Назола

Track 5.

— Мы баловались тем, чего нет у богов,

Теперь наше слово — сумма слогов,

Время отчаливать от этих берегов,

Теперь меня не остановить.

Пускай я в темноте, но я вижу, где свет.

Моему сердцу четырнадцать лет

И я пришел сказать, что домой возврата нет.

Теперь меня не остановить.

Последняя песня, которую Рост принёс только сегодня, всё ещё стояла у Тёмы в ушах, когда он вернулся домой из студии. Он бесцельно походил туда-сюда по своей комнате, вертя в руках «йо-йо», глупую игрушку, купленную на Арбате, во время очередной прогулки с Ростом и Машкой.

Он понял, что хочет немедленно, сию же секунду снова видеть Роста, и, даже не колеблясь, достал мобильник и нажал номер быстрого набора.

— Приезжай к нам на Каширку, а? Ну пожалуйста! — попросил он с отчаянным пылом. — Я хочу это петь ещё… но только вместе с тобой! У нас же тут студия в цоколе, ты же видел! Не записываться, а просто попеть! И переночуешь. Пижамную вечеринку устроим, а, Рост? Ро-ст!

Вот идиот, зачем он это ляпнул?! Сейчас Рост скажет — что я тебе, мол, пиндосовская школьница, что ли?

— У меня нету пижамы, — кротко откликнулся Рост после нескольких секунд неловкого молчания, и Тёма облегчённо вздохнул. — Но… я бы попел ещё, да. Эта штука… эта песня… она всё время у меня в голове крутится, я не могу уже!

В голосе его прозвенело искреннее волнение.

Тёма тоже уже не мог. Он прямо-таки изголодался по Росту, хотя расстался с ним всего каких-то два часа назад!

— Я позвоню Араму и скажу, чтобы он тебя забрал! И привёз! — сообщил он и быстренько нажал на «отбой», пока Рост не начал возражать.

Рост и не возражал — он приехал, вывалившись из «лексуса» вместе с улыбающимся Арамом, который обычно бывал невозмутим, как египетский саркофаг или, того круче, мумия. Рядом с Ростом все и всегда начинали лыбиться, даже мумии!

Тёма согнал эту лыбу с собственного лица, ухватил Роста за плечо и потащил вниз, в свою мини-студию, аж приплясывая от нетерпения и радости.

— Мы так давно здесь, что мы забыли - кто мы.

Теперь меня не остановить.

Пришли танцевать, когда время петь псалмы —

Теперь меня не остановить.

Я сидел на крыше, видел, как оно есть:

Нигде нет неба ниже, чем здесь.

Нигде нет неба ближе, чем здесь.

Теперь меня не остановить.

Они напелись практически до хрипоты и полного изнеможения, и это было так похоже, чёрт подери всё, на полёт в небеса.

На бешеный и жаркий, тоже до полного изнеможения, секс.

Тёма глядел в сияющие глаза Роста, и ему хотелось плакать. В голове почему-то вертелось гётевское: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» Чёрт, да у них впереди были сотни таких мгновений, так почему же?!

Рост машинально утёр лицо краем своей любимой белой футболки с мордой Стотча из «Южного парка» — таки на Келвина Кляйна Тёме не удавалось его подсадить.

— Хорошо бы Андрей Филиппович ещё арбуза привёз, — протянул он сипло и мечтательно.

Этот невинный телёнок, валенок кинешемский, дитя природы, ничем не искушённей Машки, конечно же, и не подозревал, как выглядит сейчас: в этой собственноручно задранной до ключиц футболке, с заголившимся животом и грудью, растрёпанный и взмокший, точно как после секса…

— Ом мани падме хум… — пробормотал Тёма, не в силах отвести от него глаз. — Ом мани падме хум…

— Чего-о? — захлопал глазами Рост, и Тёма только рукой махнул:

— Того! Это мантра. Буддистская. Медитирую я так. И, между прочим, папа сегодня не вернётся, у него какая-то там загородная вечеринка с нужными людьми.

Он опасался, что Рост, заслышав этакое, непременно насторожится, ибо ни разу ещё с Тёмой наедине на ночь не оставался, но тот лишь неопределённо протянул:

— По-онял… — и жизнерадостно предложил: — Слушай, а тогда давай закажем какую-нибудь китайскую жрачку напополам и сядем «Евроспорт» или «НБА-ТВ» смотреть! Упс… — он виновато покосился на Тёму, — ну или чего ты сам всегда смотришь по телику.

Тёма любил, когда Рост чувствовал себя виноватым. Он тогда становился хоть немного, но управляемым. Почти что ручным.

— По-твоему, геи должны смотреть только «Телевизионный дамский клуб», что ли? Логику включи! Я, наоборот, должен просто абажа-ать… — он жеманно пропел это слово, — абажа-ать пыриться на голые накачанные то-орсы… кстати, твой тоже ничего! — добавил он почти беззаботно.

Рост закашлялся и возмущённо покраснел:

— Иди ты!

Боже, каким же наслаждением было его дразнить! И каким же аппетитным он становился, когда вот так вот краснел до ушей…

Кинешемский валенок. Трубадур. Чудо.

— Но на самом деле, — заговорщическим шёпотом продолжал Тёма, упиваясь каждым словом, — на самом деле, я хочу тебе признаться… и об этом будешь знать только ты один…

— Может, не надо, а? — безнадёжно простонал Рост.

— Надо, Федя, надо, — злорадно протянул Тёма. — Кому мне ещё признаться, как не тебе, и пусть моя тайна умрёт вместе с тобой! Ита-ак: я… люблю… смотреть каналы «Моя планета» и «Зоопарк»!

Рост ещё пару секунд поморгал, а потом заржал, шлёпнувшись прямо на ковёр студии и привычно ероша обеими руками свои соломенные вихры:

— Извращенец! Подсматриваешь за кайманами?

— И ещё за бурозубками! Они такие сексуа-альные! — заявил Тёма, специально скосив глаза к носу, и тоже захохотал.

Все демоны, обуревавшие его, отступали рядом с этим парнем. Они, конечно, не уходили насовсем, а лишь затаивались в ожидании, но, боже, Рост прогонял их хоть ненадолго! Хоть на чуточку!

Китайская еда была заказана и съедена, и Тёма с Ростом валялись рядом на огромном кожаном диване в гостиной, перещёлкивая каналы, угорая над увиденным и соприкасаясь плечами. Тёму так и подмывало стянуть с Роста или хотя бы с себя пропотевшую майку как раз под предлогом того, что она, мол, пропотевшая… но он никак не решался.

В памяти у него колом застряли предостерегающие Машкины слова, которыми эта самая память будто подавилась:

«Осторожнее со своими проверками»…

Господи, да он сам до усрачки боялся всё испортить, даже эти вот текущие дурацкие минуты с дурацким ржанием над дурацкими передачами!

«…может сто раз примерять, но если уж отрезал — всё, конец…»

Но должен же был Тёма хоть что-то выяснить! Хоть самым невинным образом!

Обречённо и самозабвенно, словно идя в кавалерийскую атаку, он содрал с себя сиреневую брендовую майку и ухарски зашвырнул её за диван.

Рост перестал угорать и воззрился на него так же озадаченно, как только что пялился на брахиопода-удильщика, вывешивающего на морском дне отросток-приманку.

— Мне! Жарко! Просто! Жарко! — проскандировал Тёма, не выдержав этого взгляда, и отвернулся. Он сам себя не узнавал. — Штаны снимать не буду, не беспокойся. Ни с себя, ни с тебя.

Сейчас Рост скажет: «Охуел ты, что ли?».

Или: «С чего мне беспокоиться?»

Или: «Ну ты и придурок озабоченный!»

Рост сказал:

— Без проблем.

Нет, ну вы поняли, да?! Конечно, у него-то какие проблемы?! Проблемы тут были только у Тёмы, который весь уже на нет извёлся, придумывая, как половчее выяснить, может ли он этой беспроблемной заразе понравиться!

В сексуальном смысле, а не как друг, товарищ, брат или брахиопод-удильщик!

Тёма с искренней завистью покосился на беспечно рассевшегося на дне морском брахиопода и одним духом выпалил:

— Я приглашал Машку в кабак, чтобы выспросить всё про тебя, и выспросил. Она тебе ничего не говорила?

Рост помолчал, сдвинув брови. На ощупь нашарил на диване пульт и отключил звук у телевизора, на экране которого продолжали беззвучно мельтешить какие-то каракатицы. И наконец негромко отозвался:

— Нет. Не говорила.

— Вот не ожидал, — кое-как улыбнулся Тёма. — Думал, проболтается тебе сразу, как только из кабака вернётся.

Рост стремительно сел на диване, по-индейски поджав под себя босые ноги и продолжая смотреть на Тёму. У того даже холодок побежал между лопатками от этого взгляда.

— И что же она тебе рассказала? — сдержанно осведомился Рост. — Давай, выкладывай, раз уж начал, я-то всё равно всё про себя знаю, — он хмыкнул.

— Про твоего отчима… — пробормотал Тёма. — Как тебя на учёт ставили в Новосибе. Как ты там с рокерами тусил и петь начал. Как ты в Кинешму вернулся. Про твою девчонку, которая тебя из армии не дождалась. И про то, почему ты в своей хате теперь жить не можешь.

Рост с силой потёр ладонями затылок.

— Ну, Машка молодец. Ничего не упустила… из моей биографии.

— Это я её допрашивал как надо, с пристрастием, — буркнул Тёма. — Ты на неё не злись.

— А что мне на неё злиться, — повёл широким плечом Рост. — Она вообще болтушка.

— На мать ты тоже не злишься, конечно, — угрюмо бросил Тёма, и Рост спокойно кивнул:

— Я ей навсегда должен.

«Ом мани падме хум…»

Тёма продолдонил про себя эту мантру трижды, но всё-таки не выдержал и взорвался:

— Ты ей должен?! За что? Ты что, просил себя рожать?! Ты… ты обурел, что ли, такое говорить?! Ты… ты… — он даже заикаться начал. — Она тебя на какого-то мудилу променяла, а ты!

— Но она моя мать, — проговорил Рост всё так же спокойно и вдруг вскинул руку, накрыв ладонью Тёмины губы. — Чш-ш, тихо, тихо, ты, балдень… ну чего ты раздухарился?

Он совершенно обезоружил Тёму этим детским «чш-ш», словно успокаивал капризулю перед витриной с игрушками, этим почти нежным «раздухарился» и «балденью»… но, главное, прикосновением своей твёрдой ладони к Тёминым возмущённо раскрывшимся губам.

Тёма так и замер, а Рост тут же отнял ладонь и добавил с прежней непривычной мягкостью:

— Твоя мама тоже не живёт с тобой и с отцом. Можешь сказать, почему?

Тёма собрался было проорать, что ни хера он не может и не хочет, но откашлялся и хрипло выдавил:

— Тоже смоталась с каким-то мудилой и живёт за бугром. В Финляндии. Бросила отца и, соответственно, меня. Мне тогда было одиннадцать. Большой уже мальчик, сиська не нужна, что да, то да. Но я думал, что она, родительница моя, всё-таки вернётся или хотя бы позвонит, когда я… когда…

Он резко умолк и сжал губы, чтобы с них, не дай Бог, не сорвалось лишнего.

— Когда..? — напряжённо выдохнул Рост.

— Никогда, — отрезал Тёма. Жар, нахлынувший на него не так давно, мгновенно спал, и его даже начало знобить, будто бы он голяком выскочил из сауны на крыльцо, в промозглый осенний холод. — Знаешь такое слово? Никогда. «Каркнул ворон: nevermore». Никогда не прощу. А ты… ты святой или идиот. Ну или то и другое одновременно. Святые идиоты тоже бывают. Блаженные. Юродивые. Я не такой.

Они оба помолчали. На экране телевизора морские сине-зелёные глубины сменились рыжими просторами выжженной африканской саванны. В этой саванне буйволица беззвучно и свирепо отбрасывала льва громадными изогнутыми рожищами. К её косматой ляжке испуганно прижимался маленький буйволёнок. Счастливый дурачок.

Рост стащил с дивана толстое клетчатое покрывало и закутал в него Тёму чуть ли до самых ушей, как в кокон.

— Тебя колошматит всего, — объяснил он. — Сиди и не рыпайся.

Тёма и не рыпался. Он чувствовал эту мелкую мерзопакостную дрожь всем телом — от пяток до макушки. Он хотел попросить, чтобы Рост опять его обнял, но не осмелился… и потом, было бы слишком унизительно о таком просить.

Хотел бы — обнял бы сам.

— Ты меня совсем не хочешь? — вместо этого спросил Тёма нечто даже более унизительное. Более чем! И увидел, как у Роста стремительно округляются глаза. Ему самому отчаянно захотелось зажмуриться, но отступать он уже не мог. — Да, мы с Машкой и это обсуждали. Вернее, я её спрашивал об этом.

— И что она сказала? — как ни в чём не бывало, поинтересовался тот, словно это и не у него сейчас чуть глаз на колени не выпал.

— Что ты не по этой части, что она была бы очень рада за нас, но у меня шансов — ноль целых и ноль десятых, — монотонно отрапортовал Тёма и сглотнул, ещё сильнее стягивая на плечах покрывало.

Рост повертел своей белобрысой башкой:

— Херасе, разговорчики в строю. Ну, в общем-то, всё верно она сказала.

— Конечно, кто бы сомневался! — бросил Тёма. Ему вдруг опять стало жарко — до того, что лоб покрылся испариной, и он раздраженно скомкал покрывало, сдёргивая его с плеч. — Ты ведь такой правильный и совершенно натуральный, а я такой совершенно противоестественный, порочный и грязный извращуга! Ещё бы ты меня хотел!

— Пошёл бы ты, ёжик… да помылся, — фыркнул Рост; как ни странно, абсолютно доброжелательно фыркнул. — Ты… — он запнулся, и Тёма непроизвольно затаил дыхание. — Ты… неописуемый.

Боги... Да это же был практически комплимент!

— Но… — продолжал Рост, стремительно сбивая Тёму с неба на землю, как вьетнамские партизаны — американский «фантом».

— Но? — шевельнул Тёма пересохшими губами.

— Но ты не являешься для меня объектом сексуального влечения, — безжалостно закончил Рост. Прямо как комментатор «Моей планеты», живописующий причуды половой жизни членистоногих!

Он виновато покосился на вытянувшееся, наверное, лицо Тёмы и сбивчиво добавил:

— Я же тебе объяснял, что я натурал. И Машка, получается, тоже объясняла. Ты не услышал, что ли? Или не понял? Не поверил?

— Не поверю, пока не убе… бля… — процедил Тёма. — Идиотский глагол! В общем, я должен сам в этом убедиться.

Рост обхватил голову руками и протестующе замычал.

— Кстати, о Машке! — запальчиво продолжал Тёма, не слушая его мычания. Он нашёл логический довод ослепительной красоты! — Она для тебя является объектом сексуального влечения?

— Нет! — гаркнул Рост, слетая с дивана. — Блядь, Тёмыч, ты задолбал!

— А почему? Ты же натурал, — вызывающе прищурился Тёма, словно прицеливаясь, и тоже поднялся, встав напротив него, как в боксёрском поединке. — Она половозрелая особь женского пола! Так какого же хуя?!

— Она мне сеструха, мы выросли вместе! — проорал Рост, отступая к дверям. На его скулах ходили желваки, потемневшие глаза сверкали. Тёма почувствовал, что сам завёлся до предела: Рост сейчас выглядел, как чистый динамит, чистый концентрированный секс. — К чему ты гнёшь, долбоёб?!

— К тому, что это просто табу! Оно у тебя в голове, только и всего, — выговорил Тёма почти по слогам. — Ты просто вбил это табу в свою упрямую башку, вот и всё! То же самое табу у тебя в отношении меня. Если бы ты только попробо…

Всё-таки Рост двигался как настоящий танцор. Или боец. Тёма и глазом не успел моргнуть, как он оказался рядом и так встряхнул его за плечи, что у Тёмы лязгнули зубы, и он поперхнулся последним словом. Зачарованно глядя в яростные глаза Роста, он понял, что вот-вот получит в морду. Но это было совершенно неважным. Ничто не могло быть сейчас важнее ладоней Роста, крепко сжимавших его голые плечи.

— Тёмыч… — вымолвил Рост сквозь зубы. — Послушай уже меня наконец. Если б мы с Машкой оказались на каком-нибудь сраном необитаемом острове, я бы её, конечно, когда-нибудь трахнул. Я вообще люблю это дело, если что. И… — он на миг сжал губы, — я любился с девчонками по-всякому, и нету в этом всяком ничего грязного или дурного… но, блядь, Тёмыч! Это же были девчонки! А ты — нет. У меня на тебя никогда не встанет. Никогда! Понимаешь, блядь? Ne-ve-more!

Он немилосердно встряхивал Тёму после каждой фразы, а тот, кроме тяжёлой солёной горечи, — только потом он обнаружил, что до крови прокусил себе язык, — чувствовал дикую иррациональную радость от того, что на его плечах теперь синяками останутся отпечатки пальцев Роста.

Рост, видимо, подумал о том же, потому что вдруг разжал свою свирепую хватку, отпрянул и невнятно выругался. Он, как и Тёма, тяжело дышал.

— Только не уходи! — взмолился Тёма, отбросив всякую гордость. — Слышишь?! Не уходи!

— Куда я уйду… — проворчал Рост, блеснув глазами, и Тёма решил, что он сейчас закономерно скажет про свои песни или про контракт.

Но тот сказал:

— Ты же мой друг, ты, дурак.

И исчез за дверью. Ступеньки лестницы, ведущей наверх, в спальни, заскрипели под его быстрыми шагами.

Тёма бухнулся на ковёр и вгрызся зубами в костяшки пальцев, чтобы хоть немного прочухаться.

— Ты мой друг, — повторил он слова Роста и горько оскалился, — мой друг… а друзей не ебут.

Ладно, Ростислав Прохоров. С тобой придётся действовать по-другому, только и всего.