Волк для Шарлотты

Солнце ползет к верхушкам разлапистых елей, разливая по облакам расплавленное золото. Ветерок шевелит волосы, и я с удовольствием подставила лицо его теплым струям. Возвращаться от речки через главную дорогу не хотелось - из таверны по пути доносится гогот и грохот кружек. Жнецы вернулись с полей и теперь отдыхают, отводят душу, и предаются мирским радостям. Я поправила тазик с бельем и откинула с плеча косу, которая в свете вечернего солнца кажется золотистой. Затем еще раз взглянула на главную дорогу и двинулась в обход слева. Тропка ползла за домами, и я облегченно выдохнула, когда гогот из таверны остался позади. Обычно мужчины вели себя спокойно и не приставали к девушкам, но сегодня праздник третьего урожая, а значит будут пить больше дозволенного. Я осторожно выглянула из-за угла и окинула взглядом улицу. На той пусто, как в пересохшем колодце. Осмелев, я выступила из тени. Мой дом находится левее по тропинке, и чтобы добраться до него после стирки на реке приходится идти мимо таверны. Едва я расслабилась и двинулась мимо конюшни, откуда крепко пахнет лошадьми, как свет заслонила высокая фигура. Я охнула и подняла взгляд. Передо мной стоял высокий черноволосый мужчина тридцати лет, с крупным лицом и довольной ухмылкой. - Пусти, Грэм, - попросила я, стараясь, чтобы голос звучал уверенно. – Я иду с реки, меня ждут дома. Если я не вернусь к закату, меня хватятся. Мужчина покосился на уходящее солнце, щурясь, как кот, которому перепало сметаны, потом проговорил, складывая руки на груди: - До заката еще минут пятнадцать. Я попятилась, но он ухватил меня за локти и вместе с тазиком втащил в конюшню. Пытаясь вырваться, я задергалась, но его пальцы впились в кожу так сильно, что тазик вывалился и с шорохом упал в сено. Горло перехватила паника, я прохрипела испуганно: - Я закричу. - Кричи, - прошептал Грэм мне прямо на ухо, опалив горячим дыханием, в котором уловила явный запах браги. – Я люблю, когда кричат. Он прижал меня к стене, обхватив за талию. В страхе я дернулась, пытаясь высвободиться, но его рука легла мне на грудь и сжала. Из груди вырвался стон, я всхлипнула. - Мне больно. Лицо Грэма скривилось, но пальцы сжимать перестал. Ему явно доставляло удовольствие властвовать над слабыми, а я даже на цыпочках была меньше его. Едва решила, что Грэм одумался, и пьяный угар выветрился из его головы, как пальцы поползли вниз по платью и остановились там, куда можно допускать лишь мужа. - А так тебе не больно? – спросил он, выдыхая мне в рот и надавливая на самое сокровенное. Скривившись от запаха, я задрожала, как осиновый лист. Потом вжалась в стену конюшни и стала мысленно молить богов, чтобы они вернули разум и самообладание торговцу. - Грэм… - еле слышно пропищала я. - Ты же обещал… До свадьбы не трогать меня… Это не по закону… Ты обещал… Его пальцы все глубже пробирались сквозь тонкую ткань платья, и я в ужасе застыла, боясь, что он нарушить обещание и опорочит меня. После свадебной ночи никто не поверит в мою невинность, если простынь останется белой. - Грэм… Прошу… - взмолилась я. – Мои родители обещали, что выдадут меня за тебя. Не порочь меня... Мужчина завис надо мной, жадно вглядываясь в лицо, и я поняла, что от грани, из-за которой не возвращаются, меня отделяет стена толщиной в волос. Его сухие пальцы проскользили по моей щеке, потом ухватили губу и потянули вниз. - Чертовы правила, - прохрипел он, прижимаясь ко мне, и я вновь всхлипнула. -  Ничего. Когда станешь моей женой, ты каждый день будешь раздвигать передо мной ноги. И обещаю, тебе будет это нравится. С этими словами он грубо впился мне в губы. Я зажмурилась, чувствуя лишь ужас и зловонное дыхание после браги, а когда открыла глаза, в конюшне осталась лишь я и тазик с бельем.