Неистовый квартет. Книга 1. Начало пути

Глава 2. Часть 4

Путь занял четыре дня, Дора отказывалась от предложений Карла поработать носильщиком, и ее ноги медленно привыкали к тому, что снова могут ходить. К тому же Доре удалось во время одного из привалов сварить укрепляющий кости напиток, состоящий из разных трав. Бланка очень им заинтересовалась, но попробовав эту горькую гадость, потом еще долго плевалась.

Если не считать боли в ногах, к которой Дора даже привыкла, путешествие можно было бы называть приятным. Зеленые луга, заросшие вереском холмы, ветер, доносящий запахи полевых цветов. Иногда Дора просто шагала, ни о чем не думая, впитывая в себя мир вокруг и отдыхая душой.

Но вот компания остановилась у двух высоких холмов, который сжимали вход в Арабьярскую долину.

— Похоже, слухи не врали, — процедил Фриц. — Чувствуете?

Дора ощущала, что ветер, до этого теплый и игривый, теперь стал ледяным, так и норовящим задрать юбку или вырвать из рук мешок. Но она решила, что это связано с положением холмов или еще чем-нибудь.

— Ты же знаешь, у меня не такое тонкое чутье на тьму. — Карл прищурился. — Но я не слышу стрекота насекомых, это дурной знак.

Бланка вздрогнула и вдруг взяла Дору за руку, словно ища поддержки. Та, помня, как Бланка обнимала ее после жуткого кошмара, ответила теплым пожатием.

— Ну, вперед, дети мои! — Фриц, который наверняка и на смертном одре будет шутить, первым шагнул в проход.

Остальные потянулись следом.

Вопреки ожиданиям Доры Арабьярская долина вовсе не была безжизненной пустыней, по которой бродят призраки неприкаянных душ.

Перед глазами Доры открылось совершенно обычное место, какие она уже в изобилии видела в Несской марке. Небольшая долина, с двух сторон окруженная горами. Несколько рощиц, луга. Пожалуй, только ближе к горам растительности становилось меньше, и еще, пожалуй, именно оттуда дул странный ветер. Дора быстро отвернулась: почему-то ей не хотелось туда смотреть.

Зато Фриц смотрел в ту сторону довольно долго, но потом тоже отвернулся и протер глаза.

— Думаю, врата там. Эх, жаль, мы не дошли сюда засветло. Теперь придется останавливаться в деревне.

— Скверное место… Давайте отойдем как можно дальше. — Бланка обняла себя за плечи, и от Доры не укрылось, что Карл тут же переместился, оказавшись точно между входом в долину и Бланкой.

— Лучше как следует отдохнуть в доме, — возразил Фриц и улыбнулся Бланке. — Я смогу нас защитить.

— Я тоже, — вставила Дора. — Я собрала кое-какие отпугивающие зло травы.

Ноги гудели и Дора не сомневалась, что сможет уснуть даже в таком жутковатом месте.

Они вернулись в деревеньку, через которую прошли, двигаясь к долине.

Тогда Дора только мельком отметила вопиющую даже для Несской марки бедность. Но теперь заметила больше: и обилие помоев на улицах, и отсутствие нормальных домов из дерева или камня, и парочку пьяных, спящих в лужах вместе со свиньями.

Один из любителей топить тоску в вине еще держался на ногах и попытался подкатить то ли к Доре, то ли к Бланке. Поворачивался он то к одной, то к другой, пытаясь что-то сказать. Но пока пьяница решал, какой же из дам отдать сердце в купе с прочими частями тела, Карл схватил его за ворот грязной рубахи и встряхнул так, что клацнули зубы.

Когда Карл опустил пьяницу на землю, у того пропало желание знакомиться с кем-то, кроме земли.

Друзья прошлись по деревне, выбирая, в какой дом попроситься на ночлег. Домов то было не больше десятка, все как на подбор построенные из дерна или вырытые прямо в земле. Среди них выделялась деревянная часовня, из нее двое мужчин перетаскивали вещи на телегу, а третий что-то втолковывал сгорбленной старушке в бесформенном коричневом платье.

Они разговаривали на несском, так что Дора поняла немного. Старушка постоянно повторяла: «Пожалуйста, пожалуйста». Мужчина ругался и говорил, что священник занят. Когда старушка попыталась схватить его за руку, резко толкнул ее.

Бросившись вперед, Карл едва успел поймать старушку у самой земли.

Мужчина, так грубо обошедшийся с женщиной, годящейся ему в матери, сплюнул и пошел к церкви.

— Даже не извинился! — возмутилась Бланка.

И спросила у старушки, которую Карл аккуратно поднял на ноги, держа за одно плечо:

— Как вы, бабушка?

Та обвела взглядом весь маленький отряд и, уставившись на Фрица, вдруг залилась слезами. Ее маленькое тело била дрожь, слова застревали в горле, так что Дора едва смогла разобрать что-то про мужа и смерть.

— Все в порядке, — мягко сказала Бланка, гладя старушку по плечу. — Скажите, что у вас стряслось, и мы сделаем все, что в наших силах.

Тяжело сглотнув, старушка, похоже, поняла, что нужно говорить на элизарском и произнесла, коверкая слова:

— Падре… Муж… умирать… священник… исповедь!

Она бросилась к Фрицу, схватила его за пелерину на рясе, и снова заплакала.

— Ведите нас, фрау, я провожу вашего супруга в последний путь, — твердо сказал Фриц.

Старушка просияла, полезла в карман и, достав оттуда горсть медяков, попыталась впихнуть Фрицу в руку.

— У меня… мало… очень мало. Наш падре не хотеть помогать за мало. Но вы взять, взять все. Только муж… скорей.

Фриц взял ее маленькие сухие ручки в свои ладони.

— Уберите деньги, фрау, тот, кто надел рясу, не может брать деньги.

Дора едва слышно фыркнула. Помнится, совсем недавно Фриц был не прочь ободрать свою паству и не гнушался враньем.

Старушка, которую, звали Гэйнко, повела всю компанию к себе домой. Увы, принять их пышно она не могла.

Во дворе за покосившимся плетнем важно прохаживался, защищая двух куриц и сплетенный из веток сарай, потрепанный петух с единственным пером в хвосте. Завидев незнакомцев, он тут же принял боевую стойку и попытался клюнуть Фрица.

— Петух петушка видит издалека, — невозмутимо заметил Карл. — Небось, куриц своих уже приревновал.

— Пусть не волнуется, меня интересуют только упитанные курочки, — в тон ему ответил Фриц.

Дора улыбнулась, ощущая, как слегка рассеялась тяжелая атмосфера, нависшая над деревней, словно туча. Наверняка это все из-за Адских врат: и люди стали вести себя хуже, и деревня выглядит такой неуютной.

Дверь домика со стенами из торфа и тростниковой крышей располагалась так низко, что даже миниатюрной Бланке пришлось нагибаться. Что уж говорить о здоровенном Карле? Он вообще забирался ползком.

Фриц на некоторое время остался снаружи, Дора, оглянувшись, заметила, что он рисует палочкой что-то на земле возле плетня. Заинтересовавшись, она подошла поближе.

— Это текст молитвы, отгоняющей зло, на церковном языке, — ответил на ее невысказанный вопрос Фриц. — Она защитит нас от влияния Адских врат, но ее хватит разве что на эту ночь… врата набирают силу…

С минуту Дора смотрела на его темную фигуру, напоминающую сейчас нахохлившегося ворона, затем вошла в дом.

Полумрак внутри не мог развеять слабый свет, пробивавшийся в единственное окошко. К чести доньи Гэйнко в единственной комнате было чисто и пахло не потом или протухшей едой, а травами. Все остальное же было, как в любом бедном доме. Грубо сколоченный стул, три табурета, жаровня и сундук.

Занавеска в дальнем конце комнаты скрывала узкую кровать, видимо, когда-то бывшую супружеским ложем. Теперь она вся досталась худому старику.

Даже если бы Гэйнко не сказала, что ее муж умирает, Дора бы сразу догадалась. Все же она с детства наблюдала, как мать лечит людей, а потом стала врачевать сама. Человека, одной ногой стоящего за гранью мира, всегда окружает особый ореол, который Дора не смогла бы описать словами. Покой, но холодный и по-своему страшный. Иногда умирающего удавалось вырвать из лап Костлявой, чаще, увы, нет.

Дон Зеру, чьем имя, как вспомнила Дора, означало «небо», уходил именно туда.

— Чем болен ваш супруг? — все же спросила она у Гэйнко на ломанном несском.

История оказалась обычной: Зеру с женой работал на маленьком огороде, вдруг у него сильно закололо в груди, и он потерял сознание.

Гэйнко кое-как дотащила Зеру до дома и уложила в кровать, с тех пор бедняга уже не мог ходить самостоятельно, говорил с трудом и угасал с каждым днем.

— Ему пять десятков с хвостиком, а в их семье все долгожители, — причитала Гэйнко, то и дело промокая глаза краем рукава и забыв перейти на элизарский. — Это все то зло, что поселилось в соседней долине. С тех пор люди стали чаще умирать, особенно дети… И все обозлились.

— Разве здесь уже не появлялись инквизиторы? — спросила Дора.

— Приходить один… совсем молодой. — Гэйнко наконец заговорила по элизарски. — Неделя уже… он уходить туда… и не вернуться.

Дора похолодела и заметила, как напрягся Карл. Если инквизитор не вернулся через неделю после того, как ушел запечатывать Адские врата, мало шансов, что он еще жив. Вот ведь, что за тупицы сидят в главном штабе инквизиторов в Несской марке? Послали одного мальчишку! Плевать на все, кроме своих интриг да дележа власти.

— Вам надо уезжать отсюда, донья Гэйнко, — сочувственно сказала Бланка.

— Сын уехать с жена и дети. Хорошо. А Зеру уже тогда лежать. Как его увозить? — Гэйнко развела руками. — Мы здесь родиться и здесь умирать.

— Как же сын мог вас бросить? — Бланка негодовала.

Но Гэйнко, казалось, восприняла произошедшее, как должное.

— Ему только мучиться с нами. Пусть живет счастливо.

Она вздохнула и снова умоляюще взглянула на Фрица, который как раз входил в дом.

— Не волнуйтесь, фрау, я провожу вашего мужа, как подобает. Пусть у меня нет с собой освященного вина и хлеба, но это — не главное. Имеет значение лишь свет в сердце, искреннее стремление к Богу.

Дора сжала кулаки: если бы под рукой были нужные травы, она бы еще попыталась что-то сделать, пусть и понимала — уже поздно. Но со смертью надо бороться до конца!

Сейчас же оставалось лишь беспомощно смотреть, как Фриц взял тонкую руку Зеру и произнес необыкновенно душевно, мягко:

— Пришло время готовиться к последнему пути, сын мой Зеру. Но ты не должен бояться, ибо Господь милостив и всегда раскрывает Райские врата для детей своих.

Зеру приоткрыл глаза, в которых уже отражалась пустота вечности, прошептал что-то, с трудом ворочая посиневшими губами, Дора разобрала лишь «Падре».

Сев на скрипнувшую кровать, Фриц глазами показал, что его нужно оставить наедине с умирающим.

Закрыв занавеску, Гэйнко осталась стоять, глядя в пустоту. Остальные не решились ее беспокоить.

Подавив блаженный вздох, Дора уселась на табурет и вытянула ноги, как бы тихо она не старалась двигаться, все же деревянные ножки под ней слегка скрипнули. Гэйнко вздрогнула, словно очнувшись ото сна, и принялась настойчиво приглашать оставшихся стоять Карла и Бланку за стол.

Угощение было скудным: каша с печеной морковью и репой, краюха ржаного хлеба. Ради гостей из сундука была извлечена драгоценная бутылка мутного самогона, и Карл получил в руки полную кружку, но отказался. Уже от одного запаха этого пойла кружилась голова, а на вкус оно наверняка настолько ядреное, что проберет даже Карла. Дора предусмотрительно не стала говорить, что не только мужчины пьют крепкий алкоголь.

Она на пару с Бланкой пыталась помочь Гэйнко по хозяйству, та упорно отнекивалась, бормоча про законы гостеприимства.

Есть, когда совсем рядом умирает человек, совсем не хочется, но впереди остался долгий путь, нужно было подкрепиться. Доре, как и остальным, сперва кусок в горло не лез, но потом она вошла во вкус. Возможно, в этом помогли звуки молитвы, доносившиеся из-за занавески. Мерный глуховатый голос Фрица успокаивал.

Когда тарелки (увы, весьма быстро) опустели, Дора решительно пресекла слабые возражения Гэйнко и помыла все сама в ведре на улице. Вскоре из дома вышел Карл и принялся рубить дрова, беря их из маленькой горки, жавшейся к стене дома. Маловато их было для того, чтобы греться даже теплой элизарской зимой, а в марке то было попрохладнее. Если это все запасы Гэйнко, то зимой придется ходить по соседям и униженно просить помощи. Дора оставила бы Гэйнко денег, только кабы они у нее были. Попросить у остальных она не решилась, точно не зная, как обстоят дела с толщиной их кошельков. Фриц, хитрый черт, наверняка разжился деньгами…

Поймав себя на весьма злобных размышлениях по поводу Фрица и его жадности, Дора поспешила затоптать зародыши гнева. Вполне возможно, на нее так влияют Адские врата, заставляя думать о плохом.

Вышедшая на крыльцо Гэйнко рассыпалась перед Карлом в благодарностях и попыталась было его остановить, бормоча, что как-нибудь дрова сама наколет. Карл наверняка не понял ни слова (Дора не заметила за ним знания элизарского или несского) но явно уловил общую суть:

— Куда тебе, мать, — буркнул он, снова занося топор.

Ладошка Гэйнко, кажущаяся совсем крошечной, по сравнению с мощными мышцами на плечах Карла, вряд ли могла его остановить.

Тоже вышедшая на улицу Бланка отвела Гэйнко к крыльцу, там они уселись рядышком. Бланка перебрала струны лютни, вызвав нежный перезвон, и запела элизарскую песню о девушке, провожающей милого на войну. Чистый голосок Бланки эхом разносился над двором, над всей деревней, улетая вдаль к зеленым холмам и входу в злую долину, как бы показывая, что людей еще не захватила тьма, что есть еще у них прекрасные песни.

Последний куплет, где девушка встречает любимого, которого уже не чаяла увидеть живым, звучал словно гимн победе любви над смертью.

Замерев рядом с крыльцом, Дора внимала музыке, ощущая, как уходит страх перед Адскими вратами и становится легче на душе.

Последний аккорд точно трель соловья еще долго звенел даже после того, как Бланка прекратила играть.

Смахнув с глаз слезы, Гэйнко обняла Бланку и шепнула:

— Спасибо, деточка.

Они еще немного посидели в тишине, нарушаемой только стуком топора Карла, прерывавшего ради песни свою работу. Вскоре из дома выглянул Фриц и попросил Гэйнко зайти для совместной молитвы. Он обменялся с Карлом быстрыми взглядами, и тот объявил, что вся компания поспит на улице.

Гэйнко принялась возражать и сошлись на том, что гости расположатся в сарае, благо символы, нарисованные Фрицем, охватывали весь маленький двор. Сам Фриц собирался провести ночь у постели умирающего.