Волчица

                                                                                         Пролог   Лес затаился в ночной тишине, Замерли сосны суровым дозором, Кто-то крадётся при полной луне, Сумрак пронзая безумным взором.   Ночь неприкаянных душ плывёт, Ночь полнолуния, тайной боли, Кто-то кого-то в тиши зовёт, Кто-то к кому-то попал в неволю.   Но содрогнулась даже луна, Мира ночного образ разрушен, Воем разорванная тишина Плетью стегает усталые души.   К небу взлетает отчаянный вой, Рвётся на части бедное сердце… Годы ушли на борьбу с судьбой, Но никуда от неё не деться…     Victoria   Ночь опустилась на лес Эльзаса - ночь полнолуния, таинственная ночь, когда происходит то, что в обычное время не может происходить. Застыли сосны и ели, замерли, глядя в тёмное небо и дожидаясь, когда же взойдёт над миром красавица луна и озарит лес своим загадочным светом. Стих ветер, заснули птицы, затаились звери. Всё замерло, как в зачарованном сне. Но вот раздались вдали тихие, еле слышные шаги, словно кто-то не шёл, а скользил, легко касаясь травы кончиками мягких туфель. Между деревьями мелькнул женский силуэт, замер на мгновение, как будто женщина прислушивалась к ночным звукам, и снова поплыл в полумраке, приближаясь к небольшой поляне, плотно окружённой деревьями и кустами, охраняющими покой этого места. Раздвинулись ветви, и женщина выскользнула из тени, остановилась, озираясь по сторонам, но, успокоенная тишиной, вышла на середину поляны, придерживая полы длинного платья. Отбросила с головы капюшон, сняла плащ, положив его вместе с небольшим пакетом на траву, и опустилась на колени, с отчаяньем глядя в небо. - За что?.. - почти беззвучно шепнули губы. - За что ты так наказываешь меня? Столько лет, столько долгих лет… и всё напрасно. Почему ты не дал этому миру принять меня, позволить жить так, как живут люди? Из года в год, из месяца в месяц одно и то же… О, вечный дух Великого Волка, как же я устала… Каждый раз, приходя сюда, я надеюсь на чудо, но чуда не происходит… Ни ты, ни здешние боги - никто не желает мне помочь… Если ты не щадишь меня, сжалься хотя бы над ней… над моей… Слова оборвались внезапно. Над деревьями взошла луна, показав свой печальный лик. Вскрикнув, женщина выгнулась дугой, застонала, забилась посреди поляны… Прошло совсем немного времени, и жуткий вой разорвал тишину ночи. Он взвился в небо, словно вопль о спасении, словно мольба заблудшей души - столько отчаянья было в нём, столько безысходной тоски и боли… Тихо плыла ночь, луна начала медленно сходить с небосклона, цепляясь за верхушки деревьев, и только тогда вой захлебнулся и затих… Если бы кто-то, спустя пять минут, появился на поляне, он увидел бы обнажённую женщину, без чувств лежавшую в траве. Но вот она шевельнулась, тихий стон вырвался из груди. Медленно, тяжело дыша, женщина села, обхватив колени руками, и надолго замерла в этой позе, едва покачиваясь из стороны в сторону, и тихо постанывая. Потом, вздохнув, подтянула к себе пакет, и начала одеваться. Если бы кто-то наблюдал за женщиной, заметил бы, что каждое движение даётся ей с трудом, каждый взмах руки причиняет боль. Но вот она справилась с одеждой, сунула в мешок разорванное в клочья платье, в котором появилась на поляне, и, набросив плащ с капюшоном на плечи, поднялась, шатаясь, как пьяная. Постояв немного, как будто привыкая к собственному телу, она побрела в ту сторону, откуда пришла, и вскоре скрылась за кустами, растворившись в темноте, словно призрак ночи, словно и не было её вовсе. И только несколько небольших клочков одежды, незамеченные женщиной, остались на траве, напоминая о ночной драме, произошедшей здесь сегодня…                                                                                      Часть первая                                                                                   Познание себя   Когда над миром царствует луна, Холодным взглядом землю озаряя, Бежишь ты прочь, несчастна и бледна, И душу на лохмотья разрываешь.   Когда над миром царствует луна, И гаснут звёзды от её сиянья, Вдруг понимаешь - ты совсем одна, И для себя не ищешь оправданья.   Когда над миром царствует луна, И тёмный лес скрывает боль и ужас, От крика резко рвётся тишина, И в сердце заползает змейка стужи.   Когда над миром царствует луна, Ты чувствуешь, что нет тебе прощенья За то, что от любви была пьяна И забывала о предназначенье.   Но грянет час, когда взойдёт луна, И грозный вой ночь раздробит на части, Тогда за всё заплатишь ты сполна, За каждый миг украденного счастья…    *** Сложно постичь этот странный мир, Где я как будто всему чужая. Путь мой похож на рваный пунктир, Я лишь отчасти себя понимаю.   Как мне хотелось бы стать, как все, В игры играть и смеяться вволю, Просто влюбляться согласно весне, Сердце отдать кому-то в неволю.   Трудный подросток, дерзкая дочь - Так обо мне говорят повсюду, Мне б вместе с ветром умчаться прочь, В мир - тот, с которым дружить я буду.   Я понимаю язык зверей Лучше всех слов, порой бесполезных. Что же мне делать с душой своей, Как не сорваться, живя над бездной?..   *** Другая - какое странное слово, Оно с целым миром тебя разводит. Другая… И глупо пытаться снова Идти рядом с теми, кто строем ходит.   Другая… Ты знаешь об этом с детства. Бессмысленно спорить с самой судьбой, И бесполезно рвать себе сердце, Ты всё равно остаёшься собой -   Другой, у которой путь - одиночество, Хоть трудно смириться и успокоиться… Над головою висит пророчество, Оно непременно когда-то исполнится.   Войдёт в твоё сердце любовь нежданно, И сердце сожмётся от боли взрослой. Другой жить придётся с открытой раной, И душу кромсать осколками острыми.                                                   Victoria   Глава первая   Я очень рано поняла, что отличаюсь от других детей. До десяти лет я жила с родителями в маленьком городке Эльзаса, больше похожем на посёлок, на самой его окраине, в симпатичном домике, где, как мне казалось, всем нам было хорошо. Наш дом стоял прямо возле леса - настоящего огромного леса, в котором водилось множество зверей. Животных я обожала, но никогда не хотела держать их дома, даже когда была совсем маленькой. Ни кошек, ни собак, никаких других животных я не просила у родителей. Мне хотелось общаться с ними вне дома, и не просто общаться, а дружить. До семи лет я была уверена, что меня все любят. Я имею в виду не только родителей, но и наших соседей, хотя нельзя сказать, что мы с кем-то из них тесно общались. Но соседи здоровались со мной доброжелательно, и никто из них не смотрел косо. Мне улыбались, иногда даже останавливались, чтобы задать какой-то вопрос. Пару раз меня спрашивали, почему нас не было на очередном религиозном празднике. Я отвечала, что не знаю, и соседи перестали донимать меня подобными вопросами. Да и разговаривать со мной перестали, просто здоровались в ответ и проходили мимо, изредка передавали привет родителям. Мне казалось, что причиной нашей жизни в замкнутом мирке являлось слабое здоровье мамы. Она была очень красивой женщиной, но всегда выглядела печальной, даже когда улыбалась мне или отцу. Мама нигде не работала, а отец был доктором в небольшой больнице нашего городка. И оба они больше всего на свете любили читать. Иногда мне казалось, что книги они любят намного больше, чем меня, их собственную дочь. Они читали вслух и про себя, дома  возле каждого из них постоянно находилась очередная книга. Даже когда мама или папа готовили еду, книга лежала где-то поблизости, чтобы в любой момент можно было открыть её и почитать, используя каждую свободную минутку. У нас, как и у всех, были и телевизор, и два компьютера, которыми родители иногда пользовались, но книги всё равно занимали первое место в их жизни. В нашем доме имелось такое количество книг, каким, наверное, не могла похвастаться даже городская библиотека. Мне нравилось, когда родители читали сказки вслух, я с восторгом слушала их, когда была маленькой и большую часть времени проводила дома или в нашем саду. С самого раннего детства я любила листать книги, рассматривая картинки. И читать я научилась рано, а в пять лет уже сама читала и сказки, и романы о приключениях, даже если не всегда понимала их содержание.   Лет до трёх меня очень сильно мучили ночные кошмары. Что конкретно мне снилось, я никогда не могла вспомнить, но зато запомнила на всю жизнь, как просыпалась в слезах и долго не могла уснуть. Мама всегда прибегала ко мне, ложилась рядом со мной и напевала песенку, успокаивая. В её объятиях я быстро засыпала. После таких ночей она казалась совсем больной и несчастной, и отец тоже мрачнел, хотя уверял маму, что с моим здоровьем всё в полном порядке. Она, молча, кивала, и лишь в её огромных золотисто-карих глазах с длинными ресницами надолго поселялась тоска. Самыми горькими воспоминаниями из раннего детства были воспоминания о полнолунии. В ночь полнолуния меня всегда мучили кошмары, но мамы никогда не было рядом со мной. Прибегал папа, объяснял, что мама плохо себя чувствует, и пытался успокоить меня, рассказывая разные истории, иногда даже включая свет и читая сказки, но у него почему-то это плохо получалось. Мне казалось, что он напряжён и несчастен в эти ночи так же, как и я. Возможно, он грустил из-за маминой болезни. После таких ночей мама долго не вставала с постели, и отец не позволял мне входить к ней, объясняя это тем, что ей нужен полный покой.   Но годам к четырём ночные кошмары меня оставили, и до десяти лет я жила относительно нормальной жизнью, вот только подружиться с кем-то из соседских детей у меня почему-то не получалось. Они не принимали меня в свой круг, хотя их родители не запрещали им играть со мной. Раза два-три я пыталась участвовать в этих играх, но мне быстро становилось скучно, и я предлагала что-то новое, не похожее на то, чем занимались дети. Я вспоминала прочитанные истории и хотела придумать игру, в которой ожили бы их страницы, но компании соседских девчонок и мальчишек это было неинтересно. Они отказывались играть по моим правилам, начинали дразнить меня, называя дурочкой, в итоге мы ссорились, и я в слезах убегала домой, где мама обнимала меня и, как всегда, утешала, уверяя, что я очень умная девочка, просто не совсем такая, как соседские дети, которые ещё даже не научились читать. Замечая, как её расстраивают подобные происшествия, я перестала обращать внимание на эти игры и, если оказывалась поблизости, проходила мимо с гордо поднятой головой, а мне вслед неслись обидные прозвища. Теперь меня называли воображалой и задавакой, но я научилась не придавать этому значения.   У меня были свои друзья - те, с кем не могли дружить соседские дети. Меня любили все бездомные животные, которых немало водилось в округе. Надо сказать, что их никто не обижал - ни взрослые, ни подростки, ни малыши. Кошки и собаки жили вольной жизнью и общались с теми, кто их кормил или с теми, кто им был интересен. Да-да, именно так. Что касается кошек, то они вели себя по отношению ко мне настороженно. Принимали еду, но погладить себя давали редко. Впрочем, я тоже не могу сказать, что очень любила их. Зато собаки кидались ко мне, как к родной, и я всегда, когда шла гулять, таскала с собой что-нибудь вкусное, что-то мясное из числа наших с мамой любимых блюд. Мы не были сладкоежками, и мясо для нас всегда было в приоритете. Даже на дни рождения в нашем доме не пекли торты, а стряпали особенные мясные и рыбные пироги с тончайшей корочкой теста и огромным количеством мяса и рыбы. Если кто-то и ел сладкие булочки и пирожки, покупая их в ресторанчике недалеко от дома, так это папа, которого мама ласково называла своим сладкоежкой. Впрочем, мне нравились молочные продукты, и мороженое я тоже ела с удовольствием. И всё же для меня, как и для мамы, не было ничего вкуснее мясных блюд. Поэтому в нашем холодильнике всегда имелось что-то такое, чем можно было бы накормить окрестное зверьё, и я ходила на прогулки, таская с собой кусочки колбасы или мяса, чтобы угощать животных, которые встречались на моём пути.   На нашей окраине постоянно жила собака, которую люди прозвали Шельмой. Она появилась у нас, когда мне исполнилось четыре с половиной года, приползла откуда-то, вся в крови, и долго болела, зализывая свои раны. Говорили, что это помесь овчарки и волка, что она не смогла жить в стае волков, где её как раз и порвали. Шельма поселилась в заброшенном доме недалеко от нас, и все в округе пытались накормить её. Но очень скоро стало ясно, что она боится людей. Шельма не подпускала к себе никого, кроме меня. И тогда соседи стали приносить еду для неё мне, а я уже кормила Шельму. Мне нравилось сидеть возле неё, смотреть, как она ест, забирать грязную миску и потом приносить уже полную еды. Соседи перешёптывались, и я не раз слышала, как они говорили, что я ребёнок особенный, то ли очень добрый, то ли совсем дикий, если даже такая собака, как Шельма, позволила мне приблизиться к ней. Только маму это почему-то совсем не радовало. А однажды произошёл случай, который привёл её просто в ужас. Мне тогда было уже шесть лет, и Шельма, надолго исчезнувшая из своего жилища, внезапно снова вернулась, и вскоре родила четырёх пушистых щенят. Я постоянно бегала к ней, чтобы полюбоваться малышами, приносила мясо и молоко. Щенки были такие милые, трогательные и беспомощные, полностью зависели от матери, но, стоило чуть подрасти, как начали шалить и разбегаться в разные стороны. Шельма собирала их в кучку, а я смеялась, наблюдая за ними. И вот однажды во время завтрака я внезапно услышала, как меня зовут. Это был необычный зов, он звучал у меня в голове, и я понимала, что никто, кроме меня, его не слышит. Поспешно завершив завтрак, я выбежала на улицу и, к своему изумлению, увидела возле дома Шельму. Она кинулась ко мне, и я услышала, как она молит меня о помощи. Выслушав безмолвную просьбу Шельмы, я вернулась домой с воплем: - Мама! Папа! Щеночек Шельмы провалился в яму, и, если мы не поможем, он утонет! Мама испуганно вскрикнула, а отец, бросив на неё тревожный взгляд, поднялся и, одевшись, пошёл за мной. Шельма ждала нас, дрожа от волнения, и понеслась куда-то в сторону больших домов. Мы побежали за ней и вскоре увидели, что случилось, попав на асфальтированный участок дороги, где недавно работали строители. На обочине осталась довольно-таки глубокая яма, и щенок угодил туда. Но внизу накопилась вода после дождей, и он еле держался на поверхности, уже начиная захлёбываться. Шельме было его не достать. К счастью, отец, выходя из дома, натянул резиновые сапоги, так что сумел извлечь маленького бедолагу быстро и вернуть его матери. Шельма начала вылизывать своё сокровище, а потом подняла голову, посмотрела мне в глаза, и я опять услышала, как она говорит: - Спасибо тебе, маленькая волчица! - Да не за что! - весело ответила я. Много позже я вспомнила, что Шельма была первой, кто назвал меня маленькой волчицей, только тогда я не обратила на это внимания. Мы с отцом вернулись домой, и, пока он смывал грязь, я радостно сообщила маме: - Представляешь, Шельма назвала меня маленькой волчицей! Мама резко поднялась, шагнула ко мне и рухнула на пол, теряя сознание. Я закричала. На мой крик прибежал папа, подхватил маму на руки и унёс в их спальню. Я так волновалась за маму, что впервые в жизни подслушала их разговор, приложив ухо к щели в двери. Мама рыдала, а отец тихо уговаривал её: - Ионелла, дорогая моя, любимая, успокойся! Тебе нельзя волноваться. Ничего же не случилось страшного. И совсем неплохо, что наша дочь понимает язык зверей. Вот видишь - если бы не она, мы не смогли бы спасти щенка Шельмы. - Вин, ты не понимаешь… - в отчаянье произнесла мама. - Это уже началось! Уже! А скоро проявятся другие признаки. Уже в восемнадцать лет она начнёт ощущать перемены в себе, тоскуя в ночи полнолуния и не понимая, отчего это с ней происходит… И когда ей исполнится двадцать один год, когда наступит совершеннолетие, она станет такой, как я, и не сможет нормально жить в этом мире… И даже если сможет, вряд ли станет счастливой, потому что всегда будет не такой, как все. Пока она совсем маленькая, и её особенности лишь немного удивляют людей, но скоро, очень скоро они поймут, что она другая. Дети уже поняли. Разве ты не видишь, что происходит? Бель не играет с детьми наших соседей, они сторонятся её. Родители пока ещё не обратили на это внимания, но пройдёт совсем немного времени, и характер начнёт меняться вместе с изменениями в организме. Она такая, как я… А я так надеялась, что твоя кровь победит, так хотела верить в это… Боже мой, Вин, мне так страшно… Отец что-то начал шептать, и я уже не слышала слов, а вскоре из спальни до меня донеслись другие звуки, и я убежала, потому что догадалась о том, что происходит между родителями. Уже тогда я знала, как это бывает и у животных, и у людей. Гуляя по лесу, пару раз заставала там влюблённые парочки…   В семь лет я пошла в местную школу. Первые три года всё было относительно спокойно, если исключить то, что моя дисциплина хромала с самого начала. Мне не хватало усидчивости, да и скучно было почти на всех уроках, потому что то, что нам преподавали в начальной школе, я уже неплохо знала. Я читала бегло, и мне казалось смешным и бессмысленным повторять буквы и слоги, отдельные слова и короткие предложения, которые некоторым детям в классе давались с трудом. Арифметику я тоже знала, и складывать два и два мне было так же скучно, как и читать. В результате я постоянно отвлекалась на пролетавшую мимо птицу или на собаку, залаявшую за окном. Моё внимание рассеивалось, и порой я не могла ответить на вопрос учительницы, который она мне задавала. - Изабель Ламбер, - говорила мадмуазель Лятур, - ты опять не слушала меня! Что такого интересного за окном, что ты постоянно отвлекаешься? - Там птицы, собаки, - честно отвечала я из раза в раз, что всегда вызывало смешки в классе, и после чего неизбежно появлялась двойка в моём дневнике. Одноклассники начали дразнить меня, называя собачницей или птичницей, но я старалась не обращать на них внимания, и до начала третьего класса мне это удавалось, хотя уже тогда я чувствовала, как в глубине души зарождается гнев, только умела держать его в узде. Именно в этом возрасте я начала огрызаться, когда отец после очередной двойки пытался проводить со мной воспитательные беседы. И если бы не мама, которую я жалела, наверняка дело дошло бы и до телесных наказаний, потому что грубить я начала всерьёз. Случалось даже, что я с криком убегала из дома и пряталась в лесу или сидела в домике Шельмы, наблюдая, как она кормит очередных щенков, родившихся недавно. Рано или поздно отец находил меня и силой уводил домой, упирающуюся и брыкающуюся. Результатом меняющегося характера явилось то, что соседи перестали со мной здороваться, обходили стороной, делая вид, что вовсе не замечают меня. Гнев в душе нарастал, как большой гнойник, и однажды нарыв прорвался, и произошло событие, которое заставило моих родителей круто изменить нашу жизнь…