Королева

Серёга. Глава 2.

* * *

А в Москве вовсю разгулялась самая настоящая зима. Мелкая ледяная крупа сыпалась с тёмного неба, колола лицо. Жучка покрепче запахнула полы чахлой американской куртейки, натянула поглубже капюшон. Ерунда.

Народ в Шереметьево колготился так же суматошно, как в американских аэропортах. Наблюдая за тем, как небритый мужик с парой сумок в каждой руке, вполголоса матерясь, кое-как волочёт их к стойке, Жучка поймала себя на том, что невольно улыбается. Home, sweet home...

Она обменяла баксы на рубли и купила у пожилой усталой киоскёрши московскую сим-карту на мобильник.

Ольга Васильевна не отвечала долго, так долго, что Жучка сразу завелась. Она так старательно заглушала внутренний голос, вопивший об опасности и беде, что за время перелёта ей это почти удалось. Почти...

Наконец в мобильнике прозвучало сдержанное:

— Слушаю.

— Я прилетела, — выпалила Жучка, даже не здороваясь. — Вы дома? Я еду.

— Хорошо, — после паузы так же сдержанно отозвалась Ольга Васильевна. — Приезжай, но не на Остоженку. Метро «Бибирево».

И она назвала незнакомый адрес.

Садясь в подвернувшееся «шахид-такси», Жучка поняла, что... что совершенно перестала что-либо понимать. У Королёвых была шикарная квартира в элитном доме на Остоженке, в самом центре. И теперь — Бибирево, задница Москвы? Ей в голову пришло только одно логическое объяснение такой метаморфозы.

Его она и высказала, едва перед ней распахнулась самая обычная, обтянутая чёрным дерматином дверь на четвёртом этаже самой обычной хрущобы:

— Вы что, ушли от Ильи Александровича? Развелись?!

Ольга Васильевна на мгновение замерла на пороге, а потом коротко и непонятно засмеялась, пропуская её в квартиру, которая мало чем отличалась от той, где Жучка выросла. Такой же тесный коридорчик, ведущий в маленькую кухню, совмещённый санузел чуть ли не у входа, две комнатушки, потолок, лежавший почти что на голове, и никакого евроремонта. У Жучки даже сердце защемило.

Она бросила у порога сумку, пакет с ноутом и сердито проговорила:

— Вы не смейтесь! Скажите правду.

— Обязательно скажу, — Ольга Васильевна кивнула, уже без улыбки. — Умойся с дороги, Варя, и пойдём на кухню. Свежее полотенце в ванной.

Ну коне-ечно...

И почему рядом с этой женщиной она всегда чувствовала себя трёхлеткой перед детсадовской воспитательницей?!

Жучка послушно, в точности, как трёхлетка в садике, устроилась на стуле с выгнутой спинкой, стоявшем возле маленького круглого стола на кухне и даже руки на коленях сложила. Ольга Васильевна повернулась к ней от плиты, на которой что-то вкусно шкворчало.

Теперь у неё была очень короткая стрижка, делавшая её ещё моложе. Жучка сейчас нипочём не дала бы ей больше тридцати. Вот только в глазах, так похожих на Серёгины, мелькнула... даже не боль. Затравленность. Безысходность. Всего на одно мгновение, а потом взгляд этих серых глаз вновь стал спокойным, как гладь глубокого озера после налетевшего ветра.

— Чаю или кофе? — деловито спросила Ольга Васильевна и, внимательно оглядев Жучку, добавила: — А ты выросла, Варя.

— Ни чаю, ни кофе, ни потанцуем! — вскипела вдруг Жучка. Выросла она, видите ли! — Не надо этих реверансов, пожалуйста! Что с Серёгой? Что с вами? Почему вы здесь? Где Илья Александрович?!

Женщина прислонилась к подоконнику, глядя на Жучку пристально и всё так же странно:

— В тюрьме.

— Как?! — Жучка задохнулась.

— Уже неделю. Это пока не попало в СМИ, но, думаю, вот-вот...

— За что?!

Женщина у окна опустила глаза и повела покатым плечом:

— Не тем людям Илья дорогу перешёл. Официально — неуплата налогов и так далее. Сколько верёвочке ни виться... — в тихом голосе её отчётливо прозвучала горечь.

Жучка на мгновение зажмурилась:

— И что? Что теперь?!

Ольга Васильевна опять пожала плечами:

— Арест имущества. Счета заморожены. Благо, у вас с Андреем были свои.

— Я перевела все деньги на его счёт, — прервала её Жучка. — Ему нужно учиться, — она выставила перед собой ладонь, заранее обрывая любые возможные возражения. — Потом. Сначала Серёга. Что с Серёгой?

Ольга Васильевна присела на стул, крепко обхватив себя за локти, будто от чего-то удерживая:

— Он в частной клинике для наркоманов, Варя. Я виновата. За всеми этими... событиями я за ним недосмотрела, хотя ты предупреждала меня...

— Нет! — Жучка опять вскинула руку и, не выдержав, вскочила. — Я вас не об этом предупреждала!

— Ты говорила, что с ним что-то не то, что он какой-то странный... и оказалась права, — Ольга Васильевна зачем-то взяла с блюдца пустую кофейную чашку и бесцельно повертела её в руках.

Жучка потёрла лоб, отчаянно пытаясь сосредоточиться и внятно сформулировать то, что носила в себе все последние дни:

— С ним что-то происходило, но извне. Понимаете? Извне! Не изнутри. Внутри он тот же, и он не наркоман. Понимаете? Пожалуйста, поймите!

Ольга Васильевна очень устало покачала головой:

— Варя... пойми и ты — самые близкие люди, и те очень долго остаются в полном неведении относительно того, что происходит с тем, кто... себя одурманивает. А вы не виделись полтора года. Наркомания — это...

— Нет! — Жучка поспешно шагнула к окну, слепо уставившись на весёлые огоньки соседних окон, и несколько раз глубоко вздохнула, чтобы успокоиться. — Я всё равно знаю его лучше, чем вы. Он не наркоман.

— Варя...

— Расскажите мне всё подробно. Пожалуйста, — с силой сказала она, поворачиваясь к Ольге Васильевне.

Откинувшись на спинку стула, та аккуратно поставила чашку на стол и, прикрыв глаза, медленно заговорила:

— Когда вы уехали, всё было в порядке. Вы учились на курсах там, Серёжа заканчивал одиннадцатый класс здесь. Летом поступил на заочное, подолгу репетировал с группой... Обычные ребята, адекватные.

— Кстати, вы разговаривались с ними, когда это всё произошло с Серёгой? — перебила её Жучка. — Расспрашивали их?

Женщина растерянно подняла брови:

— О чём? И зачем?.. Я не сочла необходимым это делать, ведь всё и так было ясно... Серёжа стал совершенно невменяем.

Жучка крепко сцепила за спиной переплетённые пальцы:

— Дальше. Пожалуйста!

— Дальше... Появился продюсер, Фёдор Орлов. Нам его порекомендовали как хорошего продюсера, напористого и со связями. Молодой, амбициозный, и уже раскрутил этого... как его... — она помолчала и махнула рукой. — Впрочем, неважно. Он очень заинтересовался Серёжей, сказал, что его уровень, как музыканта, достаточно высок, и первый альбом будет бомбой. Они начали готовиться к записи, репетировали очень много, потом начали записывать альбом. Я бывала на этих репетициях... да собственно, Серёжа ведь и дома гитару из рук не выпускает... не выпускал. Он её в студии потом разбил, когда... — она сглотнула, глядя на свои руки, скрещенные на коленях, и замолчала.

— Дальше, — хрипло вымолвила Жучка, отводя глаза.

— То, что я слышала на студии, было очень... достойно. Серёжа действительно талантлив, Варя, — голос женщины дрогнул. — Очень. Я им гордилась.

— Гордились? — Жучка горько скривила губы, и Ольга Васильевна, вспыхнув, беспомощно покачала головой:

— Горжусь.

— Дальше.

— Примерно месяца полтора назад с ним начало происходить что-то странное. К сожалению, именно в это время стало ясно, что у Ильи большие проблемы в бизнесе, и это меня... отвлекло. Собственно, как раз твой тогдашний звонок и заставил меня встряхнуться, но было уже поздно.

— Что-то странное — что? — Жучка затаила дыхание.

— До этого, в сентябре, Серёжа на какое-то время вообще бросил репетиции, хотя дело шло к релизу альбома. Фёдор сильно заволновался. Звонил, приезжал. Он считал, что у Серёжи творческий кризис, через который периодически проходят все талантливые люди. Потом Серёжа вновь стал ходить в студию, и Фёдор уверил меня, что всё в полном порядке. Но Серёжа... Сначала он жаловался на головные боли, очень сильные. А потом... он стал совсем не таким, как всегда. Не просто рассеянным. Он как будто зависал, что ли — прямо во время разговора, и потом не мог вспомнить, о чём шла речь... Он мог проспать весь день до вечера или, наоборот, был слишком оживлён, тараторил, как сорока, как-то болезненно... И глаза... да, глаза у него стали такие...

Она запнулась.

Жучка не могла этого больше слышать. Было трудно дышать, и она неосознанно потирала ладонью впадинку между ключицами. Ольга Васильевна остро на неё взглянула:

— Ты знаешь, о чём я говорю? Эти... симптомы?

— Знаю, — коротко отозвалась Жучка.

— А я не знала... раньше, — со вздохом сказала женщина, снова прикрывая глаза. — Поэтому я не могла понять, что с ним... Но потом его увезли на «скорой» прямо со студии — у него был припадок... начались галлюцинации. Тогда он и разбил свою гитару. В больнице мне сказали, что он принимает какие-то психотропные средства... уже не меньше полутора месяцев, регулярно. Мы нашли хорошую, очень хорошую частную клинику, и он там уже почти две недели. Я звоню туда ежедневно и приезжаю, но он отказывается меня видеть. Врач говорит, что не надо на этом настаивать... Варя?

— Я разберусь, — проговорила Жучка, едва разлепив пересохшие губы. — Теперь я сама. Я для этого прилетела. Отдохните.

Ольга Васильевна вдруг коротко рассмеялась и тут же прижала тонкие пальцы к губам:

— Отдохните?!

— Да. Не загоняйтесь. Вы сделали всё, что могли, просто... — Жучка облизнула губы. — Просто вы — не я.

— Как я могла его упустить? — выдохнула Ольга Васильевна, поднявшись со стула и шагнув к ней. — Я не смогла помочь мужу и упустила сына. Я не сумела...

Жучка неожиданно поняла, что надо сказать этой женщине, такой сильной, которая теперь смотрела на неё такими ранеными глазами:

— У нас дома есть одна молитва... молитва мореходов... — посмотрев в удивлённое лицо Ольги Васильевны, она набрала в грудь воздуха и выговорила раздельно и медленно: — Пошли мне, Боже, берег — чтобы оттолкнуться, мель — чтобы сняться, шквал — чтобы устоять.

— Что? — женщина ошеломлённо моргнула. — Шквал..?

Губы у неё вдруг задрожали, и Жучка крепко-крепко стиснула её в объятиях, до боли зажмурив глаза.

Они долго так стояли, не размыкая рук, пока Ольга Васильевна, откашлявшись, не взглянула на неё сквозь мокрые ресницы:

— Хорошо, что ты приехала, Варя. Значит, молитва мореходов?

Жучка кивнула и прищурилась:

— Это красиво звучит, да. Но я... я всегда себе по-другому говорю. Не так красиво. Но действует.

— Как? — вскинув брови, спросила Ольга Васильевна.

— По#уй, пляшем!

Они помолчали несколько мгновений и, всё ещё держась за руки, громко захохотали. Жучка никогда и представить себе не могла, что эта сдержанная невозмутимая женщина может так хохотать — звонко, взахлёб, как девчонка.

— Хорошо, что ты приехала, — повторила наконец та.

— Чья это квартира? — поинтересовалась Жучка с внезапно вспыхнувшим любопытством.

— Моей мамы, — отозвалась Ольга Васильевна, включая чайник. — Она с самого начала не признавала Илью. И так никогда не признала. Она была убеждённой коммунисткой и считала его врагом... классовым врагом. Ничего от нас никогда не принимала и не общалась с нами. Даже с внуками.

Жучка вспомнила, что ни Король, ни Серёга ни разу не упоминали о том, что у них есть бабушка.

— Когда мама умерла, — продолжала Ольга Васильевна, проворно ставя на стол баночку с мёдом и какое-то круглое печенье в глубокой плетёной корзинке, — я не стала продавать эту квартиру. Вот она и пригодилась. Варя... — распрямившись, женщина снова внимательно посмотрела Жучке в глаза. — Надо срочно рассказать Андрею про отца. Я скрывала это, сколько могла, тянула время, ждала, что всё как-то образуется, что это недоразумение и что его вот-вот освободят, но... скоро всё станет известным, попадёт в СМИ, выльется в Интернет. Нельзя допустить, чтобы Андрей бросил учёбу и прилетел сюда. Он должен учиться, пока есть такая возможность.

— А про Серёгу вы что ему сказали? — быстро спросила Жучка.

— То же, что и тебе тогда — Серёжа просто сильно переутомился и пока находится в больнице.

— Он должен всё узнать сейчас, и лучше не просто по телефону. У вас здесь есть Интернет?

Ольга Васильевна развела руками:

— Я переехала сюда только вчера.

— Понятно. А в метро есть «Евросеть» или «Связной» или ещё что-нибудь? Я сбегаю, куплю модем.

— Возле метро есть магазин электроники, но, Варя... — Ольга Васильевна озабоченно следила за тем, как она поспешно накидывает куртку. — Уже поздно, там, может быть, всё закрыто. Подожди, пойдём вместе — здесь не самый фешенебельный район, у нас, бывает, хулиганы шалят.

Жучка, не удержавшись, прыснула — ну и словечко!

— Шалит... печень господина Атоса.

— Варя...

— Если что, я вам позвоню. И вы вызовете им «Скорую», — засмеялась Жучка и быстро сбежала вниз по лестнице.

* * *

Ну конечно, трое чуть поддатых парней лет семнадцати остановили её сразу на задворках дома. И, услышав сзади: «Эй, кисуля, куда торопишься?», — Жучка опять захохотала. За эти несколько часов в Москве она смеялась, наверное, чаще, чем за последние месяцы в Штатах.

Родина!

Парни остановились, недоумённо переглядываясь. Эдакого они, конечно, не ожидали от одинокой красивой девки, неплохо прикинутой.

— Больная, что ли? — растерянно озвучил общую мысль тот из них, что стоял впереди — крепкий, плечистый, в распахнутой куртке и надвинутой на самые глаза чёрной вязаной шапочке.

— А ты больше по переулкам шустри, чувак, ещё и не таких встретишь, — посоветовала ему Жучка, обрывая смех. Кулаки у неё прямо-таки чесались. В Пиндосии ей ни разу не приходилось драться, как и заниматься кикбоксингом, хотя Король время от времени бурчал, что она могла бы уделать всех в университетской сборной. Она ходила там в качалку, но знала, что квалификации не растеряла. Тело всё помнило, тело просто изнывало по хорошей смачной драке — немедленному выплеску энергии.

— У меня проблемы, guys, — холодно сообщила Жучка, внимательно следя за противником прищуренными глазами. — Большие проблемы. И мне ох как хочется набить кому-нибудь морду. Так что вперёд и с песней!

Как же, вперёд... Ошалело переглянувшись и невнятно выматерившись, парни отступили и растворились в проулке за домом.

— Да чтоб вам... — разочарованно пожелала Жучка им вслед. — Чёрт, надо было и правда кисулю из себя скорчить...

Запрокинув голову, она вгляделась в ледяное московское небо в отблесках рекламных огней.

...Шквал — чтобы устоять...

Держись, Серёга.

В эти игры играют звери,

Так сыграем же в них и мы —

Засыпать, улетать, не верить

В наступление дней зимы.

Не смотреть в глубину метели

Из окна квартиры своей,

Напролёт двадцать две недели

Грезить сказкой глупой своей.

Согревать друг о друга руки,

Пить за чашкою чашку — чай,

Отрицать печали и муки

И любить лишь цветущий май.

И сгорать ночами в объятьях,

Благовонья цветенья жечь,

И носить только яркие платья,

Заменять улыбками речь.

Не ходить по льду рек замёрзших,

Не любить мёртвый шубы мех,

Взглядом за горизонт унёсшись,

Не сдаваться в унынья грех.

Посмотри мне в глаза — я мёрзну.

Минус двадцать — осознаю.

Не могу отвергнуть реальность,

Дай хоть руку держать твою.

* * *

Обратно от метро Жучка добралась уже без приключений, позвонив по дороге ещё и бабке с Зиночкой, и только улыбалась, слушая их кудахтанье. Об истинной причине своего возвращения она, конечно, не сообщила, сказала только, что Америка ей надоела, и она перевелась в Москву, что было, по крайней мере, в первой части сообщения, не совсем уж неправдой. Обе бабки её поступок горячо одобрили. Американских ценностей они категорически не принимали.

Настроить модем получилось не сразу, но получилось. Попутно они с Ольгой Васильевной наконец перекусили — Жучка машинально жевала, не чувствуя вкуса еды.

Она набрала пароль и вошла в скайп. Король был в Сети, и она сперва облегченно вздохнула, нажимая на иконку видеовызова. И только когда из динамиков ноутбука раздались протяжные гудки соединения, она вдруг вскочила и отрывисто бросила:

— Вы поговорите. Я не буду. Не могу.

Это было самое настоящее бегство. Плевать.

Она не могла, она просто не могла видеть сейчас Короля. Снова как будто нож поворачивался в ране.

Жучка долго стояла у кухонного окна, прижавшись лбом к стеклу, не обращая внимания на холод — в щели сильно дуло. Окна тут были не пластиковыми, самыми обычными. Оглядевшись, она взяла из мойки нож, а из ящика для овощей возле плиты — пару старых газет.

Когда Ольга Васильевна наконец вошла в кухню, Жучка, стоя на стуле и заканчивая конопатить окно, обернулась к ней почти спокойно:

— Ну что?

— Завтра он, по крайней мере, не прилетит, — вздохнула Ольга Васильевна, махнув рукой. — Только вот если, не дай Бог, начнутся сплетни в Интернете...

Жучка спрыгнула со стула и отряхнула ладони:

— Он очень верный, и он будет рваться сюда. И он... человек момента. Но... — она запнулась, подбирая слова, — он понимает, что это его долг — учиться. И выучиться. Назло всему.

— И ещё он понимает, что ты не хочешь его видеть, — сказала женщина, внимательно глядя на неё. — Что он тебе не поможет тут, а только помешает. Что он — лишний.

— Вы меня вините? — прямо спросила Жучка, не отводя глаз.

— Нет, — Ольга Васильевна присела возле стола, по-прежнему глядя ей в лицо. — Это нелёгкий выбор... тяжёлая ноша. Ты уже когда-то делала такой выбор, и это я тебя подтолкнула к тому, чтобы ты выбрала — Андрея. Не возражай, пожалуйста, я же знаю, что это было именно так. Я помню тот наш разговор до последнего слова. И я сейчас думаю — а была ли я тогда права? Ты не упустила бы Серёжу, как я...

Жучка изо всех сил замотала головой, пытаясь возразить, но внезапно почувствовала, как затряслись ноги от подкатившей свинцовой усталости. Ольга Васильевна быстро встала и взяла её под локоть:

— Всё на сегодня, Варя. Иди ложись, я тебе в маленькой комнате постелила.

* * *

Проснувшись утром, Жучка сразу же вспомнила всё, что произошло вчера, и поморщилась.

Её всегда поражало и раздражало умение других людей выражать словами всё, что они чувствуют — до мельчайших оттенков. Раздражало потому, что сама она этого никогда не умела, и потому ещё, что считала — так можно что угодно заболтать. «Мысль изречённая есть ложь», — вот это как раз верно было сказано кем-то великим.

Но она знала, что должна непременно объяснить Ольге Васильевне всё, что чувствовала — как умеет.

— Я вчера отрубилась некстати, — буркнула она неловко, уставившись в свою чашку с кофе, едва они уселись за стол.

— Это неудивительно, — женщина подняла брови, но Жучка нетерпеливо перебила:

— Хочу, чтоб вы знали, что неправы.

— В чём? — тонкие брови взлетели ещё выше.

Жучка отставила чашку и поглядела в окно, где на голых ветках тополя раскачивались и галдели шустрые московские воробьи:

— Вы вчера сказали, что были неправы, но на самом деле вы были правы... а, ё...лки!

«У питекантропа небось и то словарный запас больше», — с тоской подумала она и начала снова, упрямо тряхнув головой:

— Король меня любил тогда... Да и сейчас, я знаю. И мы дали друг другу сколько могли. Всё, что могли. И было столько хорошего... Так что вы были правы. Вы хотели, чтоб мы с ним были счастливы, и мы были. А Серёгу... — она глубоко вздохнула, — Серёгу я тогда просто боялась. Да, боялась! Мне было больно от него... от его песен. Я не могла понять, что это такое, что со мной происходит. Ведь он же был совсем пацан! И я просто сбежала. Вы не виноваты. Всё. — Облегчённо выдохнув, Жучка засунула в рот пару печений, залпом допила кофе и поднялась. — А теперь дайте мне адрес этой самой вашей очень хорошей частной клиники. Я туда поеду — одна. А потом буду искать парней из Серёгиной группы. И этого... делового продюсера, Фёдора Орлова. Хочу послушать, что они все расскажут.

Ольга Васильевна тоже встала:

— Хорошо, но в клинику тебя отвезу я, и не спорь. Ты уже достаточно со мной спорила, — мимолётно улыбнувшись, она взъерошила Жучке волосы. — Оставлю тебя там и попробую встретиться с бывшими партнёрами Ильи — может быть, и мне удастся что-то выяснить. Ну что, вперёд? — Она вдруг протянула перед собой раскрытую ладонь, и Жучка, невольно улыбнувшись, с размаху шлёпнула по ней своей ладонью.

— Мы с тобой, как эти... команда спасателей, — женщина запнулась, припоминая: — Чип и Дейл.

— Не-а, — невозмутимо отозвалась Жучка. — Мы — Нео и Тринити!

* * *

Очень хорошая частная клиника больше походила на какой-нибудь элитный санаторий — с французскими окнами, экзотическими растениями в них, фонтанами и аквариумами в холлах. Только вот камер видеонаблюдения здесь было побольше, чем в любом банке, не то, что в санатории. Хотя вместо белого халата на человеке, сидевшем напротив Жучки, были самые простецкие джинсы и неброский тёмный джемпер крупной вязки поверх светлой рубашки.

Взгляд его прозрачно-серых глаз был таким цепким и пронзительным, что тянуло поёжиться. И тёплая улыбка, освещавшая его плакатно красивое правильное лицо, этих глаз совсем не касалась.

Лечащего врача Серёги звали Максим Максимович.

— Как в «Герое нашего времени», — пояснил он негромко и доверительно. — Помните, у Лермонтова?

— У меня по литературе всегда тройки были, — отрывисто соврала Жучка, вздёргивая подбородок, хотя прекрасно помнила и Печорина-гада, и добряка Максим Максимыча. — Как я могу увидеть Серёгу?

— Если он захочет вас видеть — мы пригласим его сюда, — мягко отозвался Максим Максимович. — К сожалению, он отказывается даже от встреч со своей мамой.

— Со мной он встретится, — уверенно отпарировала Жучка, совсем не чувствуя этой уверенности.

— Кем вы ему приходитесь? — небрежно поинтересовался доктор. — Его девушка?

— Я его друг, — отрезала Жучка, твёрдо глядя в его прозрачные, как осенний лёд, глаза.

— Очень хорошо. Тогда, как его другу, я должен вам кое-что пояснить, — Максим Максимович сложил ладони «домиком» на полированной столешнице. — Проявления интоксикации и абстинентного синдрома у Серёжи сняты. Теперь мы применяем меры по подавлению его психологической зависимости от препаратов. Главное — противорецидивная терапия, и важную роль в этом лечении мы отводим семейной психотерапии. Чтобы взаимоотношения внутри семьи способствовали личностной коррекции и мотивировали Серёжу на здоровый образ жизни. Поэтому...

— Он не наркоман, — процедила Жучка, не выдержав. — Вы мне, конечно, не верите, но я это точно знаю.

— Варвара, — проговорил Максим Максимович уже без улыбки. — Я ему не враг. И вам не враг. Я был бы рад вам поверить, честное слово. Но в Серёжином случае речь идёт не о каком-нибудь косячке, выкуренном для расслабления за сценой. В его... биологических жидкостях обнаружены следы очень серьёзных препаратов, и срок их приёма — никак не меньше полутора месяцев.

— С ним что-то начало происходить как раз в конце сентября, да, — пробормотала она, переводя взгляд на огромную фотографию в рамке, висевшую на противоположной стене — стая птиц, летящая на закат, острые чёрные мазки на оранжево-алом фоне.

Фотография эта чем-то неуловимо напоминала Серёгины песни, и это странно согрело ей сердце. Она упрямо повторила то, что уже говорила вчера Ольге Васильевне:

— Но это что-то происходило с ним извне, а не изнутри.

— Однако он ничего не рассказывает об этом самом «извне», — пожал плечами врач. — Мы бы внимательно выслушали его версию происшедшего. Но Серёжа... после появления в нашей клинике и первой, вполне понятной, бурной реакции на это... совершенно замкнулся в себе и всё общение с окружающими сводит к «да-нет». Поэтому сложно...

— Чем вы его тут пичкаете?! — гневно выпалила Жучка, вскочив и невольно сжав кулаки.

Максим Максимович устало покачал головой:

— Варвара, присядьте, прошу вас. Это не «Полёт над гнездом кукушки». Ольга Васильевна в курсе схемы Серёжиного лечения, вплоть до мелочей. А вам я повторяю, что нами приняты все современные меры дезинтоксикации, и лечение Серёжи теперь представляет собой исключительно противорецидивную терапию. Кроме того...

— Я могу уже его увидеть? — ожесточённо прервала Жучка эту негромкую тираду. — Хочу поговорить с ним сама, без ваших... объяснений. И чтобы мы были здесь одни! Я не принесла с собой ни колёс, ни косячка, ни «баяна», представляете?

— Не сомневаюсь, — невозмутимо кивнул Максим Максимович, подымаясь со своего места. — Кроме того, здесь, как и повсюду в клинике, установлены камеры видеонаблюдения. Если вам удастся разговорить Серёжу, я буду очень рад, Варвара.

* * *

Жучка была готова ко всему — только не к тому, что Серёгу она просто-напросто не узнает.

Она помнила тощего длинного пацана с доверчивыми щенячьими глазами, провожавшего их с Королём в аэропорту, и почти того же пацана, но постарше — в подрагивавшем и зависавшем окошке скайпа. А на пороге кабинета встал очень худой, но широкоплечий, на голову выше неё, парень с совершенно чужими колючими глазами. Светлые волосы его были коротко острижены.

Заметив её растерянное недоумение, он усмехнулся — такой язвительной усмешки она никогда раньше у него не видела — и резко спросил, как выстрелил:

— Зачем ты приехала?

— А ты зачем подстригся? — ошалело пробормотала она, подавив желание попятиться.

Он рассеянно провёл рукой по своим коротким волосам, на мгновение став прежним Серёгой, и отозвался ровно:

— Не твоё дело.

Задохнувшись, она всё-таки попятилась на шаг:

— Я не верю тому, что они все про тебя говорят!

Он бесстрастно пожал плечами:

— Твоё дело.

И опять эта усмешка на угловатом худом лице, ударившая её, как хлыстом.

— Серый! Это же я! Я хочу тебе помочь! — она беспомощно пошевелила губами, ища враз пропавшие куда-то слова: — Я на твоей стороне!

В его колючих глазах на миг всколыхнулось что-то знакомое и вновь пропало:

— Я. На своей. Стороне, — проговорил он раздельно и чётко. — Только я. Больше никто. Прилетела со мной нянчиться, принцесса на белом коне? Мне этого не надо. Сам справлюсь. Возвращайся к Андрюхе.

— Мы с ним расстались! — крикнула Жучка, отчаянно кусая губы.

— Ну и зря, — равнодушно бросил он через плечо, шагнув прочь от порога, который едва переступил. Дверь за ним захлопнулась.

Глубоко дыша, Жучка крепко сжала кулаки и прикрыла глаза, отвернувшись от долбаных видеокамер. В ушах у неё всё ещё звучал Серёгин холодный насмешливый голос.

... Прилетела со мной нянчиться...

...Я на своей стороне...

... Не твоё дело...

...Принцесса на белом коне...

Так, значит.

Ладно.

К вошедшему в кабинет врачу Жучка повернулась уже совершенно спокойно и только прищурилась:

— Ну и что вы рассмотрели на своих видеокамерах?

— Что вы умеете держать удар, — отозвался тот по-прежнему невозмутимо. — Но всё-таки присядьте.

Он пододвинул ей стул.

— Я с детства кикбоксингом занимаюсь, — она поправила на плече ремень сумки. — Некогда мне рассиживаться. Я всё равно всё выясню. Пусть даже для себя.

— Желаю вам удачи, — серьёзно сказал Максим Максимович. — Знаете... — он помедлил, — меня чем-то тронули его песни.

— Вы их слушали?

— Я всегда стараюсь узнать как можно больше о своих пациентах.

— Но вы же поняли, что это не бред наркомана? — спросла Жучка, напряжённо взглянув в его холодные внимательные глаза.

Он снова почему-то помедлил и вместо ответа повторил:

— Я вам желаю удачи, Варвара.

* * *

Оказавшись наконец на кухне перед Ольгой Васильевной, Жучка поняла, что не может и не хочет в подробностях пересказывать ей всё, что произошло в клинике.

— Он велел мне уезжать обратно, — глухо проговорила она, глядя на атласную бахромчатую скатерть и бесцельно вертя в руках вилку. — Но я никуда не поеду, пока всё не выясню до конца.

Лицо Ольги Васильевны было таким же серым от усталости, как, наверное, у неё самой.

— Со мной никто не захотел разговаривать, боятся, — отозвалась она так же коротко. — Но я тоже не отступлюсь.

Протянув руку, женщина крепко стиснула пальцы Жучки, и та подняла глаза. Странно, но Ольга Васильевна улыбалась:

— Тук-тук, Нео. Идём за белым кроликом?

Жучка даже не сразу поняла, что она такое говорит, а когда поняла, рассмеялась:

— Тук-тук, Тринити. Прорвёмся!

...Лёжа без сна в маленькой комнате и наблюдая, как по потолку пробегают отблески фар от проезжавших мимо автомобилей, она не прикидывала, с чего ей завтра начать и куда пойти. Она это знала.

Она просто слушала звучавшую внутри безо всякого плейера Серёгину песню.

Рассветы — лишь наша выдумка,

Их отменить так легко,

Как шарик падает в выемку

И льётся на пол молоко.

Молчание — клей для реальности,

Которую страшно сломать.

Когда я впадаю в крайности —

То в этом ты виновата.

И снова я буду прокручивать

Счастливый финал в голове,

Но всё-таки это не лучше,

Чем пить в одиночку портвейн.

И в драме, что пишет сознание,

Обвенчаны мы давно,

И в жизни из всех состояний

Нам лучшее не дано.

Тревожно на тихих улицах,

И давят мешки облаков,

И дымом извечным курится

Не-здесь-не-сейчас-любовь.

На ветках остались искорки

Того, что горело в тебе,

И что для меня немыслимо.

Души не бывает две.