СОЛНЕЧНОЕ ЗАТМЕНИЕ-Часть первая

1.2

Жерас Ольвинг, старший сын короля, в одно печальное для себя мгновение понял, что полуобнаженные смеющиеся девицы, за которыми он так долго гонялся по каким-то дурацким оврагам из сахара, между дикими деревьями с растущими на них человеческими ушами вместо плодов, — всего лишь романтический сон. Вот черт, он даже успел схватить одну из них — златокудрую, с дурманящим взглядом настоящей колдуньи. Хотел повалить на траву, купить у нее всю имеющуюся на ней одежду, но в один миг все растаяло…

И девицы с журчащим смехом, и овраги из сахара, и даже тот пахучий лоскуток, который он успел оторвать от чьей-то юбки, — исчез прямо между пальцев. Он проснулся и почувствовал, что лежит на чем-то жестком. Дыхание ощущало сырой спертый воздух, полусонная интуиция подсказывала, что его  занесло либо в очередной вертеп, либо он свалился на пол с собственной кровати. Из этих двух вариантов более предпочтителен третий:  пусть бы это оказались покои принцессы Фиассы. Но что происходило с ним до романтического сна, в мире, который некоторые называют скучной полуреальностью, Жерас не помнил да и не хотел помнить. Какая, к черту, разница? Может, открыть глаза и посмотреть?..

Лень.

Крикнуть слугу, чтоб принес что-нибудь съедобное?

Еще раз лень.

Пойти от безделья заняться государственными делами?

Ну… это уж ленивее ленивого. Так хотелось снова окунуться в сладкую истому сна… побегать меж деревьев с человеческими ушами… догнать ту, златокудрую…

Веки были точно склеены, ни одна мышца не желала пошевелиться первой и разбудить все остальные. «Спать… спать… спать…» — бормотал ничего не соображающий рассудок.  Но дыхание почему-то становилось все тяжелей и тяжелей. Вот проклятье, неужели все-таки вертеп? Вокруг витало какое-то смрадное зловоние — как оказалось, хорошее отрезвляющее средство.

— Треуль! На какую помойку, и****г, ты меня затащил?!

Молчание… И странно, Жерас почувствовал ударную волну собственного голоса, будто сам себе кричал в уши.

— Эй, придурок в человеческом облике!

Дышать становилось совсем невмоготу. Треуль либо умер, либо подох — иначе бы давно примчался. Это немудрено — вечно ввязывался во всякие пьяные разборки. Черт с ним. Жерас наконец решил открыть глаза и посмотреть где находится. И…

Словно не открывал…

По телу пробежала горячая волна отрезвляющего кипятка, лишь мгновения два спустя он понял, что это эмпирическое восприятие ужаса. Он попытался подняться, но тут же ударился головой о что-то твердое и абсолютно невидимое.

— Нет… Нет!.. НЕТ!!! Этого не может… это просто продолжение сна… — язык, не подчиняясь шокированному рассудку, сам собой бормотал эти неосмысленные слова.

Жерас лихорадочно зашарил руками вокруг себя, из глаз, как у младенца, брызнули слезы. Он со всех сторон был окружен досками. Тьма стояла как до  сотворения мира. Глаза не видели даже собственной неминуемой смерти. Ибо смерть яму, как святому, явилась в черном облике абсолютного безмолвия. Он все же смог нащупать погребальный саван, сквозь ревущее в голове отчаяние все же смог уловить запах траурных лент. Все как полагается королевскому сыну:  и подушку под голову подстелили из нежного атласа. Вот она и позолоченная тесьма с мелкими кисточками. Когда в детстве хоронили его деда, эти проклятые кисточки, символика смерти, врезались в память точно ядовитые черные занозы.

— Не-е-т!!! Нет!! — изо рта вместо крика выползло лишь беспомощное шипение. Набор никому уже не нужных гласных и согласных звуков. Скорее всего — последних в его жизни.

Жерас отчаянно колотил по нависшей над ним крышке собственного гроба. Мир, находившийся за толстым слоем грунта, — мир, в котором жили могучие тени и мерцали едва заметные люди, был теперь бесконечно недосягаем для него… Словно его и не было никогда. Да… тени так похожие на живых, и люди, едва отличимые от собственных теней… Жерас нередко слышал экстравагантные байки о том, как люди спокойно засыпали и просыпались уже в своей могиле. Даже раньше он с ужасом пытался вообразить себя на их месте. Но что может сравниться с ЭТИМ НАСТОЯЩИМ ужасом?! Он чувствовал что задыхается. Воздуха хватит лишь для того, чтобы попрощаться самому с собой и вспомнить… хотя бы вспомнить:  что же произошло? Дуэль? у******о? Отрава? Может, шла какая-нибудь война? Почему он не умер до конца как все нормальные люди? По…

Ага! Вспомнил! Мечущиеся чувства, переполошили все в уме и вдруг вывернули наружу последние события.

 Так… было застолье, очень богатое застолье… Отец. Он был великолепен. Его братец Лаудвиг — как всегда, с очередной размалеванной девицей. Вечный постник Пьер — тоже, по уродству судьбы, братец. Целый рой гостей и… Дышать становилось совсем невмоготу. Жерас вместо воздуха втягивал ноздрями смрад собственного тела. Челюсть спазматически открывалась, глотая  пустоту. Пальцы судорожно сжались на саване, словно схватившись за него как за последнюю надежду, как за что-то реальное в почти уже исчезнувшем мироздании…

Ч-черт, что же все-таки произошло?! Почему он здесь?

Говорят, многим людям в момент смерти являются образы Настоящего Мира, или же приходят святые поведать о дальнейшей их участи, или проносится перед глазами собственная жизнь:  не сказать что б сон, не сказать что б бред, просто мешанина радостей и бед. Жерас Ольвинг, старший сын  короля, в этот момент почему-то ясно и отчетливо, как наяву, увидел лицо Даура Альтинора. Тот протягивал ему кубок с напитком убийственно похожим на вино. Вспомнил!!… И эту ехидную улыбку с добродушными ямочками на щеках! И эти обвитые лаской, леденящие слова: «На, сынок, выпей… за здоровье короля!»

Даур Альтинор!! Если бы существовало проклятье достойное для твоего слуха!

Почему он не подсыпал  в вино банальной отравы? Почему не нанял каких-нибудь головорезов? За что такие пытки?!

Жерас задыхался не столько от недостатка воздуха, сколько от недостатка собственного мужества. Агонизирующее состояние заторможенного шока, взятое откуда-то из детства, сейчас, перед самой смертью, опять превратило его в ребенка. Подобное он испытывал лишь однажды, когда будучи мальчиком, не достигшем одной эпохи, он с криком падал в омертвелую темноту с какой-то огромной лестницы. Тогда тоже казалось, что время в черной вселенной заледенело и сжалось до размеров простого мгновения. Тогда тоже ужас не смог вырваться из тела и застрял поперек дыхательных путей. Тогда, как и сейчас, слезы беспомощности резали лицо холодными струйками.

Жерас вдруг понял, что мысли умирают раньше человека. Когда в голове на смену циклону страстей пришла звенящая пустота, когда в абсолютной тьме загробного мира замерцали почти приветливые мурашки, когда телу уже было все равно — дышать или не дышать, его дотлевающий рассудок сделал утешительный вывод: свобода близка.

Странно, но в этот момент почему-то сильно обострился слух. Жерас даже слышал как его кровь по инерции циркулирует в теле, мог различить затухающие удары сердца, слышал даже… эхо этих ударов… все громче и громче…

Нет, тут что-то не так. Стук доносился откуда-то извне. Старший Ольвинг хоть и ненавидел еретиков, но отнюдь не был фанатичным приверженцем религии пасынков темноты. Поэтому он, махом отметая благочестивые помыслы о шагах идущих за его душой святых угодников, в первую очередь подумал, что кто-то просто долбится о крышку гроба. И подумал в правильном направлении. Стук вперемешку с какой-то возней доносился явно извне. Из того мира, с которым, как правило, прощаются только один раз. Короче, одно из двух: либо еще не отмершие клетки мозга моделируют в сознании посмертные галлюцинации, либо… его откапывают?

Его спасают?!

Жерас дал мысленный посыл похолодевшим жилкам своего тела, втянул по ним остатки физических сил, хотел крикнуть о помощи, но… Его спасло то, что сделать это он уже был не в состоянии. И без того черная завеса перед глазами сделалась еще мрачнее, темнота стала более глубокой и более опустошенной. В мозгу произошел коллапс, и мироздание начало сворачиваться в точку… Он терял сознание или сознание теряло его беспомощное тело — какая разница? Дикая агония сменилась невиданным ранее покоем. Он уже ничего не чувствовал и не слышал. Даже не подозревал, что полное НЕБЫТИЕ так успокаивает нервы…

И вдруг, словно в механизме движения времени произошел сбой, сорвалась какая-то изношенная шестеренка и оно пошло назад, путая следствие и причину. Сжимающаяся в математическую точку вселенная стала стремительно разворачиваться. Душа, едва воспарившая над телом, шлепнулась на покойника — прямо промеж его костей. Сладостное забвение тотчас улетучилось и вернулось пеклище агонии. Потом произошло настоящее чудо. Жерас втянул в свое истерзанное нутро струю свежего воздуха (откуда?!) и окончательно очнулся.

Стук раздавался уже над самой головой, долбили чуть ли не по черепу. И еще какой-то душещипательный скрежет. Ага, понятно! Уже расслаивают гроб. Жерас уже хотел было крикнуть: «торопитесь, изверги!», но тут услышал голос:

— Паразитам паразитья смерть! — слегка хрипловатый баритон. — Интересно, его еще не начали жрать черви? Королевский сынуля! Откормленный на яствах из заморских миражей! Целое лакомство для них.

Конец цитаты. То, что голос принадлежал обыкновенному человеку, а не святому угоднику, пришедшему по его душу, не было никаких сомнений. Как не было сомнений и в том, что голос ему совершенно незнакомый. К тому же, смысловое содержание реплики не убеждало Жераса, что это его спаситель. Далее из мира, что раскинулся за пределами его уютного гроба, раздался еще один голос — сладкозвучный тенор:

— И чего он так внезапно подох? Отравили, что ли? Наверняка отравили. Ходят слухи, что сьир Альтинор давно уже метит на трон Франзарии, да впрочем… нам нет до этого никакого дела.

Жерас вдруг передумал воскресать из мертвых и решил временно замещать обязанности покойника. Он поправил скомкавшийся саван, изобразил мимику полнейшего равнодушия, скрестил руки в области живота. Вся сложность заключалась в том, чтобы имитировать отсутствие дыхания. Нужно было медленно-медленно вдыхать, следя за тем, чтобы грудная клетка поднималась вровень с животом, и также не спеша выпускать из себя воздух. Черт знает, что у них на уме… И сколько их:  всего двое или больше? Но самое любопытное и самое для него судьбоносное:  зачем они вообще откапывают его могилу? Затасканные из вечности в вечность истории о том, что гробницы разрывают в надежде разжиться драгоценностями, здесь неактуальны. В династии Ольвингов уже давно распрощались с этим дурацким обычаем хоронить царственных особ в богатых одеждах, с натыканными куда надо и не надо перстнями и обмотанными вокруг шеи золотыми цепями.

Тогда — зачем?!

Скрежет, возникший в унисон этой мысли, показался Жерасу не в метафорическом, а в прямом смысле душераздирающим:  словно его собственную душу, еще живую и теплую, отдирали от почти здорового тела. Такими громкими были стоны заржавелых гвоздей, которых по незыблемому закону навеки вколотили в крышку гроба, и которые имели полное право выразить свое возмущение за потревоженный покой. Итак, гвозди последний раз вякнули и заткнулись. Жерас почувствовал как  поток свежего воздуха облобызал его с ног до головы, словно сверху на него свалилось целое небо. Душная  могила наконец-то проветрилась.

Вот оно, возвращение из потустороннего мира! Крышка гроба с грохотом укатилась куда-то в другую вселенную. До ужаса хотелось открыть глаза и посмотреть.

— Дюжина чертей и еще один маленький чертенок! Наконец-то мы откопали эту падаль! — произнес хриплый баритон. — Ты глянь-ка, выглядит как живой!

«Никогда бы о себе такого не подумал», — усопший обнаружил в своих слипшихся глазах играющих красных зайчиков — где-то рядом горели факела. А вообще, ситуация выглядела критической. Его «спасители» (их как минимум двое) сытые, здоровые и наверняка при оружии. Он же мертвый, полностью обессиленный, лишь с голыми руками, к которым даже еще не успела прилить полуостывшая кровь. Баритон, обращаясь к невидимому напарнику, продолжал:

— Слава Непознаваемому, что покровительствует всем разбойникам, грабителям и честным жуликам! У какой вселенной есть еще такой чудесный Создатель? Слышь, Гройе, я не хочу касаться этой падали, обыщи его сам.

Тенор:

— Ты просто дрейфишь, лысая з*****а! Что толку от твоих многоугольных мышц и могучих широких плеч? Душа твоя хилая, подстать моему старческому члену…

Баритон:

— Я ведь могу и обидеться, любезный Гройе… Вот сейчас обижусь и заплачу. И ты заплачешь вместе со мной… возможно, от сострадания, но скорее всего от того, что твой хилый член, воткнутый в твой а**с и пропущенный через кишечник, будет торчать из твоей же глотки. И будет символизировать не только окончание твоего тела, но и всей твоей собачьей жизни! Понял, сударь, философский подтекст моих изречений?

Тенор:

— Ну ладно, ладно… не заводись. Помни, что президент Астралии обещал нам отвалить как минимум двадцать тысяч евралей за эту чертову бумажку… Хорошо, я сам обыщу его.

Ну наконец-то! Наконец-то Жерас понял в чем дело! Им нужен не он, не его мнимые драгоценности, они ищут тайный договор, полтора эпизода назад заключенный между Флюдвигом, канцлером Тевтонии, и правителем Астралии. Несомненно, Калатини за эту бумагу отдаст не только двадцать тысяч металлических безделушек, именуемых деньгами, но даже свою ненаглядную Тиану, спутницу жизни. Как все просто! Как все объяснимо! Жерас даже хотел рассмеяться от столь незатейливой разгадки, но вовремя спохватился, вспомнив, что умершим смеяться как-то не совсем прилично. Ведь этот проклятый документ он зашил во внутренний карман своего платья.

Хриплый баритон проворчал какие-то иноязычные проклятия, затем взял факел и посветил перед самым лицом эксгумированного тела. Жерасу показалось, что его замкнутый в собственных глазах незримый мир воспылал апокалипсическим огнем. В лицо хлынул жар. Он напрягся не столько от неожиданности, сколь от непредсказуемости последующих событий. Но контроль над собой сохранил — ни один мускул так и не дрогнул.

— А ведь действительно, хорошо сохранился… Словно спит, — баритон снова проскрипел по воздуху.

— Дай-ка его сюда! — тенор уже звенел над самым ухом. Видать, наклонился.

Жерас,  воспринимающий окружающую его полуреальность пока лишь органами осязания, почувствовал как с него стащили саван. Потом, сопя над самой грудью, принялись расстегивать платье и бесцеремонно перевернули набок. Он же, как подобает добросовестному покойнику, расслабил руки, позволив стянуть с себя верхнюю одежду. Платье было незамедлительно вспорото, и послышался шелест бумаги.

— Вот оно! Вот оно… — радостно запел обладатель тенора, — трубочкой замотано!

Жерас начинал подумывать, что весь этот спектакль пора бы приближать к финалу. Перед ним было несколько вариантов. Первое:  подождать пока эти троглодиты сами уйдут. Второе:  внезапно вскочить, выхватить у кого-нибудь оружие и… слишком рискованно. Он даже не мог подглядеть, как они выглядят внешне. Тот, который с «многоугольными мышцами и широченными плечами», надо полагать, неплохой боец. Президент Астралии не стал бы посылать слюнтяев… Ладно, еще третий вариант: действовать на психику. Медленно восстать из гроба и с округлевшими, как у зомби, глазами пролепетать какое-нибудь заклятие на никому не ведомом языке. Что-то вроде: «чкхвавва-чкхвавва-арандихавва!»

Испугаются?.. Первые мгновения — да. Но потом, обосравшись, вновь воспрянут духом и… снова непредсказуемый финал.

Наконец четвертый вариант: просто вскочить и убежать. Казалось бы — самое очевидное, но… дело в том, что наследник франзарского престола еще никогда ни от кого не спасался бегством, тем более от двух проходимцев, посягнувших на его инфернальные владения.

— Что с телом-то делать будем? — тенор голосил уже где-то в отдалении. — Не закапывать же его обратно?

Молчание было недолгим, но изматывающим. Вдалеке за кладбищем ветер затянул реквием человеческому безумию. В черной вселенной никто никогда не сходил с ума. Она изначально была задумана как мир сумасшедших. Изъян здравомыслия здесь долго не уживался. Поэтому нет ничего удивительного в ответе баритона:

— Давай поссым на него. — Сказано было почти ласково. С тем же безразличием, с каким читаются молитвы в храмах.

Жерас почувствовал как струя чуть теплой, но обжигающей влаги рисует у него на спине какие-то овалы.

Далее шла партия тенора:

— Послушай, лысая з*****а, давай хоть немного побудем людьми. Наденем на него платье, положим как лежал…

— Я думаю, логичней поступить наоборот:  снять с него всю одежду, самим разрядиться в принцев, а ему оставим свои потертые камизы. Если сильно замерзнет, так не побрезгует.

Жерас почувствовал, что его снова переворачивают, даже хуже — вываливают из гроба на влажную мертвецки-холодную глину. Сволочи. Он для себя твердо решил, что еще несколько мгновений побудет смиренным трупом, а потом воскреснет. Любой ценой. Даже если при этом от его руки погибнет все в округе нескольких десятков льен.

— Э-э-э… — по краткому выразительному эвфуизму «э-э-э…»  было сразу не понять, кому из двух он принадлежит. Эмоции, в нем заключенные, походили на помесь удивления и замешательства. Старший Ольвинг это почувствовал ресницами своих закрытых глаз. Слегка напрягся.

Далее из тьмы пока еще не совсем существующего для него мироздания донесся слегка подпорченный баритон:

— С-слушай, Гройе, у… у н-него каж-жется руки теплые…

«Спасибо за комплимент!» — Жерас напряг все мышцы, готовясь к внезапному прыжку.

— Ты бредишь! Ткни ему факелом в лицо. Если очнется и скажет, чтоб мы извинились — тогда извинимся и закопаем назад.

— И то верно, Гройе. Дай-ка факел. Ч-черт… наваждение какое-то!

Жерас вдруг понял, что смертоносная огненная масса приближается к нему, и его незримая вселенная внутри закрытых век вновь загорелась со всех концов. Это был армагеддон. Последний миг. Апокалипсис его загробной жизни.

Первое, что он увидел, открыв глаза, — это собственную ногу, выбивающую факел.  Месиво  вращающегося огня совершило два оборота в воздухе и оказалось во власти его правой руки. Прозревшая, наконец, вселенная представила ему визуальную картину происходящего. Жерас никогда уже не забудет то лицо, вернее — то изваяние ужаса вместо лица. Перед ним застыл не человек, побледневший от страха, а статуя, слегка обмякшая от недоумения. Огромная седая голова словно глотнула твердого воздуха:  застыла с открытым ртом и широко распахнутыми обезумевшими глазами. Жерас решил привести несчастного в чувства — молниеносным движением воткнул ему в пасть горящий факел, дабы тот больше не сомневался:  все происходит на самом деле. Седой широкоплечий здоровяк взвыл так, что его, ставший уже знаменитым, хрипловатый баритон вознесся до фальцета. Сын короля в этот миг почему-то испугался не за себя, а за рядом лежащих на их фамильном кладбище покойников. Родственники как-никак. Разве можно так орать, когда рядом люди спят? Причем,  вечным сном. Нет, этого крикуна следует наказать. Не давая опомниться даже самому себе, он быстро выхватил меч из ножен здоровяка, но не совсем ловко. Острие таурской стали нечаянно прошлось по животу ее прежнего обладателя. Жизнь здоровяка, лишенная чего-то выдающегося, имела, тем не менее, оригинальную концовку. Еще живым осмысленным взором он увидел экзотичное кариттидовое дерево на фоне молчаливых, всегда со всем согласных небес, и увидел собственный кишечник, который наматывался на ветви этого дерева. Его душа в виде вонючего дерьма вырвалась наружу и улетела в бесчувственную тьму… Впрочем, у него еще было время на размышление. Он хорошенько подумал, оценил ситуацию и пришел к выводу, что пора уже помирать…

Небольшого роста, седой, сгорбившийся от тяжести собственной головы старик, стоявший в пяти шагах от только что пролитой крови, нет чтобы спасаться бегством, сдуру продолжал стоять на одном месте и вместо предсмертной молитвы шептал какой-то вздор:

— Этого не может… этого не может… этого не может…

Фразу закончила летящая, вращающаяся в воздухе окровавленная голова:

— …бы-ыть… — бледным комком она прокатилась по настилу травы и закатилась под ближайшее дерево. Тело старика, укороченное минимум на восьмую часть, еще какое-то время прочно стояло на двух ногах. Из обрубка шеи бил фонтан кровяных искр. При близком свете факела он напоминал праздничный фейерверк торжествующей смерти.

Руки старика дернулись вверх, попытались сомкнуться над плечами… И только после этого его тело, удивленное полным отсутствием головы, рухнуло наземь.

Земля, придавленная сверху тяжелым небом, вдруг слегка приподнялась и опустилась — точно вздохнула. Был ли это вздох облегчения или воздыхание скорби, Жерас не знал. Его ноги пошатнулись, перед глазами поплыл легкий туман, но через пару мгновений вновь вернулась бодрость и сила. Это был всего лишь отголосок прошедшего шока. Асфиксия, перенесенная в могиле, давала свои вторичные метастазы. Он стоял с тлеющим факелом в правой руке, и насыщенным кровью мечом — в левой. Стоял, еще не уверовавший в то, что дышит настоящим прохладным воздухом. Ему до сих пор казалось, что монолит черных небес — это крышка гроба, побледневшая от ужаса земля — его погребальный саван, а все происходящее — лишь предсмертные флуктуации воображения.

Откуда-то из бесконечности пришел очередной порыв ветра, и он окончательно протрезвел. Глянул наверх. Нет никаких сомнений:  небесные костры, тлевшие в высшей сфере мироздания, те самые, что горели три, четыре, пять вечностей назад.

Осознав это, Жерас наконец поздравил себя с возвращением. Вокруг располагалось их унылое фамильное кладбище. Здесь, под толщей песка и глины, вне мира людей и даже вне мира теней, поселились останки членов королевской династии. В скупом свете единственного факела были призрачно видны силуэты многогранных памятников, мраморные бюсты королей с пустыми глазницами и мимикой заледеневшего равнодушия. Их бледные каменные души словно на миг вынырнули из-под земли посмотреть на деяния потомков, но время в этот миг застыло, а души так и остались. Так и глядят промеж пустоты. Без гнева и милосердия.

Жерас долго рассматривал собственную могилу, небрежно раскопанную двумя смердами, и вдруг что-то защемило в душе. Зачем он их убил? Ведь если бы не они…

Потом чувства внезапно закипели, дух затрепетал от дикой экзальтации, он вскинул голову к монолиту небес и громко закричал:

— Даур Альтинор!! Если кто-то посмеет у***ь тебя раньше, чем я, тот будет моим пожизненным врагом! Если ты сам покончишь собой, я оживлю тебя, но лишь только для того, чтобы придумать смерть достойную твоих деяний!

Крик был мощным, но эхо полностью отсутствовало. Смердящий воздух, нависший над кладбищем, впитал в себя весь этот словесный гнев, а очередной порыв ветра унес его невесть куда.

— Даже если мне встретится лишь твоя тень, я изрублю ее на мелкие куски!! — это проклятие Жерас извергал уже на бегу.

Дорога, мощеная разноцветной плиткой, капризно виляла между силуэтами сумрака. Горящий факел выхватывал из тьмы лишь ее малый осколок. Перед глазами мерцала немая цветомузыка плиточной мозаики. Справа и слева, словно щупальца недоумевающих монстров, корчились уродливые ветви деревьев. Они внезапно выныривали из темноты, пытались устрашить незваных путников, но тут же теряли свои чары и таяли, сливаясь воедино с первозданным мраком. Жерас знал, что пока не свершится его месть, все в этом мире будет казаться ему уродливым, страшным и безнадежно несовершенным.

— Я убью тебя, Даур Альтинор! Но сначала вытрясу из тебя душу, и засуну ее в твой собственный…

Но он, не закончив мысль, вдруг вскрикнул от боли. Капля горящей смолы обожгла ему руку.

— Вот ч-черт… — он обратил свой переполненный ненавистью взор на играющее в воздухе огниво. — Будь ты пятнадцать раз проклято!

И вдруг…

Вдруг он вспомнил. Свой сон… тот самый, что приснился ему там, в гробу. С сахарными оврагами и пышногрудыми девицами. Глядя на пылающий факел, он вспомнил, что ему снилось… солнце. Причем, не где-нибудь, а именно на небе.  Но  не такое, каким его изображали в древних книгах — огромное, дающее тепло и целый океан света. Его солнце выглядело намного скромнее. Это был маленький, едва ли больше человеческой головы шар. Он искрился со всех сторон, и девицы играли им как мячиком. Смеялись. Запускали высоко в поднебесье. И ловили обратно. Он вспомнил, как одна из них постоянно кричала: «отдайте мне солнце! оно мое! мое!»

Бардак, который был в его голове, так перемешался с бардаком окружающего мира, что Жерас не мог понять, какому из двух идиотизмов отдать предпочтение:  вымышленному или реальному.

— Я убью тебя, Даур Альтинор!!