Лучший друг мужа

Глава 3. Босые ноги

(От лица Екатерины)

Дождь за окном рисует на стекле узоры, похожие на паутину. Я сижу на краю ванны, опустив ноги в таз с тёплой водой. Пузырьки пены лопаются, оставляя на коже липкие следы. Лак на ногтях облупился ещё неделю назад, но мне всё равно. Или так кажется, пока я не замечаю, как пальцы сами собой прячутся под край свитера. Владимир говорит, что это мелочи: «Кому ты тут краситься собралась? Мне нравится и так». Его одобрение звучит как приговор.

Сегодня утром, пока он брился, я разбила чашку. Та самая, с трещиной, которую он принёс с завода. Она упала со стола, ударившись о линолеум, и рассыпалась на осколки, похожие на льдинки. Я долго собирала их, пока Владимир кричал из ванной: «Опять твоя рассеянность!» Сейчас, глядя на свои босые ноги, я думаю, что осколки всё ещё где-то здесь — может, в складках занавески или под холодильником. Как и всё, что я пытаюсь скрыть.

Роман пришёл неожиданно. Владимир попросил передать ключи от гаража, но я знала настоящую причину. Он звонил ему вчера, говорил о том, что я «загрустила». Стоя в дверях, Роман снял кроссовки, даже не спросив разрешения. Его носки были в мелких дырочках у больших пальцев. «Можно чаю?» — спросил он, проходя на кухню, будто это его дом. Я кивнула, чувствуя, как подошвы ног прилипают к холодному полу.

Пока он листал учебник, я наливала кипяток в заварочный чайник. Его взгляд скользнул по моим ступням, задержался на ногтях. «Вы всегда ходите босиком?» — спросил он, и я почувствовала, как жар поднимается к щекам. «Дома удобнее», — пробормотала, убирая ноги под стул. Он усмехнулся, достал из кармана маленький флакон: «Держите. Сестра забыла в общаге». Это был лак — тёмно-бордовый, как спелая свёкла.

Владимир никогда не дарил мне таких вещей. Он считал косметику «бабской прихотью». Роман же поставил флакон на стол так небрежно, будто передавал салфетку. «Можете выбросить, если не нравится», — сказал он, но я видела, как его глаза ищут мою реакцию. Сказала «спасибо» и сунула флакон в карман фартука, где он жжёт, как уголь.

Мы пили чай молча. Он разломил печенье пополам, протянул мне часть. «Не хочется», — ответила я, но он положил кусочек прямо мне на ладонь. «Вы же не на диете?» — пошутил он, и его мизинец снова коснулся моей кожи. На этот раз я не отдернула руку. Касание длилось дольше, чем нужно. Достаточно, чтобы я запомнила температуру его пальцев.

После его ухода я достала флакон. Сидела на полу в ванной, ворочая в руках крошечную кисточку. Красила ногти медленно, будто совершала ритуал. Бордовый цвет казался чужеродным на моих бледных пальцах, как кровь на снегу. Когда Владимир вернулся, я уже стерла лак ацетоном, но кончики пальцев пахли химической горечью. «Что это?» — спросил он, морща нос. «Чистила плиту», — солгала я, впервые поняв, как легко это даётся.

Ночью я проснулась от звука дождя. Вышла на кухню, включила настольную лампу, и в её жёлтом свете снова накрасила ногти. Бордовый блеск казался мне ключом к другой жизни. Спрятала руки под подушку, боясь, что утро всё смоет.

На следующий день Роман пришёл снова. Принёс книгу по квантовой физике, которую Владимир просил ещё месяц назад. «Забыл раньше», — соврал он, улыбаясь так, будто мы оба знали правду. Я варила кофе, когда он вдруг опустился на корточки рядом со мной. «Дайте посмотреть», — сказал он и взял мою руку в свои. Пальцы его были тёплыми и шершавыми от бумаги. «Красиво», — прошептал он, проводя большим пальцем по моему ногтю. Я не успела ответить — на лестнице хлопнула дверь, и мы отпрянули друг от друга, как дети, пойманные на шалости.

Теперь, каждый раз, когда я остаюсь одна, крашу ногти. Стираю перед возвращением Владимира, но следы остаются — как тени на обоях после снятой картины. Роман приносит новые оттенки: синий, как ночное небо, зелёный, как трава, которой нет в нашем дворе. Мы не говорим об этом. Он оставляет флаконы в щели между холодильником и стеной, а я нахожу их, когда мою пол.

Сегодня утром, пока Владимир спал, я надела его старые носки и вышла на балкон. Дождь превратил двор в зеркало, где отражались только окна да ржавые качели. На ногах — лак цвета старой меди. Я представила, как он стекает по моим пальцам, как расплавленный металл, и застывает на бетоне. Может, через сто лет археологи найдут эти капли и решат, что здесь жила ведьма.

Роман застал меня за этим занятием. Я не слышала, как он вошёл. «Красиво», — повторил он, глядя на мои ноги. В его голосе не было насмешки. Он протянул коробку с пирожными: «Владимир просил передать». Мы ели их молча, сидя на полу в прихожей. Крем оставался на его губах, и я едва сдержалась, чтобы не вытереть его салфеткой.

Когда он ушёл, я обнаружила в коробке новый флакон — золотой, с надписью «Кровь дракона». Накрасила ногти сразу, не дожидаясь вечера. Цвет был таким ярким, что казалось, он светится в полумраке кухни. Владимир, вернувшись, спросил: «Ты руки в йоде макала?» Я засмеялась впервые за месяц. Смех звучал фальшиво, как треснувший колокольчик.

Ночью я снова стёрла лак. Но теперь под подушкой лежит золотой флакон. Иногда я достаю его, перекатываю в ладони, слушаю, как жидкость булькает внутри. Это моя тайная мелодия, мой ноктюрн в серой симфонии дней.

Фикус сбросил ещё один лист. Я приклеила его скотчем к зеркалу в ванной. Теперь, когда я крашу ногти, он шелестит, будто хочет что-то сказать. Может, предупреждает. Может, завидует. А я слушаю дождь за окном и думаю, что босые ноги — это не стыдно. Стыдно — никогда не чувствовать земли под ними.