Скажи, за что?

Мягкая темнота кутала в свои объятия, скрывая одинокую фигуру, гордо шествующую по Пристани Лотоса. Расправленные плечи и прямая спина, упрямо поджатые губы и пренебрежительный взгляд — встречавшиеся на пути адепты, спешили склониться в поклоне и не поднимать головы, вплоть до того, пока не утихала тяжелая поступь. Миновав еще несколько зданий, Цзян Чэн оказался в самом тихом местечке своих владений. Черный храм с восьмиугольной крышей встретил его сонной тишиной и тусклыми огоньками. Глубоко вздохнув, он толкнул массивную дверь, которая с легкостью поддалась. Легкий ветерок растрепал края лиловой ленты, путаясь в волосах. Не сделав и пары шагов, глава ордена Цзян рухнул на подушку, преклоняя колени. Соленые капли слез дорожками покатились по бледным щекам. Лицо исказила гримаса боли и скорби. Таблички с именами предков плотными рядами стояли в передней части храма. Трясущимися руками, Цзян Чэн достал три палочки благовоний и поджег их, ставя в бронзовый треножник перед табличками. Приятный запах мгновенно забился в легкие. Молча, сделав три поклона каждой табличке, он невидящим взглядом стал наблюдать, как мелькают, причудливо отпрыгивая, блики от зажженных свечей. Он приходил сюда каждый день, на протяжении последних двух месяцев, которые прошли со дня смерти Яньли. Каждый раз, стоило створкам двери сомкнуться, и тяжелый груз опускался на плечи, придавливая к земле. Как подкошенный он оказывался на коленях. Раз за разом слезы жгли глаза, а слова горло. Но из пересохшей глотки не удавалось вырваться и слову. Завтра, он возглавит поход на гору Луань Цзан, поведя за собой четыре великих ордена. Сидя на коленях, утирая рукавом слезы, он пытался убедить себя, что все делал правильно. Он ненавидел Вэй Усяня, который беспрестанно и методично разрушал его жизнь. Сначала, пошатнул уважение к нему, как к главе ордена. Потом отбрасывал тень презрения к его клану, даже не являясь его адептом. Затем отобрал самое дорогое, что у него оставалось — сестру. И наконец, как апогей этого безумного марафона — забрал последнего близкого человека — себя. Ненависть жгучим коктейлем опаляла внутренности, стоило кому-нибудь заикнуться о Старейшине Илина. Чувство гордости за это отдавало горечью. Он взращивал эту ненависть, бережно храня и лелея ее крупицы. Искренние чувства скорби показывались только здесь — в храме предков Юньмэн Цзян. Глубокий вдох. Он должен быть сильным. Выдох. Он ненавидит Вэй Усяня. Вдох. Когда последние дорожки слез высохли, он поднялся на ноги, которые покрылись тысячами иголок, покалывая. Вскинув взгляд, последний раз скользя по именам родителей и сестры, Цзян Чэн остолбенел. — А? — Покрасневшие родные глаза с болью и глубокой печалью, смотрели прямо на него. Вэй Усянь находился рядом с дальней стеной, буравя его недоуменным взглядом. Искреннее удивление легко читалось в расширившихся зрачках и чуть приоткрытых пухлых губах. Моргнув пару раз, Цзян Чэн шагнул назад и наткнулся спиной на стену. Видение рассеялось, и фигура Усяня пропала, будто и не было её вовсе. — Чтоб тебя, чертов Вэй Усянь! — Только услышав собственный голос, Цзян Чэн вышел из транса. Оказалось, он все это время до побелевших костяшек сжимал кулаки. А тело напряглось так, что он чувствовал каждую мышцу. Не мог здесь быть его шисюн. Похоже, ему скоро понадобится целитель. Тяжелая грозовая туча, ползла по небу, приковывая задумчивый взгляд. Серая и огромная, она заволакивала все пространство, словно огромное чернильное пятно. Резкие и стремительные порывы ветра, тормозили перед преградой, в виде громадной постройки, заваливаясь в гости, лишь через открытые главные двери. Заклинатели, то и дело ежились, от слишком пронизывающего сквозняка, но были столь распалены спором, что не обращали на это внимание. — Наш орден и так уступил в прошлый раз бесхозные земли Юньмэн Цзян, нам тоже нужны лишние чжаны! Население растет, новым постройкам негде возводиться. Люди начинают возмущаться.