Я старалась не смотреть на него, но это было всё равно что пытаться не дышать.
Каждый раз, когда его голос раздавался в аудитории, низкий, чуть хрипловатый, с едва уловимой вибрацией, я чувствовала, как он проникает под кожу, оседает где-то внизу живота тёплой, тяжёлой волной.
Остальные студенты зевали, переписывали конспект, кто-то тайком листал телефон, а я сидела, вцепившись пальцами в край парты так, что костяшки побелели.
Ручка дрожала, чернила расплывались, превращая записи в бессмысленные кляксы.
Он говорил о Ницше, о воле к власти, о том, как человек борется с собственной тенью, и каждое слово казалось мне личным. Словно он стоял позади меня, наклонился к самому уху и шептал это только мне. Я чувствовала его дыхание на шее, хотя между нами было метров десять и целая аудитория.
И когда он вдруг сказал:
«Почему философы так любили именно ночные прогулки?»
у меня перехватило дыхание.
Это был не вопрос к группе.
Это был вопрос ко мне.
Я подняла глаза и утонула.
Он смотрел прямо, без улыбки, но в глубине серых зрачков горела золотая искра, как угли в костре.
— Потому что ночью… всё честнее, — вырвалось у меня прежде, чем я успела себя остановить.
Голос дрогнул, стал ниже, почти чужим.
Я увидела, как его зрачки расширились на долю секунды. Как дрогнул уголок губ в едва заметной, хищной улыбке.
Он кивнул, медленно, будто говорил: «Да, девочка. Ты всё правильно поняла».
Я уткнулась в тетрадь, пряча пылающее лицо.
Но всё оставшееся занятие ощущала его взгляд на себе, не открытый, не наглый, а тёплый, обволакивающий, скользящий по шее, по ключицам, по рукам, будто он проводил по мне кончиками пальцев. Я сжимала бёдра под партой, чувствуя, как внутри всё плавится, как ткань трусов становится влажной от одного только его голоса. Я ненавидела себя за это. И хотела ещё. Хотела, чтобы он подошёл после лекции, прижал меня к стене в пустом коридоре, провёл ладонью по горлу, вниз, под блузку, чтобы я наконец почувствовала его тепло на своей коже, а не только в голове.
Алина ткнула меня локтем в бок.
— Ты чего такая белая? Сидишь, как будто тебя током ударило.
— Всё нормально, — прошептала я, чувствуя, как щеки горят.
— Ага, — она закатила глаза. — «Всё нормально» называется: смотришь на препода, как кошка на сметану. Только не мяукай вслух, ладно?
Я шикнула на неё, но внутри всё скручивалось в узел.
Она была права. Я смотрела. Я не могла не смотреть.
Когда звонок наконец прозвенел, я собрала вещи быстрее всех.
Я вылетела в коридор, почти бегом.
Шум, смех, чьи-то голоса, всё слилось в белый гул. Я шла быстро, прижимая к груди сумку, будто она могла защитить. На улице вдохнула холодный осенний воздух, пытаясь прийти в себя. Листья кружились под ногами, ветер трепал волосы. «Это просто стресс», — повторяла я про себя, как мантру. «Просто усталость. Просто воображение».
Но потом почувствовала.
Не звук.
Не запах.
Просто ощущение.
Тонкая, почти невидимая нить, натянутая между нами, вдруг дёрнулась.
Тугая. Горячая. Живая.
Я резко обернулась.
Пустой двор.
Только ветер гонял жёлтые листья по асфальту да вдалеке кто-то смеялся.
Никого.
Но нить осталась.
Она тянулась за мной, дрожала, вибрировала, будто кто-то на другом конце слегка подёргивал её, напоминая: я здесь.
Я закрыла глаза и почувствовала, как внутри всё отзывается на это натяжение, как низ живота сводит сладкой судорогой.
Я знала: куда бы я ни пошла, эта нить будет тянуться за мной.