Сделка с Дьяволом

Глава 5. Сломанная ваза

Утро началось с тишины, густой и давящей, будто дом затаил дыхание в ожидании катастрофы. Я спустилась в гостиную, где солнечные лучи цеплялись за пылинки, кружащиеся в воздухе, как пепел после пожара. На каминной полке, где раньше стояла мамина ваза эпохи модерн с изогнутыми лепестками синего стекла, теперь красовалась золочёная статуэтка орла — символ Кёнигсбергов. Я потянулась к ней, но голос Ирины остановил меня:

— Не трогай. Это фамильная реликвия. — Она вошла в комнату, поправляя шёлковый халат с вышитыми инициалами «И.К.». — Твоя мать, конечно, имела странный вкус. Все эти старые безделушки… — Её пальцы скользнули по спинке маминого кресла, оставляя вмятины на бархатной обивке.

Я молча прошла на кухню, где отец пытался приготовить кофе в новой машине, подаренной Ириной. Его руки дрожали, когда он нажимал незнакомые кнопки, а на лбу выступили капли пота.

— Пап, давай я помогу, — предложила я, но он резко отстранился.

— Всё в порядке. Ирина говорит, это лучшая модель. — Он улыбнулся криво, будто губы не слушались.

Ирина появилась в дверном проёме, держа в руках мамину вазу. Синее стекло блестело в её руках, как застывшая слеза.

— Виктор, дорогой, не думаешь ли ты, что эта… вещь нарушает гармонию? — Она повертела вазу в руках, будто рассматривая дешёвую подделку. — Я видела подобное на блошином рынке.

— Мама купила её в Париже, — выпалила я, чувствуя, как гнев поднимается к горлу. — На их годовщину.

— О, извини, — Ирина притворно вздохнула. — Но мы же создаём новую историю, верно? — Её пальцы разжались.

Ваза разбилась с мелодичным звоном, рассыпавшись на тысячи осколков, которые заплясали по мраморному полу, словно звёзды, падающие с неба. Я застыла, наблюдая, как синие осколки смешиваются с солнечными бликами, создавая абстрактную картину боли. Отец вздрогнул, но вместо того, чтобы что-то сказать, опустил глаза в чашку с кофе, который перелился через край.

— Ой, какая неловкость! — Ирина прикрыла рот ладонью, но в её глазах не было сожаления. — Наверное, возраст… руки слабеют.

Макс, спускавшийся по лестнице, замер на полпути. Его взгляд скользнул по осколкам, потом ко мне, и в уголке губ дрогнула тень чего-то, что могло быть сочувствием. Или насмешкой.

— Убери это, — сказал он горничной, появившейся в дверях как по волшебству. — И проверь, нет ли повреждений на полу.

Я опустилась на колени, пытаясь собрать осколки, но острый край впился в палец. Капля крови упала на синее стекло, смешавшись с бликами.

— Оставь, — Макс схватил меня за локоть, поднимая. — Они уже ничего не исправят.

— Как ты, — прошептала я, вырываясь.

Он не ответил, лишь сжал мою руку сильнее, оставляя синяк, который позже будет напоминать форму его пальцев.

Отец просидел весь день в кабинете, запершись с Ириной. Сквозь дубовую дверь доносились обрывки фраз: «…необходимо избавиться от всего старого…», «…Марина должна понять…», «…ради нашего будущего…». Я прижалась лбом к холодному стеклу зимнего сада, где мама выращивала орхидеи. Теперь здесь стояли кактусы Ирины — колючие, неприступные, как сама она.

Ночью я прокралась в гостиную. Лунный свет превращал осколки вазы в сияющую мозаику. Я собрала их в шкатулку с резной буквой «М» — маминой свадебной шкатулкой для украшений. Среди стекла наткнулась на чужой предмет: золотой кулон в виде змеи с изумрудными глазами. На обороте — гравировка: «В.К. — И.К. 12.10».

— Ищете это? — Ирина зажгла свет, и кулон в её руке блеснул ядовито-зелёным. — Милый сувенир, не правда ли? Виктор подарил его мне в день нашей первой встречи.

— Двенадцатое октября, — прошептала я, вспоминая дату на медицинской карте. — Вы были с ним, когда мама…

— Умирала? — Она наклонилась, запах её духов перекрыл воздух. — Ты должна благодарить меня. Без меня твой отец разорился бы, пытаясь оплачивать её лечение. — Она бросила кулон в шкатулку. — Но не волнуйся, я позабочусь о нём. Как и о тебе.

Её каблуки застучали по лестнице, а я осталась сидеть среди осколков, держа в руках доказательство, которое жгло ладонь.

Макс нашёл меня в три часа ночи в зимнем саду. Я сидела среди кактусов, перебирая осколки и пытаясь сложить их в призрачный силуэт вазы.

— Ты разрушаешь себя, — сказал он, садясь напротив. Его голос потерял привычную жёсткость, став почти человеческим.

— Как ты своего отца? — бросила я, не глядя на него.

Он схватил моё запястье, заставив уронить стекло.

— Ты ничего не знаешь о нём! — Его дыхание стало прерывистым, а глаза блестели в темноте. — Он… он верил в вашу семью. В дружбу. А ваш отец… — Он резко встал, опрокинув горшок с кактусом. Грунт рассыпался по полу, смешиваясь с пылью и прошлым.

— Что мой отец? — Я поднялась, чувствуя, как страх сменяется яростью. — Украл? Предал? Как ты любишь повторять?

Он прижал меня к стене, руки по бокам от моей головы.

— Он отнял у меня всё! — Его шёпот был грубым, как наждачная бумага. — Дом. Земли. Даже мать. — Глаза Макса метали искры, но в них читалась боль, которую он так тщательно скрывал. — А теперь ты… ты живешь в моём детстве, дышишь моим воздухом, споришь с моими призраками…

Он оттолкнулся от стены и ушёл, оставив меня в компании кактусов, чьи иглы торчали в темноте, как обвинения.

Утром я обнаружила, что шкатулка с осколками исчезла. Вместо неё на тумбочке лежала новая ваза — точная копия маминой, но слишком идеальная, без трещин и потёртостей. К ней была прикреплена записка от Ирины: «Прошлое нельзя восстановить, но будущее — в наших руках».

Отец, за завтраком, избегал моего взгляда. Его пальцы нервно барабанили по столу, пока Ирина рассказывала о планах перестройки библиотеки.

— Мы установим витрины для фамильного серебра Кёнигсбергов, — говорила она, намазывая масло на тост. — А старые книги перенесём в гараж.

— Пап… — начала я, но он резко встал.

— У меня совещание. — Он почти бежал к выходу, словмно стены давили на него.

Макс наблюдал за этой сценой, медленно помешивая кофе. Его взгляд скользнул по новой вазе, потом ко мне.

— Она купила её вчера вечером, — сказал он неожиданно. — Через час после того, как разбила твою.

— Зачем ты мне это говоришь? — спросила я, чувствуя, как в груди закипает смесь надежды и отчаяния.

— Потому что ты должна понять, — он отпил кофе, оставив на чашке отпечаток губ. — Ничто здесь не случайно. Даже её жестокость.

В тот вечер я нашла шкатулку в саду. Кто-то закопал её под розовым кустом, который мама посадила в день моего рождения. Осколки были завернуты в лист бумаги с чертежами нашего дома — на них кто-то красным маркером обвёл комнату отца и подвал.

Ночью я спустилась в подвал, который пах плесенью и старыми страхами. Среди ящиков с вином нашла коробку с надписью «Архив В.К.». Внутри — письма от Ирины, датированные за пять лет до смерти мамы. На конвертах — печать клиники, где лечился отец Макса.

Последнее письмо было наполовину сожжено. Сохранились лишь обрывки: «…результаты подделаны…», «…никто не узнает…», «…любовь стоит любых жертв…».

Шаги на лестнице заставили меня бросить письма. Макс стоял в луче фонарика, его лицо было бледным.

— Ты не должна была это видеть, — прошептал он, и впервые в его голосе прозвучал страх.

— Что они сделали? — Я показала на письмо. — Твой отец… они убили его?

Он схватил меня за плечи, тряся так, что фонарик выпал из рук.

— Замолчи! Ты не понимаешь, во что ввязываешься! — Его глаза безумно блестели в темноте. — Если она узнает…

— Кто? Ирина? — Я попыталась вырваться. — Она твоя мать!

— Она монстр! — Его крик эхом разнёсся по подвалу. — И мы оба её жертвы.

Он потянул меня к выходу, но мы замерли, услышав голос Ирины сверху:

— Максим? Ты здесь?

Её тень упала на ступени, и он резко оттолкнул меня в тень.

— Спрячься, — прошипел он, поднимаясь навстречу. — Если хочешь выжить.

Я прижалась к холодной стене, слушая, как он лжёт ей о проверке проводки. Его голос был спокоен, но руки, сжатые за спиной, дрожали. Когда они ушли, я выползла наверх, держа в руках обгоревшие письма — ключ к правде, которая могла уничтожить нас всех.

На пороге своей комнаты я обнаружила новую вазу — разбитую вдребезги. Среди осколков лежала записка от Макса: «Иногда нужно разбить всё, чтобы увидеть правду».