Королева

Серёга. Глава 3.

* * *

— Я дам тебе все контакты Орлова, — Ольга Васильевна, хмурясь, взялась за мобильник.

Жучка кивнула:

— Давайте. Но начну я с ребят из группы.

— У меня есть телефон одного из них, но он давно отключен, — вздохнула Ольга Васильевна. — Некий... м-м-м... Бандерас.

Некий Бандерас был барабанщиком группы и в данный момент действительно находился в глухой отключке.

— Мы пойдём другим путём, как сказал вождь мирового пролетариата, — задумчиво пробормотала Жучка, раскрывая ноутбук.

На официальном сайте «Чеширских Котов», — у Серёгиной группы оставалось прежнее, почти трёхлетней давности название, — были указаны в основном заковыристые ники музыкантов, и только у двоих — имена и фамилии. У самого Серёги и у Носорога, в миру Павла Леонтьева.

Жучка потёрла лоб. Имя и фамилия эти были ей откуда-то смутно знакомы. Правда, раскрашенную под папуаса патлатую рожу этого самого Носорога на фотографии она в упор не узнала. Зато на сайте сообщалось, что Носорог, новый басист группы, учится в Лианозовском радиотехническом техникуме. По крайней мере, учился в сентябре. С тех пор сайт не обновлялся.

Она погуглила инфу о техникуме. Таковой находился в очередной заднице столицы — на Дмитровском шоссе. Что ж, тем лучше, по дороге будет время ещё раз всё обдумать.

Молоденькая секретарша техникума без лишних вопросов сообщила ей, что Павел Леонтьев благополучно учится на первом курсе, и сейчас у него как раз пара по информатике. Прикладной.

Чинно дожидаться окончания прикладной информатики в коридоре Жучка не собиралась. Она решительно постучала в дверь нужного кабинета и поведала высунувшемуся преподу, — тощему и бородатому, но без пирсинга в бровях, — что ей необходимо всего на несколько минут и очень срочно увидеть Павла Леонтьева.

Носорога.

Когда Носорог вышел в коридор, она сперва уставилась на него во все глаза, потеряв дар речи, а потом прыснула и захохотала, зажимая рот обеими ладонями:

— Носоро-о-ог! Ой, не могу-у...

— Хорош угорать, Жучка, чего ты, как малахольная... — недовольно пробурчал бывший Махно, покраснев до корней своих когда-то просто рыжеватых, а теперь каких-то пегих волос. — Ну, кликуху сменил, нельзя, что ли? Брутально же...

Продолжая хохотать, она крепко ухватила его за руку и без церемоний поволокла за собой. Точно, теперь она вспомнила, что Махно звали Пашкой.

— Ты когда сюда приехал? — в упор спросила она, заталкивая его в укромный угол под лестницей первого этажа, в компанию хранившихся там мётел, скребков и швабр.

Махно сосредоточенно наморщил лоб, припоминая.

— В июле. Документы в разные технари подал, приняли сюда. И общагу дали, ничо так... — он искоса оглядел её. — А ты... знаешь, ты ещё красивей стала, Варь.

— Ты тоже, — досадливо фыркнула она. — Фигню не пори. Серёгу ты когда нашёл?

— Тогда же, летом. — Махно нервно взъерошил свои отросшие патлы. — Ты из-за него из Штатов вернулась, что ли?

— Нет, из-за тебя! — бестактно отрубила Жучка. — Давай выкладывай подробно, что там у Серёги произошло, и не темни, а то яйца вон на ту швабру намотаю. Ты меня знаешь, я могу.

Махно угрюмо зыркнул на неё исподлобья:

— А чего выкладывать-то? Серёга на какие-то колёса подсел... ну и пропала группа.

— Махно... — тяжело сказала Жучка, кладя ему руку на плечо и крепко сжимая. — Я ведь не шучу насчёт яиц. У тебя что, есть запасные?

Вспыхнув, Махно дёрнулся было, пытаясь сбросить её руку — безуспешно:

— Да иди ты! Бешеная! Ничего я не знаю! Говорю же, сторчался он! Денег навалом, да ещё гений — как такому не сторчаться?

На секунду зажмурившись, Жучка выплюнула забористое моряцкое ругательство и брезгливо отпихнула парня:

— Завидуешь ему, что ли, потому и помочь не хочешь? Чмо ты тогда распоследнее!

Махно набычился ещё больше и попробовал было попятиться, когда она снова шагнула к нему — но пятиться было уже некуда. Она вновь опустила ладонь на его худое плечо под серой, пропахшей куревом, ветровкой и заглянула в злые и перепуганные тёмные глаза:

— Пашка... Ты же знаешь, какие у Серёги песни. Ты же знаешь, какой он. Он не торчок и не должен гнить в психушке! Что с ним произошло?

Ещё несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза, а потом Махно глубоко вздохнул и сипло проговорил:

— У него что-то с продюсером не срослось, с Фёдором. Какие-то тёрки были. Мы не знали, из-за чего. Серёга не говорил, отмахивался всё. В сентябре он нервный стал какой-то, дёрганый. Репетиции забросил. А потом мы только начали опять играть, как это всё с ним и случилось, прямо в студии, на записи. Он стал кричать, что... что он горит, и рубашку с себя сдирать. Гитару свою любимую вдрызг об угол расколошматил, только щепки во все стороны. И в обморок грохнулся. Его на «скорой» увезли. Ну и... всё.

— Что за тёрки с продюсером? — требовательно спросила Жучка, выхватив главное. О гитаре она подумает потом.

— Да хэ-зэ, говорю же — не знаю! — Махно сердито мотнул головой. — Честно, Серёга не рассказывал никому.

— А что за тип этот самый продюсер?

— Крутой, — неохотно выдавил Махно. — Всё у него схвачено было. И... скользкий какой-то. Мы чего? Мы и не базарили с ним почти, мы так... на подпевках. Это Серёга у нас... звезда. Был. И я не завидую ему, ты не думай. Это тяжело — так, как он... — неожиданно закончил Махно и снова вздохнул.

Не отпуская его плеча, Жучка опять заглянула ему в глаза, всё ещё настороженные:

— Спасибо, Паш.

Тот вдруг облизнул обветренные губы:

— Знаешь, а я ведь сох по тебе... ого как.

— Знаю, — спокойно отозвалась Жучка. — И что?

— Поцеловала бы хоть раз, что ли... Королева... — хрипло и жалобно попросил он, отводя глаза.

Засмеявшись, она крепко стиснула его в объятиях и мимолётно чмокнула в тёплую колючую скулу.

— И всё-о? — разочарованно протянул Махно.

— Всё-о! — передразнила его Жучка. — Отлепись-ка лучше от стены, а то вон всю ветровку извозюкал. И номер мне свой дай, созвонимся потом. И кликуху смени, Носорог брутальный!

— На какую сменить-то? — обиженно пробурчал Махно, старательно стряхивая с боков извёстку.

— Ну-у... — прищурилась Жучка. — Ланселот, например...

— Это ещё кто такой?

— Погугли, — устало посоветовала она. — Слушай, Пашк... а как там дома у нас?

— Дома-то? — он перестал возиться с курткой и мечтательно улыбнулся. — Дома хорошо-о. Тепло-о... Я на ноябрьские туда мотался, забодала Москва эта, блин... Хурма ещё идёт. Бабульку твою видел, на рынок чапала, бодрячком такая... Ты туда поедешь?

Жучка ответила не сразу — надо было проглотить предательский комок, вдруг застрявший в горле:

— Само собой. Но сначала здесь разгребусь. Ладно, бывай. Спасибо.

— Эй! — Махно, запыхавшись, догнал её, когда Жучка уже выходила в просторный гулкий вестибюль техникума, где в витринах тоскливо пылились разноцветные грамоты и позолоченные кубки. — Я тут подумал... Ты с ним... с Фёдором... поаккуратнее. Не говори сразу, что ты насчёт Серёги. Скажи — на прослушивание пришла. Он щас попсовый проект какой-то замутил народ под него набирает.

Жучка молча кивнула, чувствуя, как свинцовая лютая злоба горой давит ей на плечи.

Проект замутил, значит?

Народ набирает?

Наберёт.

* * *

Перед встречей с продюсером Жучка перетряхнула весь свой немудрёный гардероб, впервые пожалев, что не затарилась в Пиндостане какими-нибудь яркими брендовыми шмотками.

— Проблемы? — Ольга Васильевна осторожно заглянула в дверь её комнаты.

— Ноу проблем, — рассеянно отозвалась Жучка, восседая по-индейски — со скрещёнными ногами — над разворошенным барахлом. — Просто нужен какой-нибудь... попсовый прикид, я ж вроде как на проект к Орлову приду.

— Вот как? — женщина вскинула брови. — Увы, у меня тоже нет ничего этакого... разве что мы можем максимально широко подать то, что у тебя имеется.

— А что у меня имеется? — удивлённо моргнула Жучка.

— Ты, — весело заявила Ольга Васильевна, хищно щёлкнув невесть откуда появившимися в её руке ножницами. — Алле-оп! Фирма «Шьём энд порем»! Говорите, клиент, чего вам укоротить! — и, оборвав смех, добавила, внимательно глядя на Жучку: — Учти, я буду сидеть внизу в машине.

— Окай, Тринити, — послушно пробормотала та. — Только вот надо будет ещё купить одну такую штучку...

— Какую такую штучку? — осведомилась Ольга Васильевна голосом Масяни, но глаза её тревожно блеснули.

— Диктофон. Он, конечно, и в мобиле есть, но мне нужен более крутой. И незаметный.

Ольга Васильевна на миг опустила взгляд, а потом снова через силу улыбнулась:

— Да, надо купить. Ценная вещь, всегда в хозяйстве пригодится.

* * *

Захлопывая за собой дверцу «хонды», Жучка знала, что всё идёт, как надо. И что она сама идёт, как надо — от бедра, будто в допотопной любимой киношке «Служебный роман». Белый короткий плащ — нараспашку, сзади вьётся длинный, лимонного цвета, гермесовский шарф. И юбка бежевого костюмчика от Армани и Ольги Васильевны едва прикрывает задницу, и каблуки высоких сапог азартно цокают по брусчатке. Русые волосы уложены в классическое каре, в низком вырезе кружевной блузки — кулон с диктофоном, а в крови бурлит адреналин.

Она чувствовала спиной озабоченный взгляд женщины за рулём «хонды» и знала, что не может её подвести. Её. Серёгу. Короля.

Себя.

«Улей-улей, я пчела, жаворонок в гнезде, мать его за ногу, — свирепо подумала Жучка, шагнув в стеклянные двери, плавно разъехавшиеся перед ней. — Выйдешь из своей навороченной лечебницы, Серёга, придушу тебя, так и знай, выпендрёжник хренов. Не твоё де-ело, надо же, умник какой!».

Она сунула охраннику под нос раскрытый паспорт и прошествовала мимо него, будто леди Ди или там Коко Шанель. Небрежно облокотилась на стойку администраторши — чопорной дамы средних лет в скучном блекло-оливковом офисном костюме:

— Добрый день. Могу я встретиться с господином Орловым? — она намеренно подпустила в голос чуток америкосовского акцента.

— Добрый день. Встреча назначена? — деловито поинтересовалась администраторша.

— Я связалась с ним через его сайт, — надменно протянула Жучка, — он обещал, что прослушает меня... для нового проекта.

Женщина у стойки окинула её цепким взглядом и, удовлетворившись увиденным, взялась за телефонную трубку:

— Как вас представить?

— Барбара.

Почти Барби.

Эдакая тру-чикуля.

Жучка никогда даже не подозревала, что обладает актёрским талантом, хотя в третьем классе исправно бегала в театральную студию при Доме детского творчества и потом упоённо изображала Маленькую Разбойницу в школьной постановке «Снежной королевы». Но теперь, ступая по тонкому грязному льду, каким представлялся ей сияющий ламинат полов в студии Орлова, она полностью вжилась в роль не шибко умной, но хитрой, смазливой и богатенькой штучки, папиной дочки или дорогой шлюшки, которой для полного жизненного кайфа не хватает только поп-звёздной славы.

Орлова она узнала сразу, фотографии на сайте не врали: лощёный, холёный, подтянутый, загорелый. Небось и маникюршу, и солярий с тренажёркой он юзал регулярно.

— Барбара? Помню, помню, добрый день. Сразу прослушаем вас или, может быть, сначала побеседуем?

— Побеседуем, если можно, а то я что-то так нервничаю, для меня это так волнительно, первый раз в такой шикарной студии... — приторно улыбаясь, замурлыкала Жучка, мрачно думая о том, как бы не проблеваться прямо на роскошный ковёр в холле. — Я так боюсь, так переживаю, но очень хочется сделать приятный сюрприз своему Муратику, пусть он и его друзья увидят меня по телевизору... Муратик и сам может купить мне студию, но все говорят, что вы такой крутой продюсер...

«Всё-таки дорогая шлюшка», — подумала Жучка, мельком рассмотрев себя в огромном зеркале: прикид, раскраска, манеры, мур-мур-Муратик, срань Господня...

— Да, первый раз — это всегда нелегко, — сочувственно покивал Орлов, галантно распахивая перед нею дверь своего кабинета. — Пожалуйста, прошу вас. Кофе?

— Да, конечно.

Улыбка его была обаятельной и белозубой, наверняка сделанной у хорошего дантиста, а вот глаза... Глаза всё портили. Были они какие-то мутно-зеленоватые, как бутылочное стекло, и продюсер часто их прищуривал, видимо, чтобы к вискам разбегались весёлые лучики морщинок. На его месте Жучка купила бы себе цветные контактные линзы. Синие, например, чтобы эффект милого обаяшки был полным.

О чём она ему и сообщила, едва секретарша внесла поднос с кофе и круассанами и деликатно прикрыла за собой массивную дверь кабинета. Можно было бы, конечно, и ещё повыёживаться, но Жучке это уже надоело.

— Вы бы линзы себе цветные поставили, что ли, Фёдор Батькович. А то вы как барон Треч в книжке про проданный смех — глазки вас подводят.

Чуть приоткрыв рот, продюсер ошеломлённо заморгал этими самыми глазками.

— Не диоптриями подводят, — любезно пояснила Жучка. — Цветом и общим... паскудным выражением.

Стоило отдать Орлову должное — соображал он быстро, и реакция у него была неплохая. Но не лучше, чем у неё, поэтому Жучка одним движением упредила его бросок — не к двери, а к шикарному письменному столу. Чёрт знает, что у него там было, небось «тревожная кнопка» какая-нибудь, мало ли в шоу-бизе психов... Вторым движением она швырнула его на кожаный диван у стены и встала над ним, сунув левую руку в карман куртки. В кармане болтался только мобильник, но Орлову знать об этом было необязательно.

— Чего вы хотите? — прохрипел он, лихорадочно озираясь.

— Да уж не записываться на твоей вонючей студии, дешёвка, — процедила Жучка. Кровь кипела, но мозг работал ясно и абсолютно холодно. — Я хочу точно знать, что ты сделал с Серёгой Королёвым и почему. Вернее, я уже догадываюсь, что ты сделал, а вот почему... Си-деть! — она подхватила со стола трубку мелодично запиликавшего телефона и сунула её Орлову. — Ты занят, понял, козёл? Только без фокусов, — и, видя, что Орлов колеблется, добавила безжалостно и уверенно: — Чувак, я не соска брендовая, я чемпионка по кикбоксингу, и терять мне нечего. Совсем нечего. Если что не так пойдёт, я тебя по этому дивану, как горсть соплей, размажу. Кровь-кишки... и всё такое. Делай, что я говорю. Ну?!

Жучка блефовала и отлично знала это, как и то, что ни один нормальный мужик сразу не испугается угроз какой-то девчонки, а обязательно полезет на рожон. Таковых она видела предостаточно, неоднократно умывала их кровавыми соплями и сейчас приготовилась к тому же. Но, взглянув на Орлова повнимательнее, она еле удержалась, чтобы не присвистнуть от изумления — продюсер плыл, плыл на глазах, как будто она уже врезала ему хуком в челюсть, буквально расползался жидкой лужей под строгим деловым костюмом от Версаче.

Не сводя с Жучки зачарованного и какого-то больного взгляда, он просто кивнул и пробормотал в трубку:

— Прошу меня не беспокоить... двадцать минут.

— Двадцать минут? Да ты оптими-ист, чувак, — издевательски протянула Жучка, глядя прямо в его расширившиеся зрачки. — Хотя... если всё расскажешь сразу, без выгибонов, может, и уложимся.

— Я... я не понимаю, о чём вы говорите! — тихо взвизгнул продюсер, вжимаясь в угол дивана.

— Так я тебе помогу вспомнить, я сегодня добрая, — отчеканила Жучка, подходя вплотную к Орлову и нависая над ним. — Добрая, как фея, ты не смотри, что с топором.

— С... топором? — промямлил тот, судорожно проводя языком по губам.

— Ты что-то регулярно подсыпал Серёге. Что, когда и зачем? Ну?!

— Я... нет... я не хотел... погодите! Я... честное слово... я не знал, что всё так получится... неудачно... я только хотел его контролировать... для его же пользы!

— Контролировать, значит? — Жучка стиснула зубы.

— Да... это просто такие таблетки, совсем безобидные... даже полезные... мне их врач выписал, мой доктор, очень хороший, Иван Леонидович Псарёв, его вся Москва знает, вы не слышали, нет? У меня просто депрессия, бессонница такая бывает, знаете, я так нервничаю...

— Ах ты, бедняжка, я щас прям обрыдаюсь вся... — у Жучки стучало в висках, но она сдерживалась изо всех сил, цедя слова как можно спокойнее. — Поподробнее давай, мне интересно всё услышать, только не о твоей тяжёлой жизни, а про то, как ты Серёгу травил.

— Я не травил! — снова оскорблено вскинулся продюсер. — Я же говорю — я просто хотел, чтобы он стал... покладистее, не был таким... глупым. Таким дерзким. И всего-то пару таблеток в его бутылку с водой, здесь, в студии... ну или в кофе...

— Пару?

— Ну может быть, и больше... — забормотал Орлов, — иногда... они же такие маленькие... так быстро растворяются... только не бейте!

— Если я начну бить, то уже не остановлюсь, — честно объяснила Жучка посеревшему под искусственным загаром продюсеру. — Поэтому говори давай, не отвлекайся... Фе-едя. И как долго это всё продолжалось?

— Н-не помню. Нет, правда! Месяц, наверное... или полтора...

— С начала октября, так? А что произошло в сентябре?

— Н-ничего особенного... мы... я... — он со всхлипом втянул в себя воздух.

— Для чего тебе понадобилось, чтобы Серёга стал покладистым? Альбом?.. Нет, погоди! — она вскинула руку, и Орлов опять шарахнулся в угол дивана, откуда было привстал. — Ах ты ж, гнида...

В её голове наконец всё встало на свои места, и она даже вздохнула с облегчением.

— И как я раньше не догадалась, Хивря я простодырая, сельпо неотёсанное... Ты ж его трахнуть захотел, Элтон Джон недоделанный!

— Не смейте меня оскорблять! — у продюсера дрожали губы и руки. — Я человек творческий, неординарный, я...

— Это был комплимент, — пояснила Жучка почти ласково, сжав кулаки так, что ногти врезались в ладони. — Ты человек творческий, ты захотел Серёгу, а он что? Не понял своего счастья?

— Да! — вызывающе бросил Орлов. — Он посмел меня ударить... неблагодарный сопляк... Весь этот мир против нас... я думал, он тоже творческая натура, он же такой талантливый мальчик, он всё правильно поймёт...

— И радостно подставит тебе задницу?.. Ну чего ты морщишься, я-то совсем не тонкая натура... — Жучка тяжело усмехнулась, хотя в глазах темнело от бешенства. — Знаешь что, Федя... я не гомофоб и вообще никакой не фоб, и всё про этот грёбаный мир знаю. Но сволочей надо учить. Всех я научить не могу, но тебя вот точно выучу. Может, что и усвоишь.

— Не надо! — проскулил продюсер, уставившись на неё, как суслик на кобру.

— Надо, Федя, надо, — отозвалась она хладнокровно. — Хотя не хочется мне об тебя руки марать.

Только не прибить.

Не покалечить.

И не испортить диктофон, если этот козёл всё-таки станет отбиваться.

Но Орлов даже не пытался отбиваться, и наконец, сплюнув на ковёр, Жучка гадливо отпихнула его, тихо скулившего, в сторону небольшой двери в углу кабинета:

— Там же небось сортир у тебя, так? Иди, подмойся и умойся... чмо. И вот ещё что...

Орлов смотрел на неё так затравленно и покорно, что она опять сплюнула, всерьёз опасаясь, что её сейчас всё-таки вывернет от омерзения.

— Узнаю, что ты про меня протрепался, ну или, не дай тебе Бог, заяву в ментовку наваял — приду и оторву всё, что выступает больше, чем на пять сантиметров. А у тебя больше и не выступает. Уяснил, Фе-едя? А врач этот твой... Псарёв Иван Леонидович... пусть тебя получше лечит, ты же на всю голову больной...

Продюсер лишь часто-часто закивал.

* * *

Из студии Жучка вышла беспрепятственно — значит, Орлов действительно всё уяснил. «Хонда» вывернула со стоянки ей навстречу — у Ольги Васильевны, видимо, тоже не хватало терпения ждать, и Жучка прыгнула в машину чуть ли не на ходу.

— Что? — тревожно спросила Ольга Васильевна.

— Всё, — устало выдохнула Жучка. Её начало знобить, да и чувствовала она себя так мерзопакостно, будто это её саму сейчас избили. Тоже хотелось немедленно встать под горячий душ и долго-долго стоять, запрокинув голову. — Стопорните где-нибудь подальше, послушаем, как записалось.

Диктофон не подвёл, слышимость была идеальной — вплоть до вздоха.

— Прямо как в студии... — через силу усмехнулась Жучка, нажимая на кнопку «Стоп». — Не надо вам дальше слушать.

Ольга Васильевна была бледнее полотна, и даже губы у неё стали до синевы белыми.

— Этот... хоть жив остался? — еле выговорила она, глядя на Жучку очень тёмными глазами.

— Что ему станется, — скривилась Жучка презрительно. — Ему, кажется, даже понравилось, извращуге. Не демон зла, а просто куча навоза. Шоу-биз грёбаный, только дерьмо и всплывает... Ольга Васильевна, вы чего?!

Женщина откинула голову на спинку сиденья и закрыла глаза.

— Ольга Васильевна!! — Жучку затрясло от страха. — Что?! Сердце?.

— Подожди, Варя... Со мной всё в порядке... — прошептала та, не открывая глаз. — Вернее, всё не в порядке. Что же я за мать, если не увидела... если не поверила моему мальчику, не помогла... Молчи, Варя. Пожалуйста. Я знаю всё, что ты мне можешь сказать.

Они молчали долго. Мимо летело скоростное шоссе, из чебуречной рядом с «карманом», где стояла их машина, неслись залихватские восточные напевы, завывала зурна, били барабаны.

— Ладно, — будто очнувшись, решительно произнесла Ольга Васильевна. — Рвать на себе волосы и вопить, что я преступная мать... — она горько усмехнулась, — это пошло и глупо. И поздно. Надо дело делать. Илью подставил кто-то из тех, кому он доверял. Серёжа пришёл к этому мерзавцу Орлову, потому что кто-то нам его посоветовал. Всё решают связи, но иногда это слишком грязные связи... Ты сказала, что Орлов получил свой урок... и это справедливо. Ну, а я получила свой. Едем к Серёже.

Жучка так и подскочила.

— Пусть Максим Максимович сам прослушает эту запись и что-нибудь посоветует, — продолжала женщина, включая зажигание. — Но, вне зависимости от его советов, Серёжа сегодня же должен быть дома.

— Если он захочет, — тихо промолвила Жучка, и Ольга Васильевна вздрогнула.

— Да. Если он захочет, — она взяла мобильник с подставки и набрала номер: — Андрей? Я должна тебе кое-что рассказать...

Жучка тоже откинулась на сиденье, закрыв глаза. Ей не хотелось слышать этот разговор, но она слышала. И сделала для себя пометку в том уголке мозга, который она мысленно называла ежедневником — самой всё обсудить с Королём, и как можно быстрее. Страусы — вон, в зоопарке.

— Варя... — промолвила Ольга Васильевна, пряча мобильник и выводя машину из «кармана» на шоссе. — У тебя же есть Серёжины песни в плейере или в телефоне? Включи, пожалуйста.

И всю долгую дорогу до клиники они слушали Серёгин хрипловатый звенящий голос.

Чувства, недостойные стихов.

Тлеет полутьма на тихой кухне.

Я один перебираю буквы,

Чтобы бросить их в твоих богов.

Через эти нормы все прошли,

Даже если ночь приходит рано,

Варится сама в своём обмане,

В рот суёт мне голые нули.

Манит непростительная боль,

И желанье снова всё испортить,

И с закономерностями спорит

Друг мой — второсортный алкоголь.

Быстры, но расхлябаны шаги,

Хочется опять казаться чистым.

Сердце, прячась в маске хоккеиста,

Повторяет мне, что все враги.

Чувства, недостойные стихов.

Смутно право на существованье,

Но нельзя принять за наказанье

Вдохновенье этих честных слов.

И никак раскрыть уже нельзя

Все свои желания и память,

Можно только понадёжней спрятать

Полные смятения глаза.

* * *

Максим Максимович сперва молча выслушал Ольгу Васильевну, а потом так же молча — диктофонную запись. До конца.

— Остаётся констатировать тот факт, — сказал он, когда все звуки, доносившиеся из диктофона, затихли, — что я оказался неправ. Наверное, в первый раз за всю свою практику. И я этому рад, — он легко поднялся из своего кресла. — Вы хотите забрать Серёжу домой, я полагаю? Но... должен вас сразу предупредить, что он...

— Что он может отказаться? — перебила врача Ольга Васильевна. — Я понимаю. Это его право.

Серёга возник на пороге, и Жучка перестала дышать. Он небрежно прислонился худым плечом к дверному косяку, словно не собирался заходить в кабинет. И, наверное, действительно не собирался. Тонкое лицо его было совершенно бесстрастным.

— Поедем домой? — спокойно спросила Ольга Васильевна, неотрывно глядя на него. — А то не успеем до пробок.

Он только вздёрнул бровь и вопросительно покосился на доктора. На Жучку он даже не посмотрел.

— Твоя девушка съездила к твоему продюсеру, — просто пояснил Максим Максимович, — и он... дал ей исчерпывающие объяснения по поводу твоего состояния. Твоя мама предоставила мне диктофонную запись этой беседы. Собственно, тебе уже не нужна терапия в стационаре, и ты вполне можешь ехать домой.

Серёга уставился себе под ноги, а когда поднял голову, чётко произнёс всего четыре слова, от которых Жучку бросило в жар:

— Это не моя девушка.

* * *

В машине на пути в Бибирево они молчали — все трое. Серёга сидел сзади, Жучка — рядом с Ольгой Васильевной, глядя прямо перед собой — на дорогу.

У дома Ольга Васильевна затормозила и повернулась к Серёге, положив руку Жучке на плечо:

— Послушайте меня оба. Я оставляю вас в бабушкиной квартире, а сама пока поживу на даче. Навещу отца, адвокатов, следователя и буду вплотную разбираться в отцовских делах. Надеюсь, что справлюсь. И надеюсь, что вы... справитесь тоже. Варя, я оформила тебе временную регистрацию, документы на тумбочке в прихожей, носи их всегда с собой. Деньги на твоей карте есть. Помолчи, пожалуйста, я их оттуда снимать не собираюсь. На твоей карте, Серёжа, тоже есть деньги. Теперь вот что...

Она запнулась.

Серёгин взгляд был непроницаем.

— Серёжа... — заговорила Ольга Васильевна вновь. — Я не буду каяться перед тобой. И ты, и я знаем, что я виновата. Прежде всего в том, что вела себя, как... гусыня, вдруг высидевшая лебедя. Я совсем не понимала тебя. Наверное, и сейчас не понимаю. Но я буду стараться и хочу, чтобы старался ты. Всё, — она глубоко вздохнула и мимолётно улыбнулась. — Я позвоню.

— Там на даче же... надо дровами топить... это отец всегда рубил... а ты как же? — неожиданно подал голос Серёга, и Жучка почувствовала, как к глазам и к горлу подступает что-то горячее.

Ольга Васильевна помолчала, потом тихо ответила:

— Дядю Мишу попрошу, он не откажет.

— А Песец там? — снова спросил Серёга, и Жучка так и подскочила:

— Песец?!

— Ну да, — пожала плечами Ольга Васильевна, — слон такой вымахал слонячий. Дядя Миша с ним возится, любит его, дурачка... Ну, вы идите, а я поехала. Вот ключи, Серёжа.

Серёга неловко взял у неё брякнувшую связку ключей со смешным брелком-собачкой, свою сумку и, не оглядываясь, вылез из машины.