Аурика

Прощание

     Прежде чем покинуть место, где он родился и вырос, с кузнецом Семёном выковал два креста, он не знал, как надолго покинет деревню. В нём взбунтовался зов крови, его тянуло к своим предкам. Рассказы бабушки о кочевой цыганской жизни будоражили его сознание: песни и танцы у костра, табуны лошадей – все эти рассказы были полны таинственного романтизма.

     В день, когда он был готов выехать, сходил в лесок попрощался с родными, откопал тайник: он впервые видел всё это добро. Первые секунды его, словно парализовало, он не мог отвести глаз от драгоценностей, теперь всё это принадлежало ему – этот блеск околдовал его. Из оцепенения его вывел ветер, который неожиданно поднялся, среди полного безветрия  и тишины.  Он понял, что это Донка даёт ему понять,  что она всё видит и знает, чтобы привести его в чувства.  Михай взял несколько монет и массивный перстень, в дар цыганскому барону, табора, в котором его приютят.  Тайник он выложил мелкими  ветками и прикрыл ими мешочек, затем всё закопал. Уходя, ветер стих, он ласкающим, нежным порывом трогал его за плечи, и юноша понял, это бабушка прощается с ним.

     Михай стоял у калитки, держа под уздцы  своего коня Буяна.

- Ну, куда ты, что тебя там ждёт? Ты ведь ещё так молод, - пыталась остановить его Ксения.

Полина стояла с глазами полными слёз.

- Я не прощаюсь, мне надо пожить среди своих и понять, кто я есть на самом деле, во мне течёт цыганская кровь, как не крути. Пока я не окунусь в эту стихию, не будет душе моей покоя.

- Полина, я вернусь, вернусь или к тебе или за тобой. Слово моё верное. Жди!

    Вскочил на коня и помчался, не оглядываясь, видно не легко далось ему это решение.

    Четыре дня скакал молодой цыган, в поисках  своих сородичей. У людей спрашивал, может кто, что знал о стоянке табора. Не дружелюбно  и неохотно люди отвечали, а то и вовсе гнали прочь:

- Убирайся прочь, а то гляди, не досчитаемся чего, знаем вашу жульническую породу…

- Да и в мыслях ничего такого не было, зачем понапрасну наговаривать,- бывало пытался оправдаться Михай.

  Неприятно было слушать столь обидные слова в свой адрес, но рот людям не закроешь.

  Ближе к вечеру пятого дня, вдали увидел шатры, сердце застучало,  так сильно, что казалось оно бухает во всём его теле. Доскакав, до табора спрыгнул с коня и увидев  толпу цыган, в знак уважения, преклонил голову.

- Кто такой, откуда? – мужчина с кнутом в руках задал ему вопрос.

- Михаем кличут меня! Из дальних мест!

- Где община твоя, смотрю молод совсем, провинился никак?

- Скоро шестнадцать стукнет! Про своих не ведомо ничего, русской женщиной воспитан. Нашла меня в поле, возле умирающей цыганки, та только имя моё сказать успела. Вырос решил своих найти,  может кто и мать мою знает.

- Как звали то?

- Не успела имя своё назвать, только моё.

-  Дак и немудрено, времена какие были,.. всеми гонимые: и белыми и красными, убиенных сколько и гонимых по свету.

- Харманом меня зовут, вроде как барон здесь: люди над собой поставили, смотрю, конь хорош, откуда?

- Ксения – женщина, что подняла меня, подарок сделала на четырнадцать  лет, у батьки её кобыла  жеребилась. Как подрос жеребчик, привела и сказала:

- Вот подарок от нас, какой цыган без коня…

- Чему обучен?

- Грамоте, у кузнеца в учениках ходил…

- Добрэ, добрэ…  пойдём в шатёр, скажу,  чаем напоят,  да поесть соберут, коня можешь пустить в табун.

-  Мала! – позвал Харман, молодую цыганку, которая тот же пришла.

- Собери, что ни будь  на стол, гостя покормить надо.

    Когда Михай остался наедине с бароном, протянул ему перстень и пять золотых монет, как научила его Донка.

- Щедрый дар! Ты парень загадка, это то откуда?

- Ксения сказала, что нашла при матери.

- Видно не простая цыганка мать твоя была, ни у каждой золото водится.  И женщина эта, видать не всё золотишко отдала.

- Она женщина честная. Так и пусть, коль так, четырнадцать лет поднимала меня, времена голодные были, приняла, как своего, ничем обижен не был. Могла б и вовсе ничего не дать.

- Да не волнуйся ты так, коль и было так за столько лет, видать и осталось то, что осталось.

     Михай  остался в таборе, только кочевая цыганская  жизнь, сильно отличалась от той, о которой рассказывала Донка. Он ни раз был свидетелем краж: воруют цыгане с большой проворностью и осмотрительностью, но обыкновенно мелочи: съестные припасы, одежду и другие необходимые потребности. Он нередко наблюдал, как хитро и ловко они выманивали деньги у  простодушных людей. В деревнях крестьяне готовы были отдать последнее, за якобы возможность цыганами заговорить деревни от пожаров и на добрый урожай на вечные времена. Но в основном женщины с детьми занимались попрошайничеством. Также видел, как неприветливо обходились с его народом и часто очень жестоко: во всех преступлениях и кражах, всегда винили цыган. Удивительно, что они не озлобились и не стали ненавистниками людей. Так же понимал, не смотря на юный возраст,  что общество само толкало  его общину, на подобные действия, не давая возможности им найти, какую либо работу и заниматься земледелиям.

       Иногда они совершали набеги на чужие табуны, но делали это подальше от мест своего пребывания, дабы не навлечь на себя подозрение. Привлекали  в основном тех молодых цыган, которые не имели под седлом своей лошади. 

       Михай занимался выпасом лошадей, иногда его привлекали  к ремонту шатров и кибиток.

Несколько раз пытались подбить его на воровство  в деревнях. Он знал,  как нелегко выживать крестьянину, как сложно вырастить и собрать урожай и был ярым противником подобных набегов и даже был наказан не раз кнутом, за бунтарские взгляды.

- Ничего, - говорил Харман, -  скоро женим, семью надо будет кормить, куда денется, всему обучится.

      В один из дней барон позвал его в свой шатёр.

    - Вот, что скажу тебе Михай. Ты в том возрасте, когда вполне можешь нести ответственность за семью. В твоём возрасте,  многие становились отцами.  Ты видный цыган, многим из наших таборных по нраву. Не выбрал ещё себе жену по сердцу?

- Мне только восемнадцать едва исполнилось, рано мне ещё о семье думать.

- Значит, мы за тебя подумаем...

   Юноша и сам ни раз замечал на себе заинтересованные взгляды молодых, почти девочек цыганок.  Он знал, его сердце давно принадлежит одной единственной, та, что ждёт его и знает, что раз сказал, значит, вернётся к ней, непременно.

      Однажды юноша вёл с водопоя Буяна и увидел возле шатра толпу  непривычно  нарядно одетых таборных цыган.

- Вот он сокол! Вот он ненаглядный! Заждались уже, - начала свою речь одна из не молодых, нарядных цыганок. Одевайся хороший, одевайся красивый!

- Куда? – не совсем понял Михай.

- Ай, лалэ! Не знает будто?! Невеста ждёт!

- Какая невеста? Откуда? Зачем?

- Что за женихи пошли? Ему говоришь, невеста  ждёт. Он – зачем?

      Рядом стоящие цыгане подняли его на смех.

- Я не хочу к невесте! – упирался парень.

- За тебя решили, радуйся! Хороша! Ах, как хороша! Сам увидишь!

- Не пойду  никуда!  Мне не нужна невеста! У меня уже есть невеста!

- Это как понимать?! – подал  голос  Харман, -  почему мочал? Кто она?

- Она не здесь, в деревне осталась, -  глядя на вытянутые лица окружающих, осмелев, сказал Михай.

     В воздухе повисла тишина.

- Шутить надумал?! Подумай крепко, не стоит отказываться. Законов не знаешь наших? Ты понимаешь, своим отказом оскорбление наносишь, её же замуж никто не возьмёт. Цыган не может на русской  жениться . Верно  говорю ромалы?

-  Верно! – загудела толпа, - Гнать его!

- Спасти от позора ещё не поздно, - опять обратился к нему барон.

- Я своего решения менять не буду, меня никто не спросил, надо ли мне это?

- За кнуты! – крикнул  глава общины и с суровым, даже злым лицом, и щёлкнул в воздухе кнутом.

- Гнать! – взревели  цыгане.

    На Михая обрушились удары кнутов, со всех сторон.

- Вон!- под щёлканье кнутов,  кричали взбешённые оскорблённые дерзким отказом люди.

     Тело юноши принимало всё новые и новые обжигающие удары, они сыпались с особой жестокостью. Он вначале шёл, с гордо поднятой головой, но удары были такой силы,  что он думал, вот-вот и он упадёт без памяти  и пока ещё оставались силы, пытался спасаться бегством.  Он бежал и бежал, а удары всё сыпались и сыпались… пока не услышал голос Хармана.

- Хватит с него! До смерти забьёте, в тюрьму захотели? Будет ему наука.

   Смеркалось. Михай не помнит, сколько прошло времени, как он пролежал в овражке. Куда ему теперь? В табор нельзя. Без коня ему не добраться  до своей деревни. Всё тело, словно было переломано и изорвано в клочья. Он дождался ночи.

   Когда звёзды высыпались на тёмно-синем небосклоне, молодой цыган привычно заложив пальцы в рот, свистнул, правда свист получился какой-то слабый. Но чуткий слух Буяна уловил хозяйский сигнал  и отозвался призывным ржанием. Буквально несколько секунд  и он уже стоял перед хозяином.  Из последних сил, юноша взобрался на круп коня, почти в полусознательном состоянии. Единственно, что он смог сказать:

- Домой Буян, домой!

     Михай не помнил как и сколько времени он провёл в дороге, рубашка прилипла к телу, его мучала жажда.  Сквозь пелену бессознательности, он ощущал чьё-то незримое присутствие.  По пути конь остановился рядом с ручьём, словно угадав желание хозяина,, -это было спасение. Кое как юноша с большим трудом спустился, для того чтобы попить воды и передохнуть от езды верхом, хотел было повернуться на спину и тут же сильно пожалел: жгучая нестерпимая боль пронзила всё его тело.  Он вскрикнул, конь заржал и  мягкими, влажными губами, стал трогать его лицо.  Некоторое время  он лежал на животе, конь рядом щипал траву. Отдохнув, тронулись в путь.

    На неопределённое время он потерялся во времени.

    Очнулся  в кровати

- Ох, и напугал ты нас!

   Услышал Михай, голос Ксении у себя над головой. Рядом сидела повзрослевшая и похорошевшая Полина и держала его за руку.

- Как я тут оказался?

- Среди ночи кобель лай поднял, муж мой Иван пошёл глянуть, а там конь стоит копытом бьёт и ржёт, а на коне то человек. Занесли в избу полуживого, без памяти ты два дня был… что же эти ироды с тобой сделали? Рубашку отмачивали от крови, вся залипшая на спине была.

- Ничего заживёт! – и увидев слёзы в глазах девушки, сказал,- За тебя Полюшка! Женить хотели, да я даже смотреть не стал  на невесту, сказал, что у меня уже есть невеста. Ещё за то, что отказывался жить по их правилам и законам.

       Молодой организм быстро восстанавливал силы.

       Михай решил, что жить  в старой, покосившейся избе, стало даже опасно. Он наведался к могилкам взял в тайнике драгоценностей, столько, сколько по его мнению хватило бы, чтобы улучшить их быт.

- Ксения, я думаю, что для тебя не секрет, что мы давно любим с Полюшкой друг друга, поэтому решил, что пора нам отделится, да и вам более, здесь находится не безопасно.  Вот! – он выложил золото на стол, - поезжайте с дядей Иваном в город, там есть ломбард, обменяете на деньги и купим дома. Кто цыгану поверит, что это честное, не ворованное.

    Скоро Михай с Полей  съиграли свадьбу в деревне. Вся деревня радовалась за молодых . Люди добрым словом вспоминали цыганку Донку и жалели, что так рано она покинула этот мир.

     Молодожёны жили в любви согласии. Полина стала доброй и заботливой супругой, они нежно и бережно относились к друг другу, не омрачая свою жизнь даже ничтожными спорами. Жена подарила своему цыгану двух детей погодок – старший мальчик, в маму русый, зеленоглазый, а младшая девочка, скорее в бабушку пошла – темноволосая, кареглазая, до того красивая, что даже люди оглядывались ей вслед…

     Дети подрастали на радость всем.

     Жизнь в деревнях  постепенно стала налаживаться.  Малые деревни объединялись и разрастались, из городов  возвращались люди, поднимались колхозы. Стало больше возможности для хорошей жизни. В деревне, где жил Михай  были большие пастбища, для выпаса; в правлении колхоза решили построить здесь конюшни и коровники. Эту новость очень одобрительно восприняли деревенские жители. Дополнительные рабочие места…

    Михай конечно  напросился работать конюхом, к лошадям он испытывал особую любовь.

    Весной детям Михая с Полиной исполнялось Андрейке пять лет, а Любашке  четыре года.           

     Шёл 1941 год. Никто не знал, какую боль и горечь несёт он людям, все просто жили и верили; когда страна оправилась от потрясений, всё лучшее ждёт их впереди.

     Вначале деревни стоял столб, на нём крепился железный диск и висела металлическая труба: на случай пожара, человек бил трубой по диску и люди услышав этот звук, сбегались на пожар.  В один из дней жители деревни услышали громкие удары, они не прекращались ни на секунду; - этот гул зловещим венцом повис над деревней и люди поняли, что случилась беда. Они выходили из своих домов, в каком-то тревожном ожидании, потому как знали, зря никто их беспокоить не станет.

     Так все узнали, что Германия без объявления войны напала на нашу страну.

     Михай собрал вещь мешок:

- Жаль, что не успели сфотографироваться.

- Вот, - Полина протянула ему на листке бумаги три обрисованные ладошки, свою и две детские .

- Так даже и лучше,- взял листок поцеловал детей  и обнял жену, - береги детей, знаешь, я не умею красиво и много говорить, но моё сердце остаётся здесь, с вами. Пусть моя любовь греет вас в холодные дни и хранит от бед. Бесконечно люблю вас. Не провожай, не могу видеть слёз, они выжигают душу. Дождитесь меня, только пожалуйста  дождитесь.

      А на сердце у молодого цыгана пудовый камень, тяжело было покидать семью, с которой словно пуповиной был связан, так сильно любил он жену и обожал детей. И хотел сказать слова любви и нежности, но они, будто застревали где-то.

      На краю деревни мужское население ожидал грузовик, увозя их в неизвестность…

      Приехали в город, Михая с односельчанами и другими мужчинами высадил прямо на платформе, на железнодорожном полотне стоял поезд с  «теплушками»,  тут же под роспись выдавали винтовки. Казалось, что кто-то решил за всех, изучение винтовки, чем-то ненужным, хотя многие видели её впервые, как и сам Михай и даже не знали толком, как её держать. Прозвучала команда:

- По вагонам!

      Все быстро загрузились и поезд тронулся. В вагоне было душно и накурено, кто-то пытался шутить, кто-то затягивал песни.  Колёса монотонно отсчитывали расстояние, атмосфера была напряжённая от неопределённости и неизвестности.

       Вдруг где-то совсем рядом, послышались взрывы, поезд резко затормозил, началась паника и неожиданно всё закувыркалось. Солдаты поняли, что надо, что-то делать, но было слишком поздно.  Михай отключился на какое-то время и очнулся, когда почувствовал на себе груды тел. Кое как он пытался выбраться наружу, взрывов уже не было слышно, наступила пугающая тишина. Откуда-то снаружи послышались голоса:

- Живые есть?

      Отозвалось несколько человек. Им помогли выбраться наружу. Только сейчас цыган увидел, какая чудовищная картина перед ним предстала: повсюду были раскиданы взрывами обезображенные человеческие тела, вагоны были искорёжены…  всё происходило, как в страшном, ужасном, безумном сне, но проснутся не получалось.

- Раненый?

  Он понял, что обращались к нему.

- Нет, это чужая кровь..

- Винтовка где?

- Не знаю!

- Какая винтовка?! Бери любую. Уходить надо, скоро здесь будут немцы. Лесом уходить будем. Раненым помочь надо.

   Михай плохо соображал, голова буквально раскалывалась, но понял,  этот, что отдаёт команды  здесь старший. « Вот  она – показала зловещее своё лицо. Вот она какая – война» и решил; он  сделает всё, чтобы его родные никогда не увидели этого кошмара.

    Началась суровая фронтовая жизнь: атаки, отступление… наполненные грязью окопы, пульсирующие вспышки немецких пулемётов и винтовки против них. Осунувшиеся, с воспалёнными глазами лица солдат, непомнящие, когда они спали последний раз и многое-многое другое, что вгрызлось в память. Никто тогда не знал, как надолго затянется война. Цыган никогда не прятался за спины других, шёл в атаку в первых рядах, так ему велело сердце. Изнурительная жара, затяжные ливни, суровые морозы: ничто не могло остановить смелого, невозмутимого солдата: он знал, за ним присматривали  там - сверху и помнил слова бабушки Донки, про  долгую жизнь, ни верить он ей не мог.

   За всю войну он не получил ни весточки из дома, каждый день он доставал из гимнастёрки  истрёпанный листок; а душа была полна необъяснимой тревоги… Разве мог он знать, что ещё в 1942 году в его родную деревню вошли немцы и за помощь партизанам, согнали всё население  в старый сарай на краю деревни: стариков, женщин и детей, и подожгли. Никому не удалось спастись.  Сама деревня была сожжена до тла, остались одни головешки.

      Такой деревню увидели выжившие после войны мужчины.  Такой её увидел и Михай. В правлении ему рассказали, что случилось с жителями деревне. Он до конца не верил в случившиеся, пока собственными глазами  не увидел  не догоревшие головешки домов и других строений.  Долго разрывал тишину крик раненого от горя мужчины, он затихал лишь на время и опять раздирающие душу рычание до хрипоты, пугало животных и птиц.

     Михай не знал, как ему дальше жить, куда идти. Война отняла у него самое дорогое. Все ради чего стоило жить, было разрушено. Он ходил в лес, могилки Донки и Джофранки были не тронуты, а от его жены и детей не осталось даже горстки пепла, всё было стёрто временем.  На месте сарая  он собрал горстку земли в кожаный маленький мешочек и повесил на шею. Здесь его больше ничего не держало, кроме горьких воспоминаний, отдающих щемящей, ноющей болью. Цыган,  ходил из деревни в деревню, нанимаясь пасти колхозные стада, пока не оказался  в местной деревни - Неверово. Здешние места приглянулись  одинокому, с глубокой раной в душе мужчине и он остался здесь навсегда. Ему нравилось пасти лошадей, он любил этих гордых, отзывающихся на людскую доброту животных. В них он порой находил  то, что не видел в людях. Он перегонял стада с одного пастбища на другое, находя для своих любимцев, лучшие сочные, душистые луга. Старый цыган научился понимать язык животных, он часами мог рассказывать о своих питомцах. Эта страсть к лошадям передалась и Николе. Он утвердился в мысли быть пастухом. После случившегося, юноша не ожесточился, отлежавшись, он лишь еще больше, замкнулся в себе.

   На пастбище  прискакал деревенский мальчишка, передав просьбу матери, вернуться домой, и, что отец не держит на Николу зла. Парень простился с цыганом, пообещав, очень скоро вернуться.

 Пришла осень, за ней зима. Зимой

   Аурика все больше проводила дома, зимой в лес не пойдешь, а другой у нее дороги не было. Она сидела в теплой натопленной избе и слушала бабушкины рассказы. Марфа многое знала и помнила, она была интересной рассказчицей, лишь не касалась темы о родителях внучки. Девушке нравились бабушкины рассказы о войне, где Марфа была санитаркой и на своих плечах, с поля боя вынесла ни одного раненного солдата. Пока болела старая женщина, ей требовалось больше внимания, что не позволяло внучке проводить время на улице, в тихую, мягкую погоду, без суровых морозов.

    Девушка выходила зимой на улицу, чтобы набрать на колодце воды, во дворе у них не было колодца. Как – то шла она зимой, за водой, утопая в сугробах, после только что, выпавшего за ночь снега. Из труб домов струился сероватый дымок и в воздухе стоял запах домашнего уюта. Погода была на удивление хороша и тиха. Навстречу мчались сани, запряженные в красавца жеребца, черной масти.

- Дави, лешачиху, - услышала она голос, доносившейся с саней. Она узнала его, он принадлежал задиристому Ивану,  друзья сидевшие в санях поддержали его смехом. Аурика, ели успела отскочить в сторону, того и гляди, чуть не зашибли. Она встала, стряхивая с себя снег, обижено посмотрев в сторону удаляющейся шумной, беззаботной компании, хорошо хоть вёдра были пусты.

   Летом Аурику забрасывали камнями, а зимой и вовсе несносные мальчишки не давали прохода, забрасывая ее снежками. Ну, хоть со двора не выходи. Девушка, с какой – то жертвенной покорностью принимала удары судьбы, повзрослев, она смирилась со своим положением в обществе, видно доля ее такая, быть отверженной среди людей.

    Болезнь бабы  Марфы не утихала, она как-то сразу осунулась и постарела. Фельдшера в деревне не было и Аурика не знала, чем ей можно помочь.

- Бабушка, родная, ты обязательно поправишься, мы с тобой еще на перегонки грибы собирать будем, вот увидишь,- говорила расстроенная затянувшейся болезнью Марфы, внучка, - бабушка ну ты же лечишь, помогаешь людям, почему себе помочь не можешь?

- От старости милая, нет лекарства.