огромного холодильника с полными руками снеди: сыр, ветчина, паштет, творог, йогурты и апельсины. — Ты суповой набор! Ты у меня щас всё это съешь и не лопнешь, деточка!

Тёма подпёр ладонями подбородок, начиная неудержимо и счастливо лыбиться.

— Я болен! — провозгласил он возмущённо. — Со мной так нельзя!

— Ага, болен ты! — Рост накромсал ветчину и сыр прямо на столе огромными кусками и откупорил йогурт. — Дитер Болен! Жри давай, ипохондрик хренов!

— Я папе позвоню, — срывающимся от смеха голосом пригрозил Тёма.

— А я — Машке, — буркнул Рост, выдёргивая из кармана мобильник. — А то я прямо не знаю, чего с тобой сделаю!

…Андрей Филиппович и Машка возникли на пороге так быстро, что у Роста появилось подозрение, что катались они вовсе даже неподалёку. Они тоже нагрузились всякой едой, при виде которой Тёма обречённо взвыл: «Па-па!». Машка же, увидев тощего и бледного Тёму, раскудахталась за целый курятник и засуетилась вокруг, пока Рост не поймал её за руку и силком не усадил на стул.

А потом все наелись, выпили чаю и притихли. Андрей Филиппович потушил верхний свет и разжёг камин. Отблески настоящего живого огня заплясали на стенах кухни… и стало как на Новый год, хотя на дворе был самый что ни на есть август.

Тёма посмотрел на Роста и вполголоса заявил:

— Только не говори, что к тебе за всё это время ни одна песня не пришла!

Рост помолчал под устремлёнными на него со всех сторон взглядами, а потом отрывисто проговорил:

— Одна уж точно пришла. Про тебя, ты… назола!

И взял у Машки притащенную ею гитару, глядя в Тёмины нестерпимо просиявшие глаза.

— У всех самолётов по два крыла, а у меня одно,

У всех людей даль светлым-светла, а у меня темно,

Гости давно собрались за стол — я всё где-то брожу,

И где я, знает один лишь тот, кто сторожит баржу.

В каждой душе есть игла востра, режет аж до кости;

В каждом порту меня ждет сестра, хочет меня спасти —

А я схожу на берег пень-пнём и на них не гляжу,

И надо мной держит чёрный плащ тот, кто сторожит баржу.

Я был рыцарем в цирке,

Я был святым в кино;

Я хотел стать водой для тебя —

Меня превратили в вино.

Я прочёл это в книге,

И это читать смешно:

Как будто бы все это с кем-то другим,

Давным-давным-давно...

А тот, кто сторожит баржу, спесив и вообще не святой;

А тот, кто сторожит баржу, красив неземной красотой.

И вот мы плывём через это бытьё, как радужный бес в ребро —

Но, говорят, что таким, как мы, таможня даёт добро.