Затмение Лилит

Блажен, кто воздаст тебе за то, что ты сделала нам! (Пс. 136:8)

The image in your eyes, reflecting the pain that has taken you

I hear it in your voice so ridden with shame from what's ailing you

I won't give up, so don't give in

You've fallen down but you can rise again

So don't give up [1]

Вода вскипела и чайник снова щелкнул. Лиль делала чай, а Кэр наконец уткнулась взглядом в силуэт по-голливудски красивого мужчины на фото. Улыбающийся собственник, зверь в человеческом обличии, мерзкая гниющая язва. Как бы он не покинул этот мир, сейчас ирландка пожелала бы ему смерти куда более долгой, мучительной и болезненной.

Чашка с горячим напитком практически ткнулась в лицо девушки, на секунду ей показалось, что она обожжется. Но ощущение пропало раньше, чем она успела отстраниться. Лили медленно обошла диван и села рядом. Все так же в одном лифчике. В блеклом свете от ноутбука ее худоба была заметна еще более отчетливо. Широкими мазками тени ложились у выступающих косточек ключиц и впадинке между ними, скользили между выступами грудной кости и ребер, задерживались на впавшем животе. Не в силах больше рассматривать это бледное, изысканное и в то же время болезненное тело, Кэр накинула на плечи подруги плед, которым до того укрывалась сама. Но Лили, кажется, этого даже не заметила. Она зачарованно рассматривала изображение на мониторе и на ее губах стала проступать странная, призрачная улыбка, слишком взрослая для ее юного лица.

- Так, как он, меня не любил больше никто… - тонкие длинные пальцы ласково скользнули по лицу мужчины на фото. Не выдержав, Кэр с раздражением схватила ее за запястье, сжав да боли и дернув на себя так, что едва не разлила чай на них обеих.

- Это не любовь, Лили, пора тебе уже это понять! Не бывает на свете такой любви, из-за которой ты убиваешь человека, которого любишь, уничтожаешь его, как личность, выдираешь из его тела последние остатки человечности, жизни, эмоций…

Ирландка запнулась, слишком взволнованная и слишком злая, чтобы подобрать правильные слова и понимая, что не сможет в полной мере объяснить то, что хочется сказать. Сердце ускоряло темп, пока не забилось как сумасшедшее, не зашумело в ушах слишком знакомым прибоем, не предвещавшим ничего хорошего.

- Бывает, - вдруг ответила Лили. Тихо-тихо, едва слышно. Теперь ее глаза жадно рассматривали подругу, словно пытаясь впитать, как можно более надежно запомнить каждую черточку ее лица. Затем блондинка отставила в сторону свою чашку, мучительно медленно, и мягко потянулась пальцами к лицу Кэр. Точно так же, как до этого прикасалась к фотографии с отцом. Плед обнажил ее худые плечи, сполз со спины. Взгляд Лили затуманился, стал рассеянным и рассредоточенным, пухлые губы раскрылись, дыхание сбилось. В этот момент она выглядела очень возбужденной, женственно сексуальной и пугающе опасной одновременно. – Любовь – это очень страшная вещь…

Тянущее ощущение возбуждения резко усилилось, стало болезненным. Кэр с ужасом поняла, что больше всего на свете ей хочется сейчас взять Лили. Прямо здесь и сейчас. Резко дернуть ее на себя. Разорвать застежки на одежде. Впиться поцелуем в эти красивые губы. Сжимать бледную кожу до тех пор, пока на ней не проступят темные следы синяков. Прижать к себе так сильно, чтобы ей стало больно, и не отпускать, пока она не начнет содрогаться в сильнейшем оргазме.

Сделать все то, что, скорее всего, делал с ней отец. А может и другие мужчины.

Эта мысль отрезвила девушку. Кэр до боли стиснула зубы, ощущая, как под кожей напряглись желваки, уперлась рукой в тонкое хрупкое плечо и решительно отодвинула любимую от себя.

- Прекрати играть со мной, Ли. Если ты думаешь, что я не вижу, как ты пытаешься мной манипулировать – ты ошибаешься.

Только сейчас Кэр ощутила, насколько же ледяная кожа у Лили. Как у трупа. Было в этом что-то естественное даже, какая-то неправильная гармоничность и полное соответствие.

И как этот маленький болезненный холодный ребенок вообще мог вызвать такую сильную вспышку желания?

Кэр снова натянула на подругу плед, в этот раз надежно укутав ее, завернув в теплый домашний кокон. Отвергнутая Лили не сопротивлялась, даже не шевелилась. Просто продолжала смотреть этим своим замутненным взглядом с расширившимися до пугающего состояния угольными зрачками.

- Это не любовь, а извращение взрослого, психически нездорового мужчины. Так быть не должно, Ли. Это не нормально!

«И совсем ненормально, что ты возбуждаешься, вспоминая об этом» - добавила она мысленно, но озвучивать не стала. Если с этим не справились даже врачи в заведении для душевно больных, то эта травма явно глубже, чем могло показаться. Стоило ли добивать психику и так покалеченного ребенка, вслух называя ее двинутой?

- Так быть не должно? – неожиданно зло переспросила Лили. – Это не нормально? Отчего же тогда мы с тобой одного поля ягодки? Или будешь отрицать, что и твой отец любил тебя… так? Скажешь, что он тоже «психически нездоровый мужчина»?

- Одного поля ягодки? Тепличная роза редкого сорта и дикий чертополох? – не в силах сдержать эмоции, Кэр встала с дивана, практически выпрыгнула с него, обхватила себя дрожащими, непослушными руками, ощущая, как эта дрожь постепенно охватывает сразу все тело. – Нас объединяет лишь то, что мы обе были изнасилованы, Ли. Изуродованы теми, кто должен был нас защищать от этого поганого мира!

Неожиданно даже для нее самой, Кэр ощутила, как по щекам потекли горячие, обжигающие слезы, а глаза стало неприятно щипать. Ее голос сбился. Говорить было очень тяжело, но девушка поняла, что лучше сейчас расставить все точки над «и», чем постоянно сталкиваться с этой неприятной ситуацией.

- Мой родной дядя изнасиловал меня, когда мне было одиннадцать. Он не особенно церемонился, просто увидел то, что ему хотелось, и взял это, - злость поднималась из самого центра грудной клетки. Причем даже сама Кэр не смогла бы дать однозначный ответ на то, кому именно достанется больше этого жуткого чувства – ей самой, за то, что была настолько слаба, что позволила так обращаться с собой, была такой… грязной. Или все же тому ублюдку, которому было наплевать, что он разрушает, просто потакая своим мерзким прихотям. – Я не могла понять, почему так происходит, почему именно я, зачем он это делает? Мне было страшно! Страшно спать, страшно находится с мужчинами в одной комнате. Страшно идти ночью в туалет.

Слова приходилось выталкивать из себя силой. Если Лили узнает – она обязательно ее поймет. Пусть ее история другая, но она все же наверняка… что? Наверняка посочувствует? Но Кэр не нуждалась в сочувствии. Она нуждалась в том, чтобы ей позволили забыть об этом жутком эпизоде, разрушившем всю ее жизнь, не заставляли вспоминать, не заставляли говорить об этом.

- В тринадцать лет я прочитала журнал, в котором была статья для подростков о том, что делать, если к тебе пристает взрослый. В школе всем такие раздавали. Там было сказано, что обязательно нужно сказать родителям. Обязательно, - Кэр отвернулась от Лили, подошла к окну, но не смогла устоять на месте. Руки, обхватывающее ее плечи, стискивались так сильно, что было жутко больно, и эта боль была последним, что удерживало девушку от безобразной, жуткой истерики и саморазрушения. – Я сказала маме, но она не особенно прореагировала на мой рассказ. Сказала обратиться к папе. «Он у нас мужчина, он защищает нас от всего». Мой отец никогда не был особенно ласков со мной, но в его строгости мне виделась сила, мне виделся порядок и защита. Но знаешь, что он сделал, когда услышал о поступке дяди? Он сказал, что это я виновата. Я!

От резкого разворота у Кэр закружилось в голове. В слабом свете уличных фонарей, проникавшем сквозь окно второй человеческий силуэт растворялся в смутных очертаниях дивана.

- Что я… я… - Кэр сглотнула, но слова больше не давались. Вместо букв получались какие-то всхлипывающее-булькающие звуки, а иногда и вовсе беззвучное шипение. Лили сидела молча и даже не шевелилась. Не реагировала никак. Наверное, это даже к лучшему. Начни она утешать ее, и все стало бы еще хуже. Кэр могла бы сломаться окончательно, позволить себе потерять последние остатки воли. А этого нельзя было допустить. Никоим образом! Но и заставить себя говорить дальше тоже стало невозможным, поэтому девушка решила закончить тему и четко обозначить границы.

- То, что я пережила, Ли, нельзя назвать любовью… Я… они… Так нельзя, так быть не должно! Их нельзя оправдывать! Даже если я и вправду была виновата сама, все равно так делать нельзя! Нельзя!

Громкий голос звоном отозвался в собственных ушах Кэр. Она выдохнула, наконец-то пытаясь успокоиться. Слезы все еще лились, но, как ни странно, стало даже легче. Необычное ощущение облегчения, возможность рассказать свою историю хоть кому-то кроме Финна, - для нее все это было впервой. В голове словно бы что-то щелкнуло, и встало на свое место. Да, вот теперь она и сама готова была поверить в то, что «так делать нельзя», в то, что в произошедшем виновата не только она одна.

Лили наконец-то встала со своего места. Медленно, словно во сне, подошла к ней и обняла. Эти объятия сейчас были для Кэр неприятны. Ей не хватало пространства, не хватало воздуха, снова появилось старое чувства страха прикосновений. Стараясь не обидеть любимую, она мягко, но решительно отстранилась.

- Пожалуйста, Ли, не обнимай меня, когда я в таком состоянии. Ты делаешь только хуже. Я начинаю задыхаться…

Лили понимающе отстранилась. Затем поднялась на цыпочки и погладила Кэр по голове, едва прикасаясь к волосам.

- Все хорошо, все будет хорошо, - Лили разговаривала с ней как с маленьким ребенком, но впервые за очень, очень долгое время ее это не раздражало, как обычно. – Я с тобой, я рядом…

Кэр выдохнула, собираясь пойти в ванную – умыться, может быть принять отрезвляющий холодный душ, выпить пару таблеток успокоительного. И тут услышала слова, которые заставили ее покрыться ледяными мурашками.

- Но ты уже взрослая и умная девочка, Кэр, и должна понимать, что нельзя примерять свои ситуации на других, - Лили взяла ее за руку и подошла ближе, заглядывая в лицо. – То, что твой отец предал и обидел тебя – еще не значит, что все остальные были такими же негодяями.

Кэр открыла рот, чтобы возразить. Конечно, она понимает, что не все. Встречались в этом мире и совершенно нормальные родители, само собой! Вот только господин Гейтси в их разряд определенно не входил. Но Ли даже не дала ей шанса возразить. Жестко и настойчиво, как учитель, поучающий не слишком умного, но чрезмерно упрямого ученика-хулигана, она произнесла:

- Мой отец любил меня, и ты не сможешь переубедить меня в этом. У нас разные ситуации. Прости, это я ошиблась, называя нас ягодками с одного поля, это моя вина. Я больше никогда не позволю себе сравнить твоего отца с моим папой, я клянусь.

Кэр безжизненно застыла. Она осталась непонятой и неуслышанной единственным человеком, который был сейчас ей важен. Ли ей не верит и не поверит никогда. Она снова осталась одна, наедине со своими страхами и своей болью. И это было даже хуже, чем тогда. Приятное чувство облегчения пропало, бесследно растаяв. Кэр снова ощущала себя грязной, неважной, недостойной доверия, любви и соучастия.

Дрожь покидала ее тело, оставляя неприятную, ноющую боль в мышцах. Вместе с ней уходили надежда и желание хотя бы пытаться что-либо сделать.

Очередной шаг в бездну привел к самому ее краю. И за этой границей открывался слишком уж привлекательный вид.

[1] В твоих глазах боль, которая поглотила тебя.

Я слышу это в твоем голосе, охваченном стыдом от того, что причиняет тебе боль.

Я не сдамся, и ты не поддавайся.

Ты потерпел неудачу, но ты можешь начать заново.

Не сдавайся.

«A Reason to Fight»  Disturbed