Сказ о пути

      Кожа воротника промерзла и натирала щеку. Ледяной ветер трепал волосы и жалил лицо. Из этого мира давно пора было выбираться, делать ноги, отряхнув с подошв снежную пыль. Но Дийк продолжал шагать, упрямо и мерно. Он привык доверять своей интуиции, а она твердила, что еще не все дела здесь закончены. Хотя какие, собственно, дела могут быть в заснеженной пустыне, скрашенной лишь одинокими валунами и столь же одинокими деревьями? Ему не встретился ни один человек за все время пути. Его верный зверь - прирученный рыш, жалобно поскуливал, давая понять, что долго бежать по снегу даже в покрытых густой шерстью, широких, почти квадратных лапах не слишком приятно. Гох смотрел на хозяина обиженно-обреченно, не понимая, что они здесь забыли. "Ну же, - твердил выразительный взгляд золотистых, как камень авантюрин, глазищ, - остановись, расчисти на камне местечко для круга, я прыгну к твоим ногам, и мы наконец-то слиняем из этого негостеприимного места в более теплое и ласковое!"    Садилось солнце, и все вокруг из белого становилось шершаво-алым, но столь же слепящим. Странно: люди, встреченные за время странствий, стирались из воспоминаний быстро - мужчины и женщины, знать и нищие, злодеи и добряки - кто раньше, кто позже сливались в один образ: усредненный, аморфный. Зато пейзажи, даже мимолетные, оставались в памяти резными оттисками. Дийк хранил их, словно в копилке или коллекции, изредка изымая, рассматривая, а затем аккуратно складывая обратно. Стылые предрассветные сумерки с едва уловимым пульсом нежно-розового, осеняющие большие угрюмые города; теснящиеся клубы туч над лиловым океаном; облако, похожее на корабль, и облако, похожее на дракона, с синим солнечным лучом - словно столбом пламени, вырывающимся из разверстой пасти...    И этот нынешний закат тоже ляжет в копилку, украсит ее своей чистотой и холодом, горделивой отчужденностью и немыслимым буйством ало-багряного.       Стемнело. Дийк уже еле передвигал ноги, как и Гох, звенящий обледенелой шерстью и донельзя жалкий, - когда он различил дым, серым винтом тянущийся из-за очередного валуна. Дым - это огонь, а огонь - это люди, или существа, им подобные, а значит - кров и горячая еда. К странникам почти везде - за немногими исключениями - относятся приветливо, особенно если за кров и ужин они расплачиваются сказками, услышанными или сочиненными за время долгого пути.    Воодушевленный, Дийк доковылял до валуна и обогнул его серую тушу.    М-да... Вряд ли здесь будут рады услышать его истории. Да и ужина с теплой постелью, похоже, не предвидится. Небольшое селение, домов на тридцать-сорок, было мертвым. Точнее, умерщвленным. Сожженные жилища, разбросанные по снегу окоченелые тела, наполовину занесенные снежной пылью... Убиты были все, даже домашнюю живность не пощадили. Но, похоже, это не было разбойным нападением, как определил он, подойдя ближе: мертвые женщины не были опозорены, на многих поблескивали украшения - бусы, браслеты и кольца.    Дийку нередко доводилось видеть смерть - порой страшную и оскаленную, порой мирную и естественную, поэтому он давно перестал бояться ее. А заодно лишился благоговейного почтения к моменту перехода из одного состояния - теплого и беспокойного, в другое - застылое и холодное.    Он присел возле ближайшего к нему тела. Женщина средних лет с растрепанными и заледенелыми волосами смотрела в небо. Дийк сдул снежную пыль с окаменевших в удивлении и ужасе глаз. Они казались искусно выточенными из хрусталя - настолько прозрачной и чистой была радужка, дымчато-голубая, с острым закатным бликом. Интересно, верно ли, что в зрачке убитого отпечатывается лицо убийцы? Он вгляделся в два темных тоннеля, но оттуда на него смотрела лишь пара собственных искривленных физиономий.    Из шеи женщины торчала короткая стрела с красно-черным оперением. Тяжелый ледяной сгусток крови, облепивший острие, мерцал тем же оттенком, что и малиновые бусины перерубленного ожерелья. Дийк поднял одну из них и посмотрел на свет: нет, не драгоценность - простое стекло.    - Вот мы и поужинали с тобой, Гох. Вот и отдохнули в тепле...    Рыш задрал округлую морду с густыми бакенбардами и завыл - то ли оплакивая погибших, то ли жалуясь на тварь-судьбу, снова оставившую их без еды.    - Мародерствуем потихоньку?    Тонкий приглушенный голосок заставил путника вздрогнуть. Гох ощетинился, припал на передние лапы и утробно зарычал. Должно быть, злился на самого себя - на плохой слух и нюх, не позволившие учуять чужого на расстоянии. (Да, в этом рыши слабы - сильно уступают и собакам, и кошкам, на которых так смахивают с виду.) На местного жителя, чьи шаги скрадывал пушистый сугроб, злиться было нелепо, так как никакой опасности он не представлял: ребенок семи-восьми лет, завернутый в огромный тулуп - то ли отца, то ли старшего брата. Полы волочились по снегу, а воротник закрывал большую часть лица. То, что виднелось, было невзрачным, худым и изможденным. Лишь глаза - большие, живые - казались одолженными на время у кого-то другого.    - Ого, какие умные слова ты знаешь, малыш... - пробормотал Дийк, исследуя аборигена. Прямой опасности не было, но он оставался напряженным: ребенок, один среди кучи трупов, мог сулить проблемы и трудности, а их мало кто любит. - Ты кто?    - Я Наки.    - Мальчик? Девочка?    - А есть разница?    - Да никакой. Просто хотелось уточнить, с кем разговариваю.    - Наки – женское имя.    - Буду знать.    Значит, девочка. Он отвел от нее глаза и вновь обратил их на женский труп.    - Что у вас тут произошло?    - Наше селение принадлежало лорду Ротриму. Лорд Таф сжег его, потому что до этого лорд Ротрим уничтожил его владение. Он послал туда одного из своих рабов, больного чумой, потому что лорд Таф танцевал с леди Делой целых три танца на маскараде в честь дня рождения королевы, а лорд Ротрим только два. Откуда ты взялся, если ничего не слышал? У нас это все знают. Только мы надеялись, что это случится не с нами. Ближе к владениям лорда Тафа есть другое селение, и все ожидали, что ответный удар будет направлен на них.    - В забавные игры у вас тут лорды играют...    - Как и везде, - она пошевелила плечом под тулупом - должно быть, философски пожала. - Или у вас они играют в другие?    - Везде, говоришь... Теперь я понимаю, отчего у вас так пустынно. Просто чудо, что кроме ваших весельчаков-лордов еще остался кто-то, кто сеет им хлеб и кует оружие.    - Ты странно говоришь: вроде складно, но как-то не так.    - Потому что я чужой здесь. ("Как и везде, впрочем. Чужой, чуждый всем - и вашему миру, и любому иному", - но это уже про себя.)    Девочка кивнула, принимая к сведению, и подошла ближе.    - Это моя мама, - спокойно сообщила она. - А там, - неопределенное движение в сторону обгоревшего скелета хижины, - мой отец. Только на него страшно смотреть - весь черный, и кожи не осталось, сгорела. А мама - ничего, красивая, - она провела пальцами по твердому лбу и пряди заиндевелых волос.    Странная девочка. Другая бы выла, а эта только смотрит с непонятным выражением да хмурится. А глазами пошла в мать: такие же дымчато-голубые и чистые.    - А ты-то как жива осталась?    Дийк уже понял, что не может просто уйти и оставить ее здесь, в руинах родного селения, среди окровавленных тел. Не зная, что предпринять, он задавал вопросы, дабы протянуть время.    - Я спряталась, и меня не заметили. Я маленькая - меня никогда не замечают.    Почувствовав его растерянность, она сама протянула спасительную соломинку:    - У меня брат в городе служит, в дворцовой охране. До него два дня пути, дорогу я знаю. Если хочешь, можешь меня проводить.    Сказала, словно оказала ему великую милость - усмехнулся про себя Дийк. Пожалуй, ради успокоения собственной совести можно потратить еще пару дней на этот неприветливый - ледяной и к******й, мир.    - Не буду врать, что очень хочу. Но так и быть. Собери свои вещи - и двинемся. Заночуем в пути - у меня нет желания спать по соседству с уснувшими вечным сном.    - Мне нечего собирать: все, что у меня было, сгорело, все, что есть, - на мне.       Дийк думал, что она будет непрерывно болтать, как все дети, но Наки молчала. Он ожидал нытья, но девочка лишь тихонько сопела, проваливаясь в очередной сугроб почти по пояс. Он не выдержал сам и понес ее на спине, поверх рюкзака. Наки не возражала и, кажется, даже задремала, уткнувшись носом ему в макушку. Он быстро выдохся: девочка казалась невесомой с виду, но только не ее огромный тулуп. Рюкзак немилосердно натирал плечи, ноги все тяжелее вытаскивались из рассыпчатого снежного месива. Поэтому, заметив расщелину между двумя огромными валунами, Дийк устремился туда.    Здесь почти не поддувал ветер, и было гораздо теплее, чем на открытом месте. Дийк сгрузил с себя девочку и уложил на свою крутку. Сам завернулся в одеяло (это была одна из тех редких вещей, что он всегда таскал за спиной и любил трепетно - за теплоту, пушистость и малую промокаемость). Под боком пристроился Гох - идеальная грелка и защитник в одном лице. Рыш тихо и мелодично посвистывал, как делал всегда, перед тем как заснуть.    - А ты серый...    Дийк уже почти отключился, и голос девочки неприятно прорезал слух и сознание.    - О чем ты? - Он приоткрыл набрякшие дремой веки.    Наки сидела, сжавшись в комок под своим тулупом, и не отрывала от него пристальных дымчатых глаз.    - Я замерзла. Хотела перебраться к тебе поближе и поняла, что ты серый. И испугалась. У тебя волосы стального цвета, и глаза тоже. А еще твой зверь - он так странно выглядит, я таких ни разy не встречала.    Дийк вздохнул, покорно и коротко, и отвернул край одеяла, освобождая место рядом с собой.    - Я не причиню тебе вреда. Если б хотел это сделать, не тащил бы на себе так долго. Грейся - ни я, ни мой зверь тебя не съедим. Он меня слушается и вообще - маленькими девочками не питается.    - А откуда он у тебя? - Наки не заставила себя долго упрашивать и свернулась клубочком под его правым локтем, изогнув шею, чтобы по-прежнему пожирать настойчивыми глазами цвета предгрозовых туч.    - Я нашел его очень далеко отсюда. Не в вашем мире, в другом - если ты понимаешь, о чем я. Охотники убили его мать, когда он был совсем крошечным котенком... или все же щенком? - Дийк с сомнением покосился на лохматую голову, уткнувшуюся ему подмышку. Свист потихоньку перетекал в сопение, тяжелые, томно раскинувшиеся лапы с когтями цвета темного янтаря подрагивали. Рыш, как и все его собратья, казался гибридом пса и кота, или, учитывая размеры - волка и снежного барса. - Ну, не важно. Важно, что он был крохотный и я не мог оставить его умирать от голода.    - Бедненький... - Девочка запустила пятерню в густую, с ладонь толщиной, шерсть на загривке зверя, и он заурчал сквозь сон, не открывая глаз.    - Сердится? – опасливо спросила она, но детская ладошка не отпрянула.    - Да нет. Ласку он любит.    - Свистит он здорово, я так не умею... А по характеру он кто: кот или пес?    Дийк улыбнулся про себя: оказывается, в этом мире тоже есть кошки и псы. А он и не знал. Не успел заметить, странствуя по заснеженному безлюдью.    - Должно быть, пес. Если ты имеешь в виду верность. Но с немалой долей кошачьего упрямства и любви к свободе.    - А ты хороший! - неожиданно заключила девочка. - Хоть и серый. Мне с тобой стало спокойно: теперь я знаю, что ты сможешь меня защитить. Тем более, на пару с таким зверюгой... А еще я знаю, кто ты. Ты такой же, как моя сестра.    - Какая сестра?    - Сестра… она…    Но продолжения Дийк не дождался. Наки закрыла глаза и засопела, погрузившись – резко, как прыжок в воду, в крепкий сон.       Сам себя он называл "промиром" - Проходящим Миры. Ни разу ему не встретился человек той же породы, из чего Дийк заключил, что подобные люди рождаются редко - раз в столетие, а то и тысячелетие. Своей родины он не помнил, как не помнил и того времени, когда где-то и с кем-то жил, в одном определенном месте. Самое первое воспоминание, на самом дне памяти: он лежит навзничь на чем-то горячем и шершавом, вроде свежеуложенного асфальта. Перед глазами - ночной небесный свод с мириадами звезд, но отчего-то он не может найти ни одного знакомого созвездия...    Потом он долго брел по пустыне, серой и ровной. Лишь острые известняковые скалы изредка разнообразили унылый пейзаж. Совершенно н***й. Днем было жарко, ночью он сильно зяб. Прошлого он не помнил, но отчего-то знал определенно: мир, по которому он бредет - чужой. Он впервые здесь. Его родное солнце не ярко-белое, с ртутным отливом, а небеса в разгар дня не выцветают до цвета слоновой кости.    Всходило и заходило чужое ртутное солнце, а раскаленная плоская пустыня все не кончалась. Из живого ему попадались лишь насекомые - большие, размером с зайца, белесые, скрипящие сочленениями конечностей, они испуганно отскакивали в сторону на три-пять метров, едва завидев путника. С трудом поймав пару штук, Дийк испытал разочарование: они оказались абсолютно сухими и безвкусными.    (Размером с зайца? Проговорив про себя слово «заяц» и увидев внутренними глазами это животное, Дийк понял, что вовсе не все он забыл из своего потерянного мира.)    Он уже давно должен был умереть от жажды и голода (и испытывал слабое удивление, отчего все-таки жив) - когда в одну из ночей, по какому-то наитию, обвел вокруг себя круг обломком известняка. А затем крепко зажмурился и от всей души пожелал очутиться в каком-нибудь ином месте...