Жизнь и как мы ее строим 2

1,3

   Но вряд ли при всей своей богатой фантазии, Эрвин мог все-таки достоверно представить нечто даже отдаленно сходное с тем, что обрушилось на Николь, когда она вернулась домой из своей студенческой командировки в столицу Отнийского королевства.

Сотни раз Николь думала о том, что лучше бы она не возвращалась, осела где-нибудь на обратной дороге, даже просто потерялась в огромном столичном аэропорту. Но тогда ей так хотелось верить, что стоит вернуться в родной дом, и привычная спокойная, расписанная по пунктам жизнь всё быстро расставит на свои места, боль утихнет, беды забудутся.

А потом думать она перестала вовсе.

Все самые страшные предположения, все предупреждения родителей о том, какие опасности могут подстерегать девушку, вступающую в самостоятельную жизнь, Николь воплотила на отлично. Словно следовала составленному дальновидными родителями списку. Учебу она не только завалила, а и до экзаменов не добралась. Вмешалась в политику, нарушила невесть как, неизвестно в чем неведомые ей законы чужой страны, и была выставлена оттуда силой без права возвращения. Она поставила крест на любой международной карьере, да и в родной институт были направлены соответствующие бумаги, которые, возможно, еще не один раз скажутся ей в будущем. Люди склонны переоценивать чужие грехи и с трудом верят оправданиям. На ее бездоказательные попытки объяснить все недоразумениями даже родители скептически качали головой.

В довершении всего через короткое время обнаружилось, что и на своей личной жизни Николь поставила еще более монументальный крест. Она была бы рада ограничить знания родителей о ее зарубежных похождениях неприятностями с учебой и политическими перипетиями и скрыть самый страшный в их глазах грех - женское легкомыслие и уступку низменным инстинктам. Безоглядно загулять, поддаться на чары первого встречного, потерять свою честь и быть брошенной - что могло быть грязнее и постыднее. Но очень скоро последствия ее, как назвали родители, морального падения стали очевидными.

И началась травля, какую под силу вынести разве что святому. Ее первую любовь методично обливали грязью. Ее самые радужные чувства называли развратом. А ее саму награждали самыми нелестными сравнениями. И все кругом настойчиво требовали от нее прервать беременность и хоть этим не портить себе жизнь. Все. И мать с отцом, и подружки, которых достигла сия новость, и даже врач в женской консультации. И какой-то серьезный толстенький мужичок в очках, называющий себя работником социальной службы, появляющийся почти на каждом врачебном обследовании и забрасывающий ее устрашающими прогнозами и грозной статистикой.

Но Николь держалась. Не потому что была святой, или являлась ярой противницей абортов, не потому что все еще цеплялась за ушедшую любовь или уже любила будущего малыша или мечтала воплотить в нем чувства к его отцу. Ей казалось, что она уже разучилась и думать, и чувствовать. Сопротивлялась скорее из чистого упрямства. Развивающаяся в ней маленькая жизнь оставалась единственным, чего ее не могли лишить против воли. По крайней мере она, по своей наивности, полагала, что здесь все зависит от нее одной, и цеплялась за эти оставшиеся иллюзии с отчаянием смертника.

Ребенок родился раньше срока. Слабым, нервным и маленьким, но по заверениям врачей полноценно здоровым.

Родители забрали Николь и младенца из роддома и привезли домой. А куда еще? Ни дома своего, ни денег, ни работы у молодой матери не было и не предвиделось. На социальные пособия даже пеленок достаточно не купишь.

Послеродовая депрессия накрыла Николь в полную силу. Руки опускались, когда она глядела на кажется беспрерывно орущего красного от натуги младенца. Она днями и ночами носила это голосистое создание по комнате от стены к стене. Голова кружилась от этих звериных метаний. Ее слезы орошали и без того мокрое крохотное личико. Такой никчемной матери больше было не найти на всем белом свете. Простая дойная корова справились бы с ее обязанностями с неменьшим успехом. И родители не упускали случая, чтобы подтвердить эти самобичевания Николь.

Если девушка бросалась к ребенку на первый же крик, стремясь успокоить его до того, как отец начнет демонстративно закрываться в другой комнате и делать погромче телевизор, а мама, сложив на груди руки, укоризненно глядеть на ее бесплодные попытки, тогда на Николь сыпались упреки, что она балует младенца, приучая его к рукам. Если же она медлила, то провозглашали, что у нее нет сердца.

"Какая же ты мать, если не чувствуешь, почему ребенок плачет!" - обвиняли ее, если детский рев продолжался больше двух минут, а он обычно длился куда как дольше. А она действительно не чувствовала и не знала!

И пеленала она не так, и на руках держала неуклюже, и того и гляди утопит при купании, и кормила невовремя, и молоко у нее было плохое, и даже грудь давала не в той последовательности. Кажется, больше всего новоиспеченную бабушку раздражала невозможность личным примером поучить бестолковую дочь правильной методике кормления. Ко всему остальному она, обреченно вздыхая на нелегкую долю, не уставала применять свой безупречный опыт, знания и навыки, решительно забивая любые попытки материнской самостоятельности Николь. Всё это, вкупе с физической усталостью от перестройки организма, от бессонницы, от возросших работ по хозяйству, скоро превратили Николь в равнодушный, послушный фантом, обретающий плоть только для кормления. Она даже не могла бы с уверенностью сказать, что испытывает полагающуюся воспетую материнскую любовь. И ловя себя на мечтах о том, как было бы замечательно, если бы это маленькое создание никогда не появлялось на свет, ужасалась этих мыслей, и со стыдом признавала, насколько она все-таки никуда негодная, конченная особа.

Самыми светлыми были моменты, когда удавалось, погрузив младенца в коляску, сбежать из дома на пару часиков прогулки. Лишь тогда серое привидение осознавало, что оно еще живо, и жизнь вокруг тоже не замерла. Но и это выпадало не так часто, как хотелось бы. Бабушка с дедушкой тоже не прочь были горделиво повышагивать по улицам или посидеть на лавочке, делясь с такими же гуляками трудностями выращивания младенцев и бестолковостью современной молодежи. Тем более, что на прогулке из коляски обычно доносилось только посапывание и почмокивание соской размером в поллица. Ну разве что погода не блистала приятностью, а "ребенку свежий воздух необходим", или по телевизору шло нечто, перебивавшее прелесть прогулки, тогда это счастье отдыха перепадало и Николь.

Поэтому она так торопилась сегодня покинуть двор и сбежать туда, где ее не достанет ни поучающий окрик, ни контролирующий взор из окна.