СОЛНЕЧНОЕ ЗАТМЕНИЕ-Часть первая

1.3

Когда голову королей венчает корона — это, бесспорно, символ их могущества. Если на их голове мы видим пышные парики, это означает лишь небрежную дань моде. Когда же их голову венчает преждевременная седина, можно сделать безошибочный вывод — король уже неоднократно пожалел о том, что он король.

Эдвур Ольвинг успел нажить и то, и другое, и третье. И корону, что уже несколько декад рогами вниз валялась в углу его спальни, и множество париков, цвет которых менялся подстать его настроению, и естественное серебро в висках, которое разглядывал более тщательно, чем все остальные свои украшения.

Сейчас король сидел, бесчувственно сжимая подлокотники кресла. Его слегка отвердевший взгляд был направлен в камин, где бесновались маленькие огненные чертики. Чертики шипели, искрились гневом, то дрались друг с другом, то вдруг мирились и начинали обниматься. В холодных зрачках короля Эдвура эта лишенная смысла суета огня отражалась печальными красными пятнышками. Иногда в глазах появлялась влага, и все предметы в королевских покоях, даже незыблемые стены, начинали терять свое очертание, лишний раз напоминая, что жизнь есть сон.

— …мой сын умер, — время от времени шептали его губы, но рассудок едва ли понимал сказанное.

Грузное старческое тело всколыхнуло воздух. При этом кресло издало протяжный скрип, будто вздох облегчения, и Эдвур не спеша направился в трапезную. По пути он пнул валяющуюся на полу корону. Та закатилась глубоко под кровать, короновав собой дремлющего там кота.

В трапезной Ольвингов никогда не было многолюдно. Объяснить это можно тем, что прием пищи ни сам король, ни его забавная семейка не считали за торжество. Горело два, от силы — три канделябра. Да впрочем, и те не столько давали свет, сколько напоминали о его существовании. За резным полированным столом сидел вечный постник Пьер, младший сын Эдвура. Простая сермяга вместо одежды, хлеб и вода вместо еды — вещи  для него уже настоль привычные, что Эдвур лишь поморщился от равнодушия. Он знал, что этот новоявленный святой, по несчастью им же рожденный, не снимет сермягу и не вкусит ничего кроме хлеба еще на протяжении декад шести или восьми, даже если об этом под пытками его вежливо попросит сам инквизитор Жоэрс. Ладно еще, если б Пьер печалился из-за смерти своего старшего брата. Ничего подобного. Он как всегда понавыдумывал себе массу грехов, которые грозят гибелью чуть ли не всей черной вселенной. И Непознаваемому, похоже, нечем больше заняться, как только следить за каждым его шагом или тайным помыслом.

Король до сих пор не мог понять:  его несчастный сын добровольно принял на себя подвиг юродства или попросту рожден имбецилом. Его «святость», даже при свете не отличимая от простого помешательства, давно уже слыла черным пятном в королевской семье.

— Пьер! Я не оторву тебя от благочестивых размышлений, если задам один вопрос?

На Эдвура  посмотрели голубые глаза с широко раскрытыми веками. Да… дурь в голове его сына хоть как-то компенсировалась миловидной внешностью.

— Где шляется твой братец Лаудвиг? Он же, по несчастью, мой родной сын. Он же, по двойному несчастью, теперь наследник престола Франзарии… Снизойди до ответа, Пьер…

Настенные часы каким-то заупокойным боем возвестили начало четвертой эллюсии.

— Отвечай, паразит!

— Не знаю, отец.

— Послушай! — король подошел ближе и сжал кулаки так, что побелели косточки пальцев. — Я прикажу сжечь весь хлеб на полях Франзарии только для того, чтобы ты у меня… жрал нормальную человеческую пищу! — Стол вдруг сотрясся от резкого удара. — Долго ты будешь позорить нашу семью этими лохмотьями и этим… — чаша с водой и остатки хлеба с грохотом метнулись о стену, — пойлом для свиней?!

 Пьер знал, что если у короля очередной приступ ярости, лучшее средство защиты — это молчание. Молчание, как известно, если не символ согласия, то хотя бы его подобие. Поэтому он втянул голову в плечи, но очередной глоток воды застрял в горле словно твердый кусок. Впрочем, у короля недостатки непостижимым образом гармонировали с достоинствами. Остывал он так же внезапно, как и воспламенялся.

— Ладно, не обращай внимания… у меня очень скверное настроение. — Эдвур принялся теребить фибулы своей ночной рубашки, и эта незатейливая медитация нередко действовала успокаивающе. Но тут одна фибула хрустнула и оторвалась от ткани:  с той же легкостью, с которой хрустнуло неустойчивое равновесие в психике короля. — Да где же шляется этот сукин сын?! Если не появится к поминкам, я его придушу его же собственными руками!

Извергая это проклятие, Эдвур и не подозревал, что Лаудвиг, сын не только сукин, но к сожалению, и его тоже, «шляется» буквально в нескольких шагах от его носа. Он уже четверть эллюсии стоял за муаровой портьерой, слушая этот нескучный разговор и не решаясь войти, потому что… еле стоял на ногах. Его вдруг выдал неосторожный кашель. Король метнулся к портьере и резким движением раздвинул ее створки.

Так и есть. Сьир Лаудвиг, нынешний наследник престола, пошатываясь на ровном месте, ничего не воспринимающим взором глядел сквозь своего отца куда-то в стенку. Интуитивно догадываясь, что стенка — это конец его пути. Окружающие предметы плавали перед его глазами и выглядели мешаниной красок и дисгармонией звуков. Его бархатная епанча была по пояс в грязи — герой подземных притонов неоднократно падал в неравной борьбе с изменчивой гравитацией. Глаза его были свалены в кучу, а изо рта несло таким перегаром, что даже сидевший в отдалении Пьер неуклюже поморщился.

В тот же миг звонкая пощечина всколыхнула пламя канделябров.

— Подонок!! Твой родной брат умер и лишь четыре декады как похоронен, а ты… — Король так рванул за грудки своего нерадивого сына, что тело его полетело в одну сторону, а душа — в другую. — …шляешься по кабакам да размалеванным проституткам!

После того как Лаудвиг обнаружил себя лежащим на полу и накрытым сверху опрокинутым столом, он дал себе шестнадцатое и окончательное по счету обещание не пить больше четырех кубков крепкого вина. А как только его тело начали массажировать отрезвляющими пинками, он подумал, что между предпоследним и последним пинком надо бы попросить у короля прощение. Но Эдвур не давал ему вставить ни слова.

— Чертово отродье! И этот пропойца сядет после меня на престол Франзарии!! На престол величайшей державы во всей черной вселенной! — в приступе пароксизма разгневанный отец вбежал в спальню, отобрал у кота свою корону, мигом вернулся и, потрясая ей перед окровавленной физиономией сына, внушительно заорал: — Клянусь! Я оставлю завещание, чтобы  в момент коронации тебе ее надели не на голову, а… — Эдвур сорвал с него штаны и демонстративно прилепил корону на голую ягодицу. — Понял, куда?! Чтобы жители нашего миража знали, что после меня ими будет править не человек, а чья-то з*****а! У нее, как и у головного мозга, тоже два полушария. И некоторый аналог мозгов имеется! Но пусть потом не жалуются на свои беды и несчастья!

— Прости, отец…

— Заткнись!! — Эдвур сцепил руки за спиной и принялся взбудоражено ходить из угла в угол, пиная все живое и неживое, что только попадалось ему на пути. Чуть дремлющий свет пробудился испуганным мерцанием. — Ну и сыночками меня наградила великая Тьма! Скажите… кто из вас двоих сможет управлять этим миражом после меня?! Ты? — властный перст короля, казалось, проткнул Пьеру душу. — Ты, который всех людей посадишь на хлеб и воду?! Или ты? — звучный пинок по только что коронованному месту был адресован Лаудвигу. — Который в первую же декаду пропьешь половину нашей казны. А другую половину растащат, пока будешь забавляться со своими шлюхами!

Король закрыл лицо руками и молитвенно прошептал:

— Погибла Франзария… погибла… — потом глянул на своего чуть живого сына и рявкнул в последний раз:

— Да прикрой ты наконец свой з*д!