Льен Мин

Б. С. Гречин   Льен Мин  роман   Ярославль — 2008   УДК 82/89 ББК 84(2Рос=Рус) Г81   Б. С. Гречин Г81 Льен Мин / Б. С. Гречин — Ярославль, 2011. — 177 с.   ISBN 978-1-311-93183-2 (by Smashwords.com)   «Льен Мин» — это, во-первых, не лишённое сатирических нот описание университетской действительности, знакомой автору изнутри. Во-вторых, это имеющий форму личного дневника роман о дружбе (перерастающей в симпатию) между уже немолодым преподателем педагогического вуза и его иностранной студенткой, о нравственных выборах, которые неизбежно ставит такая дружба. Это также роман о педагогике, кризисе зрелости, религиозном поиске себя, который в случае главного героя заканчивается переходом в другую веру; о лицемерии и искренности, столкновении идеализма и прагматизма. — «Роман “Льен Мин” очень интимен. Отношения между главным героем и Льен Мин не описать только наставничеством, дружбой или любовью. Это всё вместе, и при этом лишено чувственности. Как ни странно, читать сегодня роман, который обходит проявления сексуального стороной, который тонок настолько, что напоминает тургеневскую прозу или прозу советскую, это занятие, требующее особого напряжения. Тонкие волны человеческих отношений, если читатель окажется способен впустить их в себя, допустить их созвучие с тонким и неосквернённым в себе, тем, что спрятал и забыл в далёком детстве, оказывают сильное воздействие…» © Л. В. Дубаков   УДК 82/89 ББК 84(2Рос=Рус)   © Б. С. Гречин, текст, 2011   ПРЕДИСЛОВИЕ ИЗДАТЕЛЯ   Весной 2008 года в Санкт-Петербурге в результате несчастного случая трагически погибла преподаватель китайского языка Льен Мин (Lián Mĭn), постоянно проживающая на территории дацана Гунзэчойнэй и выполнявшая обязанности продавца религиозной литературы и экскурсовода для гостей. Среди немногих личных вещей, оставшихся после Льен Мин, находились некоторые бумаги, в том числе, блокнот в твёрдом кожаном переплёте размером семнадцать на двадцать пять сантиметров. Мы были приглашены уважаемым настоятелем дацана Б. Б. Бадмаевым с целью определения, представляют ли эти бумаги культовую, научную или иную ценность. (Ещё раньше Льен Мин принесла в дар монастырю три ценные буддийские тканевые иконы начала ХХ века, а также редкое издание буддийского служебника.) Выяснилось, что дневниковые записи в блокноте принадлежат нашему коллеге, кандидату педагогических наук, доценту ***ого госпедуниверситета, ныне покойному. Обратившись к его родственникам, мы получили разрешение на публикацию дневника (при условии отчисления законным наследникам авторского гонорара). Имена лиц, упомянутых в дневнике, были нами изменены по понятным причинам. А. Б. Орлов, синолог, канд. истор. наук., ст. научный сотрудник НИИ востоковедения   ЧАСТЬ ПЕРВАЯ   Двадцать третье сентября, вторник   Мой сосед уже спит: миссионер из Африки, он едет домой в отпуск. Огромный дядька с открытым, добродушным лицом. Невероятный человек: сам родом из Латвии, знает немецкий, в совершенстве владеет английским, но вот уже четыре года говорит на французском. Языковой гений. Слушая его, я задумался о том, что и сам бы не прочь стать пастором. Люба Окулова сказала бы, что наша задача не менее высока и благородна: мы, преподаватели педагогики, закладываем основы нравственности в юных душах... Наивная пятидесятилетняя женщина, прости Господи! Я решил вчера вести дневник. Не знаю, конечно, хватит ли у меня воли продолжать начатое. Но это мой собеседник: кому иначе я поверю свои мысли, сомнения, страхи? У меня нет даже домашнего зверька, а перед Женечкой открывать душу мне боязно и неприятно. После смерти Андрея людей, с которыми было о чём говорить, почти не осталось. И как фантастически быстро он умер, ведь ещё этой весной мы присутствовали на его открытом занятии. Помню его отрешенный голос, совершенно равнодушный ко всему. Как всегда, Лидия устроила «разбор полетов». Как нелепо человеку, близкому к смерти, говорить о том, что он недостаточно активно использует современные образовательные технологии! Впрочем, с неё станется: век живи, век учись. И эта её изумительная фраза в начале сентября: «Умер, а карточку не оформил! Давайте всё делать вовремя, коллеги!» Андрей был на месяц старше меня. В этом году на кафедру пришла работать Лена Ольхова, молоденькая девушка, невыразительная и всем покорная, и она не знает покойного, не видела ни разу! Вот так уйдём все мы, и фотографию в черной рамке кто-нибудь из молодых однажды отправит в мусорное ведро... Из нашего «братства» теперь остались только я да Юра, который схоронил себя в деревне, рядом с музеем-усадьбой Николая Некрасова. Эта поездка в Германию — его подарок мне. Он должен был поехать в Берлин сам, Юра — лучший специалист по Некрасову в нашей области. Юра отговаривался тем, что плохо говорит по-английски, что у него нет денег... Департамент культуры обещал, между прочим, оплатить все расходы задним числом, а я предлагал ему взаймы. Думаю, конечно, основная причина — в Алле. Хваткая и жестокая женщина, она запрягла его, мягкого русского интеллигента, как лошадь: и скаковую, и пахотную разом. Неужели она могла лишиться такого полезного зверя в своём хозяйстве, да хотя бы на две недели? Разумеется, моя Ольга тоже не была подарком. Она хотела, чтобы я стал завкафедрой (безумная идея, но очень назойливая, с её стороны), хотела управлять мной, хотела шубу... Счастье, что у меня хватило сил довести это до конца, разорвать все, завершить это лицемерие. Не появись тогда Жени, я бы всё равно решился: зачем взаимно м****ь друг друга, при взрослых-то уже детях? Мой доклад не произвёл на немцев особенного впечатления: педагогика Некрасова — да и то не его самого, а его брата Фёдора, построившего школу для сельских ребятишек, — итак, эта педагогика с научной точки зрения малооригинальна, да и сами Некрасовы, как выразился один из немцев, — дилетанты, любители, занимающиеся сложнейшей наукой во время графского досуга. Это отчасти правда, но очень обидно. Немецкое преклонение перед специалистами ведёт к полному отсутствию духовной чуткости. Этак, пожалуй, и Христа можно обвинить в том, что он дилетант, так как не обучался богословию в еврейской семинарии! Сама Германия меня тоже впечатлила немногим: это прагматичная, сытая, заурядная европейская страна. Самое лучшее и поэтичное в Германии — её высокие холмы, поросшие елями. В них-то, пожалуй, и кроется подлинный, суровый немецкий характер, который в людях почти сошёл на нет.  Юра — буддолог, это не его профессия, а его научная страсть, начавшаяся ещё во времена нашего «братства». Поэтому я не мог не купить ему в Берлине подарок: статуэтку стоящего Будды из тёмного камня, высотой около сорока сантиметров. Я нашёл её за два часа до отхода поезда, на «блошином рынке», стоила она всего двадцать евро. В лице Будды — серьёзность, даже торжественное величие: может быть, этой статуэтке и не два века, но создавалась она как предмет религиозного поклонения, а не как украшение гостиной. Американская жизнерадостность моего пастора и его бесконечные фотографии в обнимку с неграми меня так утомили, что под конец мне захотелось достать статуэтку и заявить: я буддист и сейчас уйду в медитацию... Посмотрел бы я на его лицо! Впрочем, пастор — милый, добрый человек, и не его вина, что добрые люди часто не замечают своей назойливости. Сейчас он храпит на верхней полке. Купе в польских поездах любопытны, они рассчитаны не более чем на троих, обычно в одном купе едут лишь двое, и это приятно! Думаю, я не вынес бы соседства ещё двух языковых гениев. Дома я окажусь завтра вечером. Послезавтра утром заседание кафедры. Несчастье! Поезд летит вперёд, за окном уже нельзя различить пейзажи, польский дождик барабанит по стеклу, а в душу мне пробирается острая печаль. Ужасные вопросы приходят осенней ночью в дороге, вроде тех, что пришли Толстому по пути в Арзамас. Зачем я жил? Как умру? Когда умру? Лет через двадцать? Будет ли рядом Женя к тому времени? Или моим единственным развлечением на пенсии станут старые фильмы, прогулки на природу, музыка, этот дневник? А если я умру через год, через три месяца, от инфаркта, или от рака горла, как Андрей? Тогда тем более необходимо писать, каждый день писать, сущностно необходимо.