Никотиновая баллада

Когда-то я умела летать. Или мечтать о полете? Сдается мне, это почти одно и то же. Забравшись на речной обрыв и взирая с высоты на зелень травы или серую кожу асфальта, я представляла, как развожу руки в стороны, сильно отталкиваюсь ступнями и несусь – сперва на бреющем, потом все выше и выше. Теперь я разучилась так думать, так мечтать. Что осталось от той девчонки с головой, полной светлой чуши, и вечно задранной вверх мордашкой? Порой я так засматривалась на звезды или облака, что падала на ровном месте и разбивала коленки и локти. Сегодня мой день рождения. Мик сказал, что это прекрасный повод задуматься о собственной жизни. Я редко с ним соглашаюсь, но на этот раз, похоже,  он прав. Итак, сегодня мне стукнуло двадцать три. Это не настолько критическая дата, чтобы закопаться в нечто глобальное типа смысла жизни или иллюзорности всего сущего, но в то же время – приличный срок, чтобы подвести какие-то итоги. В гордом одиночестве я пью хорошее красное вино. Любуюсь, как оно переливается в бокале всеми оттенками рубинового. Мик сидит на подоконнике с сигаретой. Он никогда не пьет и почти всегда курит. Он - друг детства. Единственный друг. Когда мы познакомились, он был щуплым и большеухим, а вырос, можно сказать, в красавца. Большие строгие глаза, серо-голубые, почти прозрачные. Оттопыренные уши теперь закрыты светлыми волосами до плеч. Не портят впечатления даже ассиметричный рот, словно ласково усмехающийся чему-то, и шрам на левой скуле. В общем, если бы девчонки нашего областного центра увидели его, влюбились бы поголовно. Но его никто не видел и не увидит, кроме меня. Он – моя шизофрения, выдумка, раздвоение личности. Не знаю, как обозвать точнее, я не психолог, но я смирилась со своим сумасшествием и научилась вести себя так, чтобы окружающие не замечали, что с головой у меня не все в порядке. Я подымаю бокал. Мик прикладывает пальцы к губам и посылает мне воздушный поцелуй. Освещенная заходящим солнцем фигура в проеме окна смотрится колоритно, и я, отставив вино в сторону, берусь за карандаш. Я художница. Впрочем, это громкое слово - оно для тех, чьи картины продаются на выставках. Кто, небрежно кинув дорогую шубу на стул в мастерской - просторной мансарде под самым небом, и, сделав пару мазков, обращается, поджав губы, к замерзшей натурщице: «Шли бы вы домой, душенька, сегодня вы явно не в лучшей форме». А я - я просто рисую цветы, бесформенные узоры, вывернутое подсознание, да еще портреты несуществующих людей, которые никому кроме меня не нужны. И натурщик у меня всего один, да и он не особо любит позировать. - Мик, как ты смотришь на то, чтобы я не пошла сегодня на работу? – Мысль еще не до конца сформировалась в моей голове, но уже облеклась в слова. Со мной всегда так. - Как хочешь, Тэш, - он слегка приподнимает бровь. Значит, удивлен. - Да, хорошая идея. Что я там забыла в свой день рождения? Илонка не рассердится – вряд ли сегодня будет много клиентов. А мы с тобой поиграем в шахматы, почитаем умные книжки. Или в парк гулять пойдем на всю ночь. И ты будешь признаваться мне в любви, стоя на одном колене, в серебряном свете луны. - Во-первых, луны не будет: новолуние. Во-вторых, обойдешься! – улыбается ехидно-ехидно, зараза. – И вообще, лучше шахматы и умные книги. - Нет, ты не романтик! – В притворной истерике я отбрасываю карандаш, заламываю руки и валюсь как подкошенная на палас. – О, жестокосердный, ты забыл, что обещал вечно хранить мне верность? А еще, - я принимаюсь загибать пальцы: - исполнять все мои капризы, мыть посуду, выносить мусор, доить корову моей внучатой прабабушки и чесать мне перед сном пятки. - Тэш, слушай, а?.. - О да, крутобровый повелитель моего сердца? – изображаю почтение и внимание, усиленно хлопая ресницами. - Может, на работу пойдешь, а?.. - О нет! – содрогаясь, я закрываю лицо от злобного и неблагодарного мира. – Ты, ты! - посылаешь меня в этот притон разврата? Там, там, - патетичный всхлип, - будут лапать мое юное тело!.. Я захлебываюсь рыданиями. Мик, наконец-то, включается в игру, сползя с подоконника и рухнув на колени перед моим распростертым туловищем. - Конечно, о моя госпожа! Повелительница моего сердца, а также почек, селезенки, поджелудочной железы и прочих не менее жизненно важных органов! Конечно, мы пойдем гулять и будем бродить по темному пустынному парку до рассвета, а  когда лучи солнца окрасят вершину Фудзи нежно-розовым, совершим ритуальное самоубийство и, взявшись за руки, полетим навстречу предкам, и полдень будет согревать наши прозрачные спины. - Так-то лучше! – Я села, перестав строить из себя припадочную, и  ласково подула ему в лоб. – Ну, двинулись? - А у меня есть выбор? - Черта с два!   Мы выходим из дома. До парка рукой подать. Идем молча. Я  предпочитаю не разговаривать с Миком на улице, хотя его и не слышит никто, кроме меня, а он уловит любое мое слово, даже если я скажу его шепотом или про себя. Меня, кстати, это крайне бесит. Безлюдно и тихо. И правильно: какой идиот выползет на ночь глядя, да еще в будний день? Я не боюсь ночи – я ее люблю. Могу часами смотреть на серебрящуюся в свете луны траву, впитывать шорохи и скрипы ночного мира. В темное время суток лучше думается. Хорошо и просто смотреть и слушать, вне  мыслей. Мик никогда не нарушает моего добровольного одиночества. Стоит молча - столько, сколько нужно мне. Курит через каждые пять минут. - А ты не удосужился мне даже подарок на день рождения подарить! – Налюбовавшись травинками и листочками, поворачиваюсь к нему. - Я ждал этого вопроса! Обычно ты задаешь его сразу, как открываешь глаза, а сегодня сдерживалась рекордно долгий срок. - Ты меня слишком хорошо и долго знаешь, поэтому не замечаешь, как я меняюсь. - Может быть, - он пожимает плечами. – Ну, возьми вот, с праздником! – Он вкладывает мне что-то в руку и целует в левую бровь. Его подарки никогда не имеют практической пользы и не бывают ценными. И все же они дороги мне. На этот раз он вручил мне оранжевый шарик для пинг-понга. - Это ты. - Не очень-то тактично напоминать мне о самых существенных недостатках моей внешности: о росте и цвете волос. - Ты не поняла. Его, как и тебя, не сломать, не разбить. В воде не тонет, нигде не задерживается – скачет себе через сетку от ракетки к ракетке. - Сломать его можно очень легко: всего лишь сдавить в ладони. И потерять легко. Мик не отвечает, и я с нарочитым вздохом отправляю подарок в карман.   Да, я еще не сообщила о своем основном занятии: я проститутка. Разумеется, я в курсе, что большая часть народонаселения считает это занятие плохим и аморальным. Но мне пофиг, если честно. Нельзя сказать, чтобы на панель меня толкнула нищета, голод или что-нибудь в этом роде. Я могла бы работать продавцом или официанткой - собственно, я ими и работала какое-то время, пока не определилась со своим последним занятием. Оно ничем не хуже прочих. Кстати, часто моим клиентам требуется скорее психотерапевт, чем свежая плоть для нижних потребностей. Им нужны сочувственные уши, а не прочие части тела. Конечно, так бывает не всегда. Но немаловажен и финансовый фактор – то бишь презренное бабло. Платят в этой сфере побольше, чем продавщицам и официанткам, а ведь на одни сигареты мне и Мику уходит по паре штук в месяц. Мик мою работу не одобряет. Но и не протестует. Вполне смирился, хотя каждый раз, когда я хочу рассказать ему что-то забавное или остренькое из своих трудовых будней, брезгливо морщится, и мне приходится переводить разговор на другое. Работаю я в Конторе – отчего-то именно так называют наше злачное местечко и девочки, и клиенты. Это уютная четырехкомнатная хатка с евроремонтом и шикарным джакузи. Хозяйка Илона - осветленная до желтизны сорокалетняя дама средней степени стервозности и непомерной толщины. Вместе со мной там  пашут пять девчонок. Джулия - бритая налысо, широконосая,  вечно сквернословящая и курящая очень крепкие сигареллы. Ее часто берут хлипкие мужички в качестве «госпожи». Плетки и кожа очень идут к её имиджу, но при этом существа добрее и отзывчивее вряд ли сыщешь в целом свете. Виолетта – хмурая тощая блондинка с выпуклым лбом, замкнутая и себе на уме. Трансвеститка Эсмеральда – на самом деле мальчик Артем с какой-то неизлечимой болезнью позвоночника. И Назир – очень хорошенькая  казашка с длинными и густыми волосами цвета безлунной ночи. Я – светло-рыжая, белокожая и очень маленькая, «миниатюрненькая», как выражается наша хозяйка, рекламируя меня клиентам. Все разные, и поэтому конкуренции друг другу не составляем. Все девочки живут в Конторе – работают, спят, едят, оттягиваются у телевизора. Кроме меня. Я здесь на особом положении – помимо того что живу дома, у меня еще и свободное расписание. Могу пропустить денек-два, если захочется отдохнуть. Конечно, предварительно созвонившись и поставив в известность Илону. Понятно, что девчонки мне жутко завидуют. Столь привилегированное положение я заслужила хорошо подвешенным языком и умением слушать, всего лишь. С раннего детства, с детдома, глотала книжки в нереальном количестве. Мне интереснее забрести на выставку или на гастроли столичного театра, чем сидеть у видюшника. Как следствие - могу поддержать светскую беседу практически на любую тему. (Кроме разве что политики и спорта – терпеть не могу и то и другое.) Когда к нам подваливает интеллигентный клиент, Илона, наметанным глазом безошибочно определив такового,  не упускает случая поведать о моем тонком уме и вкусе, ласково называя «рыженькой гейшей». После такой прелюдии клиенту бывает неудобно уходить без внушительных чаевых: а как же? – за культуру нужно платить. Еще я умею слушать, а многие, как я уже сказала, приходят сюда, чтобы выговориться. В нужном месте вставляю тихие междометия, понимающе киваю. «Прирожденный психолог» - хвалит меня хозяйка в минуты  благодушия. По этим двум причинам постоянных клиентов, которые приходят исключительно ко мне, у меня больше, чем у других девочек. И, как наиболее ценный работник, я имею бонусы и привилегии.