Жизнь и как мы ее строим 2

1,1

   .....Пожалованный Эрвину после совершеннолетия официальный статус личного доверенного секретаря Его Величества короля Отнии ХанесемаШ позволил прекратить изображать из себя на международной арене невидимку, прятаться в личину подобострастного служки и стараться быть похожим на окружающую шаблонность. Похоже, это была единственная приобретенная радость. Но даже ее он демонстрировал, если учитывать сумасбродный характер, достаточно сдержанно, и совсем уж нагло не зарывался: голым на официальные мероприятия все-таки не заявлялся и в балаган их не превращал. Перерос уже подростковые желания шокировать весь мир. Просто хотелось хоть что-то противопоставить тем ограничениям, в которые вылилось новое назначение.

В том возрасте, когда нормальная молодежь наконец обретает свободу и, вырвавшись из-под родительской опеки, с расширенными от восторга глазами ныряет покорять необъятный мир, он лишился последних внешних проявлений своей независимости. Персональный окружающий мир, который надлежало бы покорять, на поверку оказался унылым болотом, правда, болотом мировых масштабов, которое затягивало все сильнее. Личного времени почти не осталось, одинокие прогулки канули в Лету, ощущение беззаботности вспоминалось только во сне, безответственность за любые проделки сменилась жестокой необходимостью просчитывать каждый шаг. И детские игры в свободу ограничивались теперь лишь мелкими символическими бунтами.

В международных политических кругах Эрвина считали экстравагантным оригиналом и эксцентричной прихотью отнийского монарха, и в большинстве своем по-прежнему не принимали всерьез. Хотя совсем не обращать внимания теперь становилось затруднительно. Но ему, предосудительно юному в этом обществе "людей за сорок", солидные серьезные люди прощали многое: и далеко не всегда соответствующий регламенту внешний вид, и временами дерзковатую несдержанность, излишнюю эмоциональность, и внезапный заразительный смех, способный основательно подпортить солидность серьезным мероприятиям, и откровенное "превышение полномочий". Кое-кто даже симпатизировал его кипучей молодости. Величественный же отнийский монарх ХанесемШ (который, к слову сказать, сам не так давно перестал выделяться своим возрастом в кругу прочих правителей, ибо судьба престолонаследника не очень вглядывается в цифру прожитых им лет), считал ниже своего достоинства реагировать на недовольства общественности манерами своего личного секретаря. Он мог позволить себе уверенность в том, что его собственные авторитет и уважение останутся незыблемыми, что бы ни вытворял его чересчур живой приближенный. Да и имидж, который себе навязал Эрвин, его пока целиком и полностью устраивал. Тем более, что заработанная репутация нисколько не мешала парнишке ответственно и с честью выполнять все официальные привилегированные секретарские обязанности и вкупе к ним внушительную часть просто доверительных функций.

А вот отнийские влиятельные верхи свое бывшее отношение к Эрвину, как к беспокойной монаршей игрушке, были вынуждены кардинально поменять. Осознание того, что его распоряжения на всякий случай стоит воспринимать, как предверие выданного государем Отнии приказа, пришло быстро и недвусмысленно. В общем случае сие означало: если даже хватает смелости и выдержки, чтобы не бежать со всех ног выполнять, то уж проводить подготовку для собственной безопасности всенепременно стоит. В противном случае высочайшее возмездие на голову засомневавшегося неизбежно обрушивалось; и обрушивалось с силой, порой неадекватной проявленной нерасторопности несчастного, ошибшегося с истоками приказа.

Дело усугублялось дворцовой привычкой плодить невероятные слухи. Те, кому довелось побывать свидетелями мистического взаимопонимания короля ХанесемаШ и его юного секретаря, с суеверным трепетом приводили свои доказательства того, что парнишка умеет читать мысли монарха. Собираясь в неопровержимые доводы, догадки обрастали предположениями, которые вырастали во всеобщую убежденность. И даже скептики уже не успевали придумывать опровержения лавине фантазии. Поэтому, принимая исходящие от Эрвина приказы, становилось всё труднее уверенно отделить, какие из них он произносил от своего имени, а что было им прочитано в глазах государя. Уточнять побаивались, проверять - тем более. А прозвище "маленький серый кардинал", кем-то впервые произнесенное в шутку, звучало за спиной Эрвина все чаще и произносилось уже без насмешки.

Снисходительность к монаршей слабости, с которой приняли Эрвина в свой круг влиятельные мужи королевского совета, сменилась сначала простым удивлением, которое в свою очередь скоро трансформировалось в удивленное уважение. Неопытный зеленый мальчишка, известный своим гонором и необузданностью, не чурался выслушивать чужие мнения и советы, на совещаниях чрезвычайно редко влезал с комментариями, но если уж говорил, то обдуманно и наверняка. Он с готовностью высасывал чужой опыт, впитывал методы работы и беззастенчиво применял их для собственных нужд. Молодой человек оказался неожиданно рассудителен в действиях. Хотя и оставался по-прежнему взбалмошным по характеру и манерам.

Неожиданнее всего оказалось столкнуться с откуда-то возникшей крайне неприятной способностью юноши одним взглядом пронзать человека насквозь и превращать его в неодушевленную статую. Встретишься с ним глазами и чувствуешь, как скованное мощной коркой льда остановившееся сердце со стуком падает в пятки. Несмотря на то, что собеседники Эрвина были большей частью люди прожженные и закаленные, но чаще всего и они готовы были согласиться на всё, только бы этот выворачивающий наизнанку и вызывающий приступ панической тошноты взгляд исчез и не грозил на всю жизнь превратиться в жутчайший ночной кошмар.

Оставалось только поражаться, откуда всё это вдруг всплыло в легкомысленном шутовском сорванце.

Всё так же время от времени повседневную жизнь чопорного дворца сотрясали его безбашенные выходки и каверзы, всё так же извечный сарказм и пренебрежение к установленным порядкам порождал многочисленных недругов, а искрометное обаяние и, когда надо, обходительность привлекали не меньшее количество поклонниц среди женского пола и приятелей среди мужского. Ну в крайнем случае обезоруживающие улыбка и смех облегчали прочим вынужденность смириться с его существованием как с неизбежным злом. Однако изо дня в день всё больше становилось и тех, кто столкнувшись с молодым человеком чуть глубже поверхностных житейских ситуаций, начинал его сторониться. Несмотря на заманчивость такого приятельства, обаяния Эрвина стали побаиваться, как боятся пристрастия к наркотическим наслаждениям: заманчиво приятным, но исподволь разрушающим.

Весьма страшным и сверхъестественным получилось краткое жизнеописание начинающего грозного монстра из незамысловатого фэнтази? Да, есть доля истины в таком представлении. Но больше снаружи и для посторонних. Вот только к посторонним относился весь окружающий мир, за исключением их двоих: правителя Отнийского королевства ХанесемаШ и его юного секретаря.

Сам Эрвин не находил в своей жизни ничего сказочного.

Ускоренное получение академических знаний, сменялось заумными практическими коллизиями высокой политики. Ту втиснутую в один год жизнь, которую он теперь вел, в нормальных обстоятельствах посчиталось бы приемлемым распределить на доброе десятилетие. Ни от одного правителя в мире, всегда окруженного толпой советников, готовых помочь в любом деле, не требовали столько многообразных знаний, сколько пытались впихать в одного мальчишку и, по возможности, сразу. Это было сравнимо с обучением плаванию в стремительных, каменистых течениях извилистой горной речки. Судорожно извиваясь всем телом, бестолково суча руками и ногами, обессиленный и обреченный, всеми силами стремился он вырваться наверх, вдохнуть глоток воздуха только для того, чтобы через мгновение снова быть затянутым неумолимым бушующим потоком, который нес вперед, крутя, вертя и постоянно припечатывая к подводным камням. От собственной беспомощности и разъедающей неуверенности временами прорывало на волчий надрывный вой, направленный к бездушной луне. От нее казалось более реальным получить снисхождение и поблажку, чем от совершенно беспощадного наставника или от суровых жизненных реалий, которые не упускали возможности стукнуть по глупой голове то по очереди, то одновременно. Казалось, им это доставляет неземное удовольствие.

Немногословный и сдержанный на людях король ХанесемШ, когда они оставались наедине, начинал доставшие до печенок бесконечные споры, внушения, объяснения, требовал мнений, оценок, выводов. Это давалось ему с тем же заметным трудом, что и Эрвину искренние старания вникнуть сразу во все тонкости. Но они оба снова и снова, злясь и порой срывая друг на друге усталость и раздражение далекими от дворцового этикета способами, упорно прорывались через личные слабости. Ужасающе частые отрицательные и неодобрительные покачивания головой монарха, и опять объяснения, разжевывания, втолковывания. В его устах всё звучало так очевидно легко, что у Эрвина постоянно возникало ощущение своей полной непроходимой тупости и абсолютной неспособности когда-либо научиться так же держать в голове миллионы важных мелочей, необходимых для принятия правильных решений. На всевозможных советах и совещаниях он старался больше помалкивать, опасаясь, что необдуманно вылетевшее слово снова будет расценено, как руководство к действию, и приведет к пагубным последствиями.

Но решения принимать его всё равно вынуждали. И принимать последствия тоже. Если результатам можно было порадоваться - похвала Его Величества ХанесемаШ была воодушевленно искренней, порой казалась даже чересчур преувеличенной, зато Эрвин готов был скакать довольным козленком, сметая на своем пути любые горы проблем. От отрицательных результатов государь отмахивался как от временных неприятностей, помогая их исправить и покрывая ошибки. А не подлежащая сомнению любовь высокородного злодея-наставника, стабильная и уверенная привязанность их друг к другу, успокаивала большую часть самобичеваний и укрепляла веру Эрвина в себя лучше, чем любые поучающие речи.

Но всё равно, большая ответственность - тяжкое бремя, и принимая ее на себя надо иметь стальную жесткость характера. А чего не было - того пока не было. И когда впервые посторонний человек осмелился высказать возражение на произнесенный Эрвином приказ, юноша почувствовал, как в глубинах его непредсказуемой души снова начинает просыпаться дикий зверь. Наверно, будь он более уверен в себе, то лишь повторил бы свои слова. На данном же этапе всё, что способно было поколебать и без того не шибко надежное равновесие уже принятого решения, вызывало в Эрвине злобную панику, граничащую с безумством загнанного хищника. Всё, что мог, он выслушал заранее, взвесил, как умел, победил все возможные сомнения, но кто-то снова встал на пути... Руки сжались в кулаки, стиснутые губы задрожали от гнева. Он взглянул на возразившего с кровавым намерением заставить заткнуться и вдруг ошеломленно понял, что необходимость в этом уже отпала. На его глазах лысина мужчины покрылась крупными каплями пота, очки запотели, и он, пролепетав неубедительные слова оправдания, ринулся исполнять.

Эрвин, мгновенно остыв, недоуменно пожал плечами, но оставшись в одиночестве попробовал доискаться причин случившегося. Очень уж понравилась скорость, с какой его мнение дошло до собеседника. Тот порядок, что окружающие стараются с ним не связываться, Эрвин организовал уже много лет назад. Но чтобы от одного его вида солидные люди впадали в такой ужас... Вот уж явный перебор. Однако в следующий раз он постарался вызвать такое же разъяренное состояние у себя специально. Результат оказался аналогичным. В дальнейшем лишний раз тревожить дремлющего внутри зверя уже не требовалось: молнии из глаз сыпались без обязательного нервного напряжения, а остальное доделывали разыгравшееся воображение жертвы и гуляющие слухи. Возможно - нет, даже скорее всего, - первоначально люди боялись не столько юного злодея, сколько маячившего за его спиной государя Отнии, исполнявшего большинство прихотей парнишки. Но постепенно растущая уверенность в себе и своем праве отразилась на манерах Эрвина помимо его желания. Ледяным страхом стали покрываться сердца людей, даже не знакомых близко с его возможностями и связями.

Что касается якобы магического чтения мыслей Его Величества короля ХанесемаШ, то тут дело обстояло еще проще. Эрвин изначально обостренно чувствовал настроение государя, часто получше своего собственного, в котором как раз таки путался, как в паутине страстей. Безграничная же его любовь к этому человеку, почитание и уважение порой затягивали так, что юноша растворялся в нем, теряя свою индивидуальность. А весь остальной якобы мистический обряд выполнял выработавшийся между ними личный, непонятный для прочих язык общения. Выработался не специально, а родился и совершенствовался сам собой в результате регулярных обстоятельных откровенных бесед, доверия и понимания. Значение приобретали фразы, взгляды, имеющие смысл только для них двоих, едва заметные прочим мимолетные жесты и мимика. Им даже не приходилось заранее договариваться о смысле тех или иных посланий, настолько интуитивно понятными они получались.

Тем не менее, несмотря на то, что Эрвин фактически в одночасье был королевской волей вознесен к вершинам власти, людям все равно легче было поверить в сверхъестественность парнишки, чем предположить, что кто-то смог приблизиться к недосягаемой вершине, на которой в одиночестве восседал их величественный монарх. Приблизиться на расстояние достаточное, чтобы не задирать голову, глядя на него, чтобы тесно общаться, чтобы понимать. Это казалось совершенно немыслимым. Ведь даже самые близкие родственники не были удостоены такой чести. Эрвин же прилюдно в отношении государя по-прежнему был образцом почтительности и послушания. Ну почти всегда...

Дни пролетали со стремительностью падающей звезды. Такие же яркие и мимолетные, оставляюще чувство досады от того, что опять не хватило выделенного природой времени, чтобы осуществить все намеченные планы. А в финале тяжелого дня ждал не менее тяжелый "разбор полетов", из-за обоюдной нехватки свободного времени нередко затягивающийся далеко за полночь. После этого единственной желаемой любовницей мнилась мягкая подушка, и даже настоятельная в ней потребность уже вызывала сомнение. Малоприспособленная для комфортного сна кушетка в преддверии королевской опочивальни, до которой было куда ближе, чем до собственной спальни, казалась верхом сладострастных мечтаний, и, бывало, неделями служила ночным пристанищем. Любое покрывало легко заменяло горячие женские объятия. Мир погасал, стоило лишь принять горизонтальное положение и закрыть глаза.

А едва начинало казаться, что наконец-то пришло долгожданное расслабление, как в самый сладостный предутренний сон врывался негромкий оклик, или будило легкое потряхивание. И только ласковый взгляд грозного властителя и его добродушная усмешка позволяли согласиться с тем сомнительным предположением, что утро, возможно, и на самом деле "доброе". Появлялись силы улыбнуться в ответ и, поскуливая и без особой надежды на успех взывая к милосердию, выпростать свое тело из-под теплого покрывала и впрячь его в упряжку нового дня.

Ну почему взрослому человеку хватало кратких часов отдыха, чтобы восстановить свои поистине нескончаемые силы, а молодой сильный организм требовал продолжения покоя?! Эрвину казалось, что он бы с легкостью предавался безделью сутками и нисколько не жаловался бы на столь тяжкую участь. Но кто его спрашивал?!...