СОЛНЕЧНОЕ ЗАТМЕНИЕ-Часть первая

2.1

руна     вторая

                  «Однажды, в зеркало глядясь, я был исполнен изумленья:

                   Не повинуется никак мне собственное отраженье!

                   Я улыбаюсь, оно — нет. Я скалю пасть, оно — ни малость.

                   И вдруг я понял, рассмеясь:  да просто зеркало сломалось!»

Никто в черной вселенной уже не помнит, кем и когда был установлен закон о том, что поминание умершего необходимо совершать на четвертую декаду от его смерти. Возможно, никем и никогда. В Священном Манускрипте об этом не сказано ни слова. Имеются, правда, любопытные цитаты, но они, как и большая часть святого текста, ответом на один вопрос порождают десять новых. Например, вот эта:  «человек живет спеша и умирает спеша, не ведая, что торопливость в черновом варианте мироздания — не просто прах, а тень праха. Суета, лишенная не только смысла, но даже бессмысленности. Слава Непознаваемому! Для нашего же блага он сокрыл, что ожидает человека в Настоящем Мире, когда его дела и тайные помыслы вдруг обратятся в монеты крупного и мелкого достоинства, в болезни страшные или незначительные, в горести или отраду. Но прежде душа, живущая в костях человека, покинет тело и пройдет четыре пласта испорченного пространства. Для одних это будет просто  мука. Для других — неописуемый ад».

Манускрипт не говорит ни явно, ни косвенно, ни даже потаенным смыслом между строк о том, что из себя представляет Настоящий Мир. Пасынкам темноты достаточно знать, что он есть. Трансцендентный черной вселенной и имманентный лишь самому себе. Этого достаточно. Что-либо фантазировать по этому поводу, а тем более разглагольствовать, считалось грехом  даже большим чем пролитие крови. А к факту поминовения умершего все относились не более чем к укоренившейся формальности.

Формальность. Пускай даже укоренившаяся. Пускай по сути никому и ничему не нужная.  Тем не менее, она воцарилась                                                   над продолговатым траурным столом, за которым сидело ближайшее окружение короля. Постная задумчивость на их лицах имела для каждого индивидуальный смысл. Жоанна, спутница жизни Эдвура, мать Пьера и мачеха двух других его братьев, восседала по правую руку от его величества. Так было положено этикетом, и так ей было легче строить глазки герцогу Оранскому. Нет-нет да полыхнет своим неугомонным обжигающим взором из-под густых ресниц. Герцог пьянел от прикосновения ее взора, но в присутствии короля постоянно смущался и ронял свой взгляд на зашарканный пол. Жоанна даже черные траурные ленты умудрилась вплести в свои волосы так, что они соблазнительными диадемами подчеркивали ее красоту. Равнодушие по поводу смерти пасынка прямо-таки сияло на ее лице. Нет, это не было ни присутствие радости, ни отсутствие огорчения. Вся эта трагедия с похоронами  Жераса для Жоанны была откровенно говоря по боку. Так как линия ее судьбы не колыхнулась при этом ни на йоту. Ее сыну Пьеру престола так и так не видать. Потому что престол Франзарии (этот простой белокаменный стул, повидавший уже столько задних мест восседавших на нем монархов) теперь достанется оболтусу по имени Лаудвиг.

Кстати, средний сын короля тоже как-то не особо торжествовал от данной перспективы. Он сидел на самом краю стола и потирал свежие ссадины на лице. Потом он почувствовал, как о его сапог трется мордой только что нажравшийся кот, и принялся наступать ему на хвост, с любопытством наблюдая за выпученными глазами животного. Чем сильнее он наступал на расфуфыренный хвост, тем больше кот выпучивал глаза, да при этом еще и шипел. Неплохое, надо сказать, развлечение для грядущего правителя сверхдержавы.

Король медленно поднялся. Впервые в жизни он надел свое безликое платье, ушитое черным позументом. Впервые на нем не заметили ни единого украшения. Возможно, это и был именно тот случай, когда король всерьез пожалел о том, что он король…

— Господа, я буду очень краток в своих словах… — голос его не дрожал, не казался ни скорбным, ни подавленным, скорее так:  металлическим и бесцветным. Таким же властным как всегда, и таким же пугающим. Если Эдвур умел тщательно скрывать свои чувства, перед ним следует снять шляпу. Если же он от природы был бесчувственным, то есть риск вместе со шляпой снять и свою голову. Такое иногда случалось.

— Моего старшего сына Жераса… нет больше среди нас, — дрогнул, все-таки дрогнул голос. — Все мы знаем, что у него было слабое сердце… и эта никчемная пирушка… да, он выпил слишком много вина. Его внезапная смерть…

— Мя-я-яу!! — кот не выдержал экспериментов над своим хвостом и наконец-то засквернословил по-кошачьи, потом метнулся в сторону.

 Взъерошенный серый комок прошмыгнул прямо между ног Жоанны. Та едва не рассмеялась, но вовремя закрыла лицо руками. Лаудвиг боялся поднять глаза. То, что между тремя братцами никогда не было взаимной любви — всем известный факт, не требующий доказательств. И это не потому, что все они рождены от разных женщин, их души были настолько несовместимы, что казалось, у них даже нации разные. Они являли собой три ипостаси своего отца. Старший, ныне поминаемый, отражал отцовское себялюбие, силу и традиционную для монархов жажду власти. Средний, Лаудвиг, унаследовал разврат и пьянство. Если у Эдвура эта душевная трагедия имела лишь рудиментарный зачаток, то сьир Лаудвиг целиком из нее состоял. Что же касается младшего, Пьера, то он, по мнению многих, унаследовал дурь. Временное помешательство, не чуждое даже королям, у него было пожизненным бременем. Ладно хоть свихнулся на почве религии. Могло быть и похуже.

Король выдержал паузу и тем же монотонным, дребезжащим в психике слушателей голосом продолжал:

— Жерас должен был наследовать мой престол и стать вашим общим правителем, теперь же душа его далеко от нас. В том мире, который мы зовем Настоящим. Черная вселенная, возможно, останется лишь в его памяти. Великая Тьма! Ты свидетельница, что правителем Франзарии после меня по праву должен стать мой сын Лаудвиг. — Король сделал пол-оборота головой и протяжно вздохнул. Никто из присутствующих не догадывался, какие внутренние усилия ему потребовались, чтобы также спокойно продолжить свою речь:  — Сьир Лаудвиг, вы готовы взять на себя бремя правления нашим миражом?

«Сьир», да еще и «Лаудвиг» даже поперхнулся от неожиданности. Столь официальный тон обращения никак не гармонировал с теми титулами, которыми король его именовал в приватной беседе, наедине. «Урод», «вшивая свинья», «мудак неотесанный». Более высоких рангов лучше не называть… Поэтому он поднял слегка изумленный взгляд и ответил именно то, что от него ждали:

— Да, оте… ваше величество.

Показалось, что сидящий напротив епископ Нельтон одобрительно кивнул головой. На самом же деле голова епископа наклонилась от собственной тяжести, а еще от однообразия и скуки всего происходящего. Яства были расставлены на столе с такой изысканностью, словно поминки и чье-то торжество вдруг соединились воедино. Отождествить же поминки с торжеством, во всяком случае вслух, и даже под религиозными силлогизмами ни у кого не хватало смелости.

— Сейчас я прошу нашего общего наставника, епископа Нельтона, прочитать молитву. И приступим.

Пониженной интонацией на последнем слове король дал понять, что все сказал. Он знал, что разговаривает с размалеванными манекенами, на лицах которых маску печали проще простого сменить на маску восторга — необходимо лишь подергать за определенный нерв. Эдвур очень многое знал. И почти все что знал, скрывал от своих родственников и придворных. Никто из присутствующих здесь не испытывал особой привязанности к покойному. Жерас вместо уважения вызывал у всех чувство страха, ошибочно полагая, что это одно и то же. И немудрено, что если в этом зале кто-то и скорбел по-настоящему, так это, пожалуй, лишь догорающие свечи, которым тающий воск был вместо слез, а язычки огня взамен мечущейся души.

— Приступим, — священник вялым эхом повторил последнее слово короля.

Но дальше произошло кое-что непонятное.

Не успел епископ начать слова долгожданной молитвы, не успела первая леди миража очередной раз стрельнуть на поражение в сторону герцога Оранского, и даже сьир Лаудвиг не успел задуматься, что же он будет делать, сидя на этом скучном троне, как…

— Ваше величество! Там… там… — внезапно возникшая реплика не принадлежала ни одному из сидящих за столом.

 Гости недоуменно переглянулись и лишь спустя пару мгновений сообразили, что в зал вошел консьерж короля Жозеф. На нем было не лицо, а какое-то гипсовое изваяние… Он так сильно жестикулировал руками, что обрубал ими собственные фразы:

— Ваше вели… там… я ничего не…

Единственный вывод, который можно было сделать из этого месива звуков:  наверняка произошло что-то серьезное.

— Ты можешь сказать толком?! — Эдвур уже приготовился услышать худшее. А хуже войны или очередной эпидемии параксидной чумы в миражах еще ничего не выдумано.

— Ваше вели… умоляю… взгляните сами!

В тот же миг все настенные канделябры затрепетали мерцающим огнем. Массивная фигура короля спешно скользнула вдоль стены, всколыхнув слои воздуха. Жозеф стоял ни жив ни мертв, похожий не на себя, а на собственный портрет какого-то бездарного художника.

— Ладно, идем… — король подтолкнул его в спину. — Веди куда надо.

Они двинулись по коридору, освещенному редкими факелами, то окунаясь в полумрак, то преодолевая полосу слепящего света. Словно периодически умирая и воскресая к жизни. Пока перед взором ползла эта исполосованная огнем пещера, Жозеф все время причитал:

— Ох, ваше величество, ничего понять не могу, ничего… Совсем из ума выжил…

Стражники короля, едва заметив своего владыку, вытягивались по струнке. Стальные кирасы так плотно облегали их телеса, что практически скрывали собой живой человеческий облик. Точно некие монстры из фантастических миражей. Из-под трехрогих шлемов смотрели преданные глаза да нижняя незащищенная часть лица.

   — Ох, ваше величество…

Наконец-то, оханьям и вздоханьям слуги пришел конец. Они подошли к потайному выходу из замка, и Жозеф затоптался на одном месте, будто наткнулся на незримое препятствие. В дверь снаружи вдруг отчаянно заколотили, и послышался далекий, приглушенный бетонным монолитом голос:

— Немедленно откройте!!

Такую наглость не позволял себе даже король. Вернее, позволял, но в исключительно редких случаях. Эдвур подозвал ближайшего стражника и выхватил у него меч, намереваясь саморучно разрубить смутьяна пополам.

— Ты кто, несчастный?! Назови свое имя!

С обратной стороны наглухо закрытой двери, как из потустороннего мира, донесся тот же голос:

— Отец! Это я, твой сын Жерас!

Меч звякнул о каменный пол. На какой-то зловещий миг Эдвуру показалось, что вся его прожитая жизнь — это бездарный спектакль, поставленный его собственной психикой. Иллюзион надувных фантомов. Бред никчемных творческих идей. А сейчас в этом спектакле пошла уже откровенная фальшь. В глазах слегка потемнело:  наверное, из-за непостоянства света. Сердце что-то кольнуло, но очень скоро отпустило. И король, отойдя от аффекта, уже хотел было рассмеяться. Послышалось — вот и все!

— Отец, открой, я все объясню.

Король опять вздрогнул. Ситуация более запущена, чем он предполагал. Его обескровленные губы, совершенно не подчиняясь рассудку, сами собой прошептали:

— О великая Тьма… за что это наказание…

Дверь снова начала сотрясаться от ударов. Если все происходящее и являлось сном, то наверняка пожизненным.

— Уходи, проклятый ревенант! Ты не можешь быть моим сыном! — Эдвур поднял выпавший меч и, убивая свою мимолетную слабость, несколько раз рубанул им загустелый воздух.

— Отец…

— Мой сын умер и похоронен несколько декад назад! Он уже давно лежит под землей! Сгинь, проклятая нечисть, тебе не удастся опутать мой разум!

Необходимо заметить, что при своей крайне вялой религиозности король был на удивление суеверен. Слухи о слоняющихся по степи темноты ревенантах и о том, что их излюбленное занятие — принимать облики недавно почивших людей, действовали на него более впечатляюще, чем какие-нибудь научно доказанные факты. И бесконечные рассказы об их  чудовищных проделках над обманутыми ими же людьми король хранил в своем сердце более трепетно, чем главы из Священного Манускрипта. Если еще учесть, что в самом Манускрипте о ревенантах нет и упоминания:  ни слова, ни буквы, ни знака препинания. Некоторые говорили, что ревенанты — это тени небожителей, которые заблудились в надземном мире, потеряв своих хозяев. Другие утверждали, что это полуматериальная реминисценция самого человека, после смерти которого душа, естественно, направляется в Настоящий Мир, тело, что также естественно, обречено на разложение, а блуждающее энергетическое эхо еще какое-то время бродит по земле пока не затухнет. Третьи несли еще более замороченную ахинею. И король всему этому свято верил.

— Открой, отец! Только открой, я все расскажу!

То, что происходило по ту сторону замка, было осязаемым безумием. Эдвур знал, что долгие разговоры с ревенантами всегда заканчиваются в их пользу. Поэтому действовать необходимо решительно.

— Убирайся, нечисть! Я знаю против вас средство! Если ты сейчас же не удалишься, я прикажу послать в тебя полчище огненных стрел!

Тут и Жозеф осмелел. Он схватил ближайший факел и выступил вперед, готовый с огнем в руках защищать своего господина. Но этого, к счастью, не потребовалось. Потусторонний голос смолк. Точно растворился от удачно подобранного заклинания. И стало тихо как никогда…