Наследство из Одессы

1 Ирина Я с боязнью смотрю на большой сверток, с которого подозрительно попискивает что-то похожее на котенка. Но Петя у меня никогда не отличался любовью к бездомным животным, да и сверток слишком большой для кота. Грязный коричневый застиранный плед, свернутый конвертом. Петр мнется в кресле, пальцы большие, загорелые до черноты с неровной каймой мазута под ногтями. Лицо виноватое. - Это Тая, - тихо, еле слышно отвечает он. - Тая? - Я тупо переспрашиваю, а подходить к дивану боюсь. Тая кряхтит, и пытается сбросить с себя пушистый, не первой свежести плед. - Ты что украл ребенка? А, Петь? - Не украл, - брат вздыхает, закрывает лицо руками, на мгновение становясь ребенком, которым он, по сути, еще и должен был быть. Всего семнадцать. А потом решительно смотрит на меня. - Это моя дочь, - говорит с вызовом. Я пытаюсь постичь необъятное. Я тетя! У меня оказывается есть племянница. Я уже смелее подхожу к свертку, отбрасываю замусоленный край. - Ты уверен? - зачем-то спрашиваю у Петра. И без всяких слов и экспертиз понимаю, да это его ребенок. Слишком похожая на него. Белый чубчик, такой же платиновый, как у Пети, глаза серо-синие, с характерным разрезом. Нос, бровки - кажется не мать ее рожала, а настоящий ксерокс просто откопировал моего брата. - Ну ладно, я рада что вы меня проведали, Тая настоящая красавица, - я сдаюсь, провожу кончиками пальцев по пушистому чубчику. Такие мягкие, такие удивительные волосики. Я уже люблю это маленькое чудо. Вот только..., - А мать ее кто? - боюсь такая же малолетка, как и Петя. Дети, дети, только оставь вас без присмотра, и вот сами наделали детей! - Она ушла от нас, - Петя бурмосится, достает из пакета грязную бутылочку. - Помоешь? Сама понимаешь мне нигде. Тая подает голос. Он у нее сильный, пронзительный. Кажется, еще мгновение, и Модест Валерьянович проснется и накричит на нас. Я хватаю бутылочку, несусь на кухню, ополаскиваю ее под горячей водой. Петя уже стоит в дверях, голубит к себе Таю, освободив ту от пледа. Ребенок совсем крошечный, одетый в синий с желтыми цветочками комбинезон, явно большой на него, на ножках прихваченный большими носками, чтобы не болтался. Тая хнычет, дрыгает ножками, пытаясь освободиться от носка. - Там смесь в пакете, - говорит Петька. - Надо развести кипяченой водой. Тая кушать хочет. Я послушно достаю из пакета начатую упаковку молочной смеси, читаю на желтой упаковке дозировку. Никогда не кормила маленьких детей. Петька то мне достался уже пятилетним, он кашу ел, и суп. А тут чудо малое. Понимаю, что Петр будет канючить, чтобы я ему помогла. А у меня Модест Валерьянович. Выгонит, сто процентов выгонит, и меня на улицу, сразу как проснется. Ну, хорошо, потом объяснять буду старому, как так получилось все. А сейчас надо ублажить маленького монстрика. Включаю чайник, воды там не много, закипает быстро. Развожу в бутылочке смесь, все согласно указаниям на коробке. Но смесь слишком горячая. - Ты ее под кран холодный подсунь, - советует Петя, как более опытный. -Ты бы может, вернул ребенка матери? - охлаждая бутылочку, снова предлагаю я. - Не к лицу тебе эти игры, Петь. Ребенок не игрушка. - Какая там игра, Ирка, - он прижимает маленький комочек к себе. Но она продолжает пхекать. Упрямая. - Женька мне малую вчера принесла, сказала, что она встретила любовь всей своей жизни, а я так - недоразумение. И дочь тоже недоразумение. Говорит, что, если мог сделать малую, то и нянчить ее смогу. Потому что там, в новой жизни, Тайка ей только мешает. Не хочет новый принц чужой прицеп воспитывать. - И сколько твоей Жене лет? - я пробую бутылочку, пальцы уже занемели от холода. А вот смесь еще теплая. Сбалтываю ее снова, и выдавливаю несколько капель на руку. Будто не печет. Но я решаю остудить еще немного - дети нежные, не дай Бог обожжется малявка. - Двадцать, - Петька меня удивляет. А вот гипотетическая невестка разочаровывает. Мало того, что соблазнила шестнадцатилетнего подростка, так еще и ребенка бросила на него. Безответственная особа. - У нее должны быть родственники, - я протягиваю брату бутылочку, и тот неуклюже пытается всунуть ее Тае. Девочка плюется, и не хочет с****ь. – Дай сюда, - не выдерживаю я. Не то чтобы я умела кормить детей из бутылочки. Но мне кажется, я справлюсь. - Я не знаю. Мы как-то не разговаривали о ее семье, - возвращается к разговору Петя. - Ты сможешь позаботиться о Тае? Я едва не выпускаю из пальцев бутылочку, к которой голодное дитя наконец присосалось. - Петя, конечно нет! Я не умею, не знаю.. -Я думал, вы женщины, все умеете, ну что там касается детей, - Петя уныло опустил голову. Вздыхает, а у меня сердце сжимается от сожаления. – Ну, подумай, Ир, куда я с ней? В интернат? - Не знаю! Ты должен был подумать, когда ее делал, куда ты ее! – я едва не начинаю кричать на олуха брата. Но боюсь разбудить Модеста Валерьяновича. - Ирка, - Петька вздыхает. - Я в гараже живу. Ты же знаешь. В интернате невыносимо, я там, у мужика одного, на подхвате, он говорит я толковый. Давай я у тебя Таю оставлю, заработаю немного денег, и заберу ее? Квартиру сниму. Нету куда мне ее нести, Ира. Умом я осознаю - Петька прав. Но уступать ему мне тем более страшно. Меня раздирает два желания - пожалеть и согласиться, или просто выставить брата с ребенком за дверь. Не знаю что для меня хуже. Таю устроят в дом ребенка. Может, даже найдут ее непутевую маму, лишат ту родительских прав. Мы сами с Петькой проходили этот путь. Нас тоже забрали. Сдали в детский дом. Не так там и плохо. Ну, почти. Просто убежать оттуда хочется. И каждого чистенького ребенка грязью забрасывать хочется только за то, что они с мамой живут и с папой, и с бабушкой, и им не надо биться за место под солнцем... Тая выпила больше половины смеси. Дернулась, срыгивая на и так грязный комбинезон. - У нас памперсов нет, - вдруг выдал Петька. - Она сейчас уснет, а я сбегаю куплю. А потом заберу ее, - Петька куксится. Но очевидно воспринял мое молчание за отказ. Я еще не решила что делать. Может и правда, обдумаю все пока брат пойдет в аптеку. - Дай хоть двадцатку, - просит Петька. - На памперсы. Тая на моих руках сонно хлопает ресницами. Она перестала плакать, глаза закрываються, я осторожно ложу детеныша снова на диван. Такая беззащитная. Малышечка. И уже предана. Достаю из кошелька сто гривен, отдаю Петьке. Парень выходит из дома, а я сажусь возле Таи. Смотрю как она сопит во сне. Малое, похожее на лягушонка создания. Руки вверх задрала, ноги колесом, разбросала коленки в разные стороны. - Он не придет, - говорит от порога Модест Валерьянович. Сухой старик опирается на клюку, а я чувствую, как краснею. Жар приливает к щекам. Как много он слышал? И не выставит ли меня теперь из дома? И что теперь делать? - Шепотом спрашиваюсь, а глаза следят за его руками, забитыми синими, тусклыми от времени чернилами. На каждом пальце по кольцу. - В детдом сдай, - сдвигает плечами старик. Я смотрю на Тайку и понимаю, что не могу. Вот пусть выгонит меня прочь, но не отдам никому племянницу. - Это несправедливо, - качаю головой. - Жизнь вообще несправедливая вещь, - старик хромает к дивану. Смотрит свысока на младенца. - Пожалуйста, можно она останется, - я не знаю, есть ли у этого деда сердце. Но искренне надеюсь, что есть. - Сколько ей месяцев? - спрашивает Модест Валерьянович. - Не знаю, - я растерялась. Ничего у Петьки не спросила. - Ты Ирка сама еще ребенок, - старик двигает головой. - Отдай мелочь соцслужбам, от греха дальше. - Не могу, дядь Монь, - смотрю то на него невозмутимого, то на Таю. И чувствую, как текут слезы по щекам. Вот хоть режьте меня, а Тайку не отдам. Моя она. - Что с тобой сделаешь, глупая, - дед садится в кресло, где еще несколько минут назад протирал штаны Петька. Продолжает ворчать: - И где взялись на мою голову, непутевые. Не имел бы на старость никаких проблем, так на тебе, Моня! То козу ей захотелось, а теперь ребенка. Что дальше? А сам достает с пола пакет с пожитками Таи, вытряхивает все на пол, оттуда выпадает файлик с документами. - Ну вот, - он берет голубую бумажку. - Шаталова Таисия Петровна, гм... четырех месяцев от роду. Повезло, что ее родители раньше не угробили. Может и ты не ухайдохаешь. Но будет вопить по ночам - сам лично в детдом отнесу. Вместе с козой твоей! - и грозно сводит седые кусты бровей. А мне расцеловать его хочется. Есть таки у старого вора сердце. ЕСТЬ!