Хроники Мидгарда

Горизонт стремительно наливался свинцом и темнел. Волны уже не просто перехлестывали через ненадежное суденышко, а норовили опрокинуть, перевернуть его. Язык горел от морской воды, горели раны, порезы и даже кишки горели неистовым пламенем богини Весты. Кезон нерешительно подергал шерстяной пояс, служивший ему веревкой. Проверил узлы, развязал, затянул потуже. Центральные звенья плота держались крепко, остальные ходили ходуном. Он снял со своих плеч накидку, еще хранившую остатки пурпура. Помогая себе зубами, стал рвать ее на длинные полосы и обвязывать ими доски и бревна. Один раз его руку зажало под водой между звеньями. Кезон зарычал от боли. Сдирая кожу, вырвал из тисков кисть, мрачно посмотрел на раздавленную подушку пальца и выдранный с мясом ноготь. Попытался сглотнуть комок тягучей слюны. Пересохшее нутро ответило спазмом, сотрясшим в конвульсиях его тело.  Кезон упрямо, до крови закусил губу и с пришедшей отрезвляющей болью опять принялся за работу. Из последней ленты он сделал петлю. Один конец накинул на самое толстое бревно, второй намотал  вокруг неповрежденной руки. Обвязаться и прикрепить свое тело к плоту? Кезон решительно отмел эту мысль. В свирепой ярости надвигающегося шторма верх и низ плота будут меняться с каждой новой волной. Лишить себя подвижности – значит обречь на мучительную гибель.  Он закончил крепить плот и в тоскливом безысходном ужасе обратил свой взор к небесам. Сколько уже несет его попутное течение? Сколько еще длинных мучительных, наполненных отчаянием сотен стадий до спасительного Баркида? А впереди буря, неистовая буря. Кезон прижался щекой к холодному черному дереву, скользкому от морской воды, и с зубовным скрежетом замычал. Резкий порыв ветра унес его хриплый стон куда–то в безоглядную пустоту океана. И не верилось уже, что не более двух страж  прошло со дня, когда он в белоснежной тоге с пурпурным омофором на могучих плечах, стоял на носу флагманской либурны и со снисходительностью уверенного в мощи своего победоносного флота победителя, взирал на приближающийся вражеский берег. Герой, объект почти мистического поклонения, пожираемый сотнями восторженных глаз. Теперь же он, полководец без армии, владыка без державы, почти полубог без фанатичных сторонников – всего лишь щепка на бескрайних морских просторах, одинокий скиталец, гонимый штормовым ветром судьбы. И как горизонттемно и непроглядно его будущее.  Кезон поднял тяжелую голову и сквозь мутную пелену надвигающегося безумия вновь поглядел ввысь. Оставалась надежда, что растворятся небеса и на его грешную голову низвергнется дождь. Вода, спасительная пресная вода умягчит его раздираемое солью горло и даст новые силы бороться. И действительно, вскоре за первыми тяжелыми каплями целые потоки холодного ливня хлынули на разбушевавшееся море.  Прилипнув всем телом к плоту, обжав его ногами, не обращая внимания на свирепые барашки волн, Кезон далеко назад запрокинул шею и пил, пил драгоценную влагу. Он оторвал клочок от своей тоги, подождал, пока тот намокнет и выжал в рот капли. Колики по–прежнему тугими кольцами боли крутили внутренности, но утоление жажды прояснило рассудок. А ветер все крепчал. Гребнистые предвестники бури еще круче нависали над ним и били Кезона своей упругой несокрушимой мощью. Несколько раз скорлупку плота переворачивало, но он, ломая ногти, отчаянно взбирался наверх, к возможности дышать,  не дожидаясь момента, когда следующая волна обрушит на него свою ярость. В темно–серых клубах, сомкнувшихся над его головой туч, ему грезились исполинские длани Богов, грозившие и порицавшие. – Владыка моря, Посейдон, за что ты караешь меня? – выкрикнул Кезон во тьму океана, но лишь новый резкий порыв ветра был ему ответом. Штормовые валы бросали его лицом на бревна, но он больше не чувствовал вкуса крови на своих губах. Исчезли мужество и страх, отчаяние и решимость, осталась лишь тупая звериная борьба со стихией. Исчез человек, осталось лишь захлебывающееся водой живое существо, жаждущее продлить хотя бы еще на один глоток воздуха свое земное существование.  Он встретил утро, распластав свое истерзанное тело по двум уцелевшим от плота обломкам мачт без сил и почти без сознания. Но солнце нагрело его посеревшую от холода кожу. Кезон разлепил глаза, поднял к его лучам запекшееся единым синяком лицо и улыбнулся разбитым ртом.  Он увидел чайку, подругу всех мореходов, первой приносящую им пронзительным криком радостную новость о близости твердой земли. Собрав остатки воли, Кезон оседлал остатки плота и принялся разгребать руками бирюзовую воду, помогая течению, которое огибало остров с юга, совсем близко подходя к прибрежным рифам. Близость спасения вернула ему силы.  Через какое–то время ему уже стало казаться, что он различает облака над центральной, самой высокой вершиной Баркида, где он приказал свои слугам воздвигнуть храм богини Ювенты. Кезон удвоил усилия, неистово работая руками и ногами. Стайки разноцветных рыбок кружились вокруг его ладоней. Мимо проплыл спутанный грязно–зеленый клубок водорослей. Вдруг его лицо исказила гримаса боли, а из горла вырвался хриплый крик. Белоперая акула, коварная рифовая жительница, подстерегающая неосторожных рыбаков и ловцов жемчуга, ловко подкралась к нему сзади и как бритвой срезала кусок мяса со свисающей с бревна беззащитной стопы. Кезон выдернул из воды поврежденную ногу. Хищница делала широкий круг, вновь заходя на атаку. Ее поджарое тело распороло гладь моря в двух версусах[1] от плота, когда Кезон в попытке спастись вытянул вдоль бревен руки и скорчился на его поверхности. В локте от его лица в дерево вонзились острые зубы, и Кезон с размаху хватил кулаком ненавистную тварь по тупому рылу, на миг встретившись взглядом с ее выражающими только голод глянцевыми глазами. Акула нехотя отвалила в сторону и исчезла в глубине. Из одежды на нем оставалась лишь тонкая шелковая тога, плотную накидку он пустил на веревки. Кезон оторвал от тоги кусок ткани и торопливо принялся перематывать зияющую рану. Он страшился соскользнуть с останков плота в такую гибельную теперь синеву. В голове опять помутилось, он со страхом чувствовал приближение беспамятства. Как нелепо погибнуть, когда спасение уже казалось так близко. Перевязав ногу, он вновь стал рвать свою одежду, стараясь, чтобы полосы ткани были как можно длиннее, а короткие – срастил между собой. Обвязав несколько раз свое тело вокруг бревен, Кезон прильнул неподвижно к шершавому от испарившейся соли дереву, безучастно наблюдая, как из–под неуклюжей повязки скатываются в океан рубиновые капли. Сама жизнь сейчас вытекала из него, не оставляя шансов уцелеть. Как будут нужны ему эти силы, когда придется бороться с течением и преодолевать полосу рифов вплавь. Кезон закрыл глаза.     Они входили в бухту Нефритового рога широким вогнутым полумесяцем. Багряные паруса рдели на попутном ветру,  предрекая жителям Запретного города боль и страдание. Стремительные монеры, легкие либурны, груженые десантом квинкверемы и даже несколько осадных левиафанов–эннер. Могучий, доселе непобедимый флот грозного Баркида явил свою ужасающую силу цветущему побережью, еще не ведающему своей судьбы, которая, казалось, уже предрешена. Кезон стоял впереди, на корвусе[2] своей «Афины». Его взгляд настойчиво буравил берег, не находя военных приготовлений, и черные совы на парусах взирали на Запретный город вместе с ним. Его плечи подпирали фигуры верных соратников. На палубе в боевом порядке замер первый манипул Парфянского легиона с золотой аквиллой[3] по центру, в руках огромного темнокожего аклифера.  Седой легат Август Фортунат с лицом, на котором проложили глубокие борозды годы и вражеские клинки, справа от Кезона сжимал рукоять своего гладиуса[4]. Ничто не предвещало грядущей беды. Лишь  префект лагеря Сервий Коракс, нервно качая головой, промолвил сквозь свист ветра: – Слишком тихо, правитель. Слишком тихо.  – Нас просто не ждали, Сервий, – удовлетворенно обронил Кезон. – Они просто не могут быть настолько беспечными. Тут что–то не так. Остерегись, повелитель. И, как будто отвечая карканью этого умудренного жизнью ворона, сзади послышался отчаянный вопль: – Брандеры на восемь часов! Россыпь мелких, похожих на рыбацкие лодки пузатых суденышек вынырнула из–за рогов бухты и стремительно надвигалась на эскадру, словно подгоняемая самим богом смерти Оркусом.  Кезон переглянулся с префектом и, потратив лишь секунду на размышление, скомандовал: – Поднять сигналы: «С противником не сближаться! Следовать за мной!». Удвоить счет гребцам! Сзади дробно загрохотали «тамбуры милитаре», задавая новый ритм работы рабам на веслах.  «Афина» дрогнула, убыстряя ход. Остальной флот следовал за своим флагманом. Впереди море словно исторгнуло самое себя. От берега поднялась невиданная волна, а за волной со скрипом воздвиглась из пучины деревянная стена, усаженная острыми выступами, преграждая путь кораблям.  – Весла в воду! Анкера – за борт! – выкрикнул Кезон. Скользнули вниз паруса, гребцы, разрывая жилы, уперлись в весла, но было поздно. Страшен оказался первый удар, перемалывающий носы и резные фигуры – символы и эмблемы кораблей, с такой любовью выточенные плотниками Баркида. И еще страшнее камни и ядра, с воем вылетевшие из–за, казалось, таких безмятежных стен Запретного города.  Сзади подошедшие брандеры уже оплетали баркидские корабли черными змеями канатов. В последние секунды с них в сапфировую воду срывались одна–две фигурки, и мелкие суденышки вмиг превращались в огнедышащие жерла вулканов. Корабли пылали и сгорали, по палубам метались обезумевшие люди, объятые пламенем, а над этим всем летели смертельные окованные железом зерна, запущенные из гигантских катапульт.  Часть эскадры с трудом сумела оторваться от исполинской деревянной заградительной гребенки и, лавируя между факелами подожженных судов, попыталась уйти. Не удалось. В двух милях от берега их беспорядочный отступающий строй настигли кракены. Огромные осьминоги ломали липкими щупальцами борта, острыми клювами, как папирус пробивали деревянные днища. Воины Баркида, увлекаемые тяжестью доспехов, шли ко дну, а тех, кто успевал избавиться от снаряжения и оружия, добивали с лодок длинными копьями подоспевшие защитники Запретного города. В кровавой каше, казалось, ­ никому не было спасения. Два кракена почти пополам разорвали тело «Афины». Кезона опрокинуло за борт. Он искал смерти, не в силах безвольно наблюдать расправу над своим победоносным войском. Но по какой–то чудовищной иронии  богини судьбы Децимы, он выжил. Под перекрестьем рухнувших мачт, под прикрытием тела копьеносца–гастата, Кезону была уготована участь до самого конца лицезреть и******е своей армии и уничтожение флота.  Его оглушила упавшая сверху рея, и свет на миг померк в его глазах. Не осознавая своих действий, Кезон в лазоревой толще воды освободился от доспехов и выплыл к поверхности. Вокруг погибавших кораблей уже сновали узкие лодки – «навии»  с вооруженными воинами. С лодок метали дротики, длинные копья быстро находили свои цели – беззащитные тела баркидцев. Как быстро они появились! Как слаженно и безжалостно действовали!  Он в очередной раз нырнул, и тело копьеносца над ним, уже безжизненное, снова пробило вражеское копье, как бы свидетельствуя о финале трагедии. Потом все стихло. Море лениво перекидывалось останками кораблей и трупами воинов. Волны на просвет отливали кармином. Кезон оседлал несколько деревянных осколков, связал их кусками ткани и начал свой безнадежный путь домой.   Рана на стопе под запекшейся бурой коркой повязки перестала кровоточить. Его слух различил вдали приближающий шум прибоя и вместе с ним – надежду. Кезон выпрямился на плоту и до боли стиснул зубы. Он вдруг понял, что охваченный отчаянием, его разум все это время спал, находился в заторможенном состоянии, очевидно не давая хозяину своим пробуждением сойти с ума. Иначе как он пропустил очевидное? Как, будучи проницательным политиком, признанным гением стратегии он не смог различить то, что лежало на поверхности его молниеносного поражения. ЭТО БЫЛО – ПРЕДАТЕЛЬСТВО! Как иначе они, защитники, смогли так подготовиться к вторжению? Как рассчитали все – и время, и силы, и средства для того, чтобы сокрушить блистательный Баркид? Сколько времени было потрачено для возведения этого губительного подводного мола? У Кезона всегда было много врагов и завистников, но этот ВРАГ – особый, затаившийся в своем коварстве где–то очень близко к нему, дал Кезону сейчас самое главное. Он дал волю и силы, чтобы выжить. Потому что отныне его жизнь вновь обрела утраченный смысл. Кезон вгляделся в приближающуюся полосу бурунов и приготовился к борьбе.