Сказания о повелителе темноты

Темнота

Проблемы легко утопить в дневном шуме города, и только к ночи они снова показываются на поверхности, напоминая обо всём случившемся. То, что простительно днём, болезненно отдаётся в темноте…

На город постепенно опускалась ночь.

Но это не погружало людей в сон: они, наоборот, словно бы оживали на закате, чтобы всю ночь напролёт прожигать оставшиеся им дни. Снова и снова. Стоит окнам многоэтажек окраситься тёплым жёлтым светом, как тысячи обитателей города отправляются на поиски чего-то, найти что при дневном свете было бы невозможно. Одинокие, пьяные, больные, жаждущие развлечений или всё вместе — люди собирались в группы и разрывали ночь на клочки. Превращали тьму в свет, чтобы забыть о своих поступках.

Только ночь никогда не забывала.

В одном из забытых всеми переулков (одним из таких, которые невольно торопишься пройти даже при дневном свете) темнота внезапно сгустилась, стала почти осязаемой, а затем на участок, освещённый тусклым миганием единственного фонаря, вышел юноша. Он был одет в чёрное, и никто никогда не назвал бы его странным, если бы не белоснежные перчатки и короткие белые волосы, слегка торчащие из-под капюшона толстовки.

Никто не видел этого.

Жители дома были чересчур заняты своими повседневными делами, и юноша, никем не замеченный, спокойно двинулся во дворы.

На одной из лавочек расположилась группа мужчин с абсолютно типичными для этого района лицами: они держали в руках полупустые бутылки пива, но, в целом, вели себя тихо и достаточно скромно; никто из жильцов явно не стал бы вызывать полицию.

Из компании мужчин неопределённого возраста очень выделялись двое нескладных парней. Один из них был слишком худым, другой — чересчур толстым, и от того вместе они смотрелись карикатурно и нелепо.

— Сигаретки не найдётся? — юноша в толстовке убрал руки в карманы, и потому смотрелся… обычно.

— Бери, — толстый протянул уже начатую пачку. — Что, мамка денег не дала?

Остальные рабочие нестройно загоготали.

Юноша оторвал взгляд от асфальта и, чуть склонив голову влево, взглянул на толстого. Тот сразу же перестал смеяться.

— Ты прости, я не знал, не знал… — запинаясь на каждом слове, лепетал толстый, медленно опускаясь на колени перед незнакомцем.

Остальные тоже замолкли.

И во внезапно наступившей тишине толстый на коленях умоляюще смотрел на парня в толстовке. Тот устало вздохнул.

— Неужели всё требуется объяснять? — тихо проговорил юноша, не отрывая взгляда от толстого.

Казалось, человек на коленях впервые осознал, чего от него хотят. Он развернулся спиной к парню в толстовке и посмотрел на всех присутствующих. Мужчины перестали пить. Они заинтересованно и насмешливо наблюдали за происходящим, не в силах сдвинуться с места. Более всего желал сбежать худой, но именно за ним юноша с белыми волосами наблюдал особенно пристально.

— Я поступил плохо, — наконец прервал тишину толстый. — Одну девушку… Я её… — удивлённые взгляды постепенно наполнялись пониманием. — Да я ненавижу себя за это!

Парень в толстовке вытащил руку в перчатке из кармана и погладил толстого по голове.

— Этого достаточно. Ты можешь идти, — он отвёл взгляд, и толстый, словно бы впервые обретя способность ходить, бегом ринулся прочь, позабыв и бутылку, и начатую пачку сигарет. — А теперь ты…

Худой дёрнулся на месте, но сбежать не смог.

— На колени, — мягко предложил юноша.

— Изыди, нечисть, — хрипло выдохнул худой, и это немного позабавило парня из темноты.

Он взмахнул рукой.

Мужчины, освободившиеся от оцепенения, поспешно собирались и уходили прочь. Они не смотрели ни на бывшего товарища, ни на парня с белыми волосами, который, казалось, едва улыбался собственным мыслям.

Вскоре во дворе никого не осталось.

Ни один из мужчин не решился выглянуть в окно и узнать, чем закончилось странное происшествие, свидетелями которого им пришлось стать: они забывали о нём, стоило только переступить порог квартиры и оказаться на свету. Оставалось, правда, осознание ошибок. Так и толстый, оказавшись дома, в первую очередь выбросил маску и клятвенно пообещал себе больше никогда не воровать. Он не помнил, почему решил так, но не сомневался ни мгновения.

А в полумраке двора худой всё ещё стоял перед юношей и молчал.

— Моё имя Аллин, — парень в толстовке откинул капюшон, позволяя худому разглядеть его белоснежные волосы. — И изгнать меня не сможет ни один из экзорцистов, не говоря уже о таком не профессионале, как ты.

Худой слегка дрогнул, но больше никак свой страх не продемонстрировал. Но юноша всё равно ощущал это чувство: оно наэлектризовало пространство вокруг и стало почти материальным; страх для жителей темноты — воздух, и они дрожат от возбуждения, стоит человеку неосторожно испугаться.

Спустя ещё мгновение худого снова тряхнуло. Казалось, присутствие Аллина вынуждало его встать на колени и признаться во всех прегрешениях, но пока повелитель тьмы просто играл с позабавившим его человеком, и худой мог сопротивляться.

— Представься, — предложил юноша, присаживаясь на освободившуюся лавочку.

Он поднял с земли пачку сигарет толстого, взглянул на неё, устало вздохнул и прикурил сигарету. Парень наблюдал за тем, как тоненькая палочка сгорает в его пальцах. И от холодного спокойствия юноши в толстовке худого буквально трусило; настолько, что прожжённый воришка, стоило ему почувствовать запах жареного, тут же рухнул на колени и принялся бормотать неискренние извинения.

Аллин бросил сигарету на асфальт и потушил носком кроссовка.

— Пойдём, — тихо произнёс он, но худой всё отлично слышал.

— Отпустите меня, — худой смотрел на юношу с земли. — Я никому больше не причиню зла.

Повелитель темноты хмыкнул и рывком поднялся со скамьи.

— Лгать люди до сих пор так и не научились… Ты мне уже наскучил. Не нужны мне пустые извинения и обещания; в конце концов, ты можешь искупить свою вину и другим способом.

Худой поспешно согласился:

— Сделаю что угодно.

Он уже порядком устал стоять на коленях, ведь, стоило ему оказаться в этой позе, как некая сила словно бы не позволяла ему подняться. И даже несмотря на то, что сердце худого билось в два раза быстрее обычного, тот ещё мог рассуждать здраво и соглашаться, когда это требовалось, а юноша в толстовке словно бы ничего больше и не просил.

Худому позволили подняться.

Он моргнул и не видел, как темнота вокруг них сгустилась, а когда открыл глаза, они уже стояли посреди освещённой тусклым голубоватым светом гостиной.

— Хорошо же меня торкнуло… — пробормотал вор. — Твой дом?

Юноша покачал головой.

Темноте не нужен дом: она обитает повсюду. Нет необходимости ни в кровати, ни в письменном столе, ведь тьме не требуется жить по-человечески. Никогда не требовалось.

— Раздевайся, — в этот раз Аллин явно не спрашивал.

Худой выдохнул.

Он всегда гордился своим самообладанием, но под пристальным взглядом этого едва ли не пацана послушно принялся снимать рабочую одежду. На теле до сих пор виднелись синяки от побоев, шею украшали несколько засосов… Худой прекрасно знал, что выглядит не слишком хорошо, но парень в толстовке не произнёс ни слова.

— Ну, что теперь? — дрожь в голосе выдавала его с головой, но худой уже не мог просто стоять и смотреть — это выводило его из себя.

Пусть он и догадывался, как именно будет платить…

— Садись, — предложил юноша, кивнув на диван, — я предложу тебе два варианта, а ты сам выберешь, что тебе по душе, хотя, если следовать правилам, наказание и не должно быть приятным.

Худой поспешно упал на диван. Возможность выбора чуть согревала ему душу, даже несмотря на слова Аллина.

Юноша с белыми волосами пересёк комнату и задёрнул шторы. Теперь свет редких уличных фонарей не проникал в комнату, и приятный полумрак, разрушить который лампочке оказалось не под силу, окутал двоих парней. Аллин медленно развернулся и взглянул на худого.

— Ты ведь повелеваешь темнотой или вроде того? — тихо спросил худой, ёрзая на диване. Ему было не комфортно голышом, но и перечить неведомому существу, которое в несколько движений подчиняло людей или переносило их с места на место…

Парень в толстовке кивнул.

Сколько бы лет ни прошло, ему всегда нравились догадливые людишки, которые проявляли хоть чуточку логики, воли и уверенности в себе. И именно поэтому Аллин привёл худого в одну из пустых на эту ночь квартир. Исправление? Наказание? Юноша никогда не воображал, что может хоть кого-то спасти, но если уже начинал играть, то до самого конца следовал собственным правилам.

И ему захотелось наказать худого наглеца.

— Тебе следует искренне извиниться за вечер с девушкой, — Аллин сбросил кроссовки и встал на мягкий ковёр.

— Или что? — пусть парень и вцепился в диван, он до сих пор проявлял некоторые признаки жизни, и это даже забавляло.

Юноша взглянул на свои руки в белых перчатках.

— Или я использую тот же способ, чтобы наказать тебя.

Худой невольно присвистнул:

— Какое же это правосудие, если ты сам нарушишь правила ради наказания?

— Никто не говорил, что это правосудие, — Аллин мягко улыбнулся и стянул через голову толстовку.

У него была бледная кожа, которую несколько веков назад люди без сомнений определяли как «аристократическую»; на ней не было абсолютно никаких отметин, словно у младенца. Изредка случалось, чтобы человека не украсил случайный ожёг или царапина… И это стало ещё одной причиной, почему худой не мог назвать Аллина человеком.

Юноша подошёл к «подсудимому».

— Темнота не из тех, кто доброжелательно позволяет зарабатывать прощение. Она наказывает так, как считает нужным. И осудить тьму нельзя: всё равно, что кричать на солнце или ветер…

— Почему именно за эту девушку? — хрипло спросил худой, более не прижимаясь к дивану. — Перед ней было ещё несколько не менее обделённых сироток, которых мы тоже…

— Нет определённой причины. Ей просто повезло больше.

Худой в последний раз глотнул воздух и серьёзно кивнул, готовясь к поцелую.

Аллин протянул ладонь в перчатке. Мгновение пленник смотрел на неё слегка удивлённо, но затем послушно протянул свою руку, и юноша с белыми волосами помог ему подняться на ноги. Они ничего не говорили.

— Ей повезло, а нам всем — нет, — за разговором казалось, что коленки дрожат меньше, и худой пытался говорить.

— Немного в тебе смелости осталось, — Аллин очертил пальцем линию от подбородка «жертвы» до ключиц, нарисовал круг, затем завершил линию у пупка, — а сколько потенциала было…

Нервно сглотнув, худой опустился на колени до того, как ему бы приказали это. Он уже собирался расстегнуть ширинку чужих джинс, но вместо этого Аллин кивнул ему поднять голову.

В комнате было тихо и темно.

Единственная лампочка не слишком спасала ситуацию, и в этом полумраке ярче всего смотрелись перчатки и волосы юноши, возвышавшегося над обречённым на казнь. Предметы отбрасывали длинные тени, и тем более странным казалось происходящее. Тем скорее пульсировала кровь худого, вынуждая того дрожать под пристальным взглядом того, кто осудил его за грехи.

— Ты всё ещё можешь искренне извиниться, — предложил Аллин.

Правда, они оба знали, что этого не произойдёт. Сдаваться было не по правилам игры, в которую играл худой; для него это равнялось проигрышу. Признанию, что он поступал плохо.

Глаза вора и насильника блестели в свете тусклой лампочки.

— Нет, — ответил он, сжимая руки в кулак, — нет…

Юноша кивнул, словно бы только этого и ожидал.

Он стянул руки худого за спиной, подтянул того на диван (несмотря на то, что очевидно должен был быть в разы слабее), задумчиво окинул взглядом открывшуюся перед ним картину и сам себе кивнул.

Аллин прикрыл глаза.

Ему не требовалось зрение, ведь повсюду была ночь, и именно ночь — единственное, что действительно принадлежало юноше и всегда оставалось рядом — позволяла ему всё. Каждое желание… Темнота не требовала объяснений, не искала рациональных доводов: оставалось только голое стремление и накалённые до предела чувства.

Пальцы в перчатке коснулись ягодиц худого, от чего тот неловко дёрнулся.

Тьма удерживала лучше любой верёвки и не оставляла синяков — поэтому Аллин всегда предпочитал её. Юноша погладил своего пленника по заднице. Тот явно никогда не занимался анальным сексом и потому боялся в разы больше положенного.

— Перестань дрожать, — тихо произнёс повелитель темноты, наклонившись к самому уху худого, — ты забудешь об этом к утру. Обо всём, что случилось сегодня; и тело, конечно же, не пострадает.

Обычно он не говорил этого.

Аллин никогда не спрашивал, он просто брал всё, что мог, не оставляя после себя ни воспоминаний, ни холода и пустоты от потери чего-то значительного… Таковы были правила. И отклонение от них для юноши с белыми волосами тоже считалось проигрышем.

— Это всего лишь наказание, — его рука скользнула по спине худого. Скользящим движением коснулась сначала одной лопатки, затем другой, прошлась вдоль ярко очерченного позвоночника, но послушно замерла в нескольких сантиметрах до цели. — И ты всё забудешь утром.

Худой медленно развернулся, заглядывая в лицо Аллину настолько, насколько мог, из-за связанных за спиной рук:

— Забуду?

— Да, — юноша едва улыбнулся.

Всё-таки не так уж и хорошо было раз за разом просыпаться с наступлением темноты и понимать, что мир снова позабыл о твоём существовании. Все они говорили «ничего личного», но проигрывал всегда он. Только он… Это люди могли стирать неприятные эпизоды из своего памяти.

Аллин позволил одному пальцу медленно скользнуть в худого парня. Его неразработанный зад чавкнул, но принял инородный предмет, чуть сжимаясь вокруг единственного пальца.

— Подожди, — выдохнул худой, не в силах хоть как-то вмешаться в происходящее, — подожди, я… я признаюсь. Эта девушка не заслужила ничего из того, что мы ей устроили. Мне жаль. Слышишь меня?

Юноша с белыми волосами ответил тихо:

— Да, слышу.

Ладонью в перчатке он осторожно провёл по заднице худого. Чуть сжал упругую ягодицу, шумно выдохнул, ощутив, как возбуждение накатило на него незваной волной, неприятно сдавливая область паха. Ещё один палец осторожно скользнул внутрь. Юноша чуть раздвинул их: анус пульсировал вокруг его руки.

— Ты же сказал, что слышишь… — сдавленно проговорил худой.

— Слышу, — холодно ответил Аллин, чуть сильнее сжимая чужую ягодицу, — но искренности в тебе ни на йоту.

Они замолчали.

Повелитель темноты медленно вытащил пальцы, с некоторым омерзением взглянул на белую перчатку, но не стал её стягивать.

— Мне жаль, — повторил худой.

— А мне — нет, — мягко улыбнулся юноша, откидывая голову назад, — я знаю, когда ты лжёшь. Можешь сотни раз повторить, что тебе жаль, но я не чувствую в тебе искренности.

Аллин расстегнул ширинку и спустил джинсы.

Он шумно выдохнул. В голове невольно мелькнула мысль о том, что следовало взять ту девушку, а не искать и наказывать этих парней… Сам ведь ввязался. Никто не просил, никто не поблагодарит за помощь — порой в такие моменты его охватывало разочарование в себе.

Нет…

К чёрту подобные мысли.

Юноша придвинулся ближе, протянул руку и коснулся связанных за спиной рук худого. От этого прикосновения тот вздрогнул и заёрзал больше, чем от проникновения, словно бы в сплетении пальцев было нечто более интимное…

— Всё ещё нечего сказать? — Аллин склонился, позволяя возбуждённому члену коснуться зада худого, и лизнул ухо того.

Худой тихо застонал.

Юноша едва улыбнулся, приставил член к анусу парня и медленно ввёл головку. Пальцы худого напряглись. Аллин провёл пальцем в перчатке вдоль его позвоночника и медленно толкнулся внутрь.

Казалось, вокруг не осталось более ничего.

Был только тусклый свет, чуть изгибающаяся от прикосновений чужая спина, нервно дрожащие пальцы, узкий задний проход. Темноте подобное не позволялось, но Аллин был слегка большим, нежели просто безвольным сгустком тьмы. И он, вводя свой член в зад худого, был даже немного человеком.

— Больно? — тихо спросил юноша.

Ему никто не ответил.

Худой спрятал лицо в подушке и определённо не собирался отвечать ни на какие вопросы.

Аллин пожал плечами.

Казалось, это наказание давно перестало быть просто наказанием, но требовать от жертвы ответной реакции даже с его стороны было глупо. Не следовало думать о подобном.

Он закрыл глаза и почти полностью вытащил член. Но затем, словно опомнившись, резко насадил задницу худого до предела. Парень беспомощно застонал. Правда, его уже никто не слушал: повелитель темноты двигался так, как ему хотелось, неторопливо вдалбливаясь в чужую плоть. Он, играя, отодвигался и снова входил, позволяя себе изводить худого до изнеможения.

Вперёд — назад. Юноша чуть ускорил движения, внутри было пусто; голова, переполненная мыслями, мешала, но ритмичными шлепками своего тела о чужое он отгонял навязчивые идеи прочь. Прочь… И снова до предела. Уже без расстановки или пауз, он делал это бездумно, с силой, пытаясь отыскать в сексе нечто большее, чем вообще могло быть в этой нехитрой процедуре слияния тел.

Ещё движение — и Аллин тихо кончил. Его тело обмякло, и на мгновение он даже опустился на худого, прижался к тому, словно бы между ними было то самое «нечто большее».

Но быстро вспомнил, кто он.

Тьма никогда не позволяла забыть; даже днём она всегда жила в сердце юноши, а от самого себя даже забывчивые люди не могли избавиться.

Всего несколько минут ушло на то, чтобы натянуть джинсы, поднять, отряхнуть и надеть толстовку, сменить перчатки. Аллин не обращал внимание на лежащего на диване вора, и только когда сам оделся, позволил тому поспешно собрать вещи. Говорить не хотелось. Да и о чём теперь, если «наказание» завершено, а интересный с виду человек оказался всего лишь пустышкой, чья жизнь наполнена бессмысленными принципами?

Юноша с белыми волосами подошёл к окну и раздвинул шторы.

Полумрак перестал быть таковым в свете уличных фонарей, и это, казалось, вернуло всё на свои места. Аллин дёрнул ручку окна и распахнул его. Внизу, у дома, снова собралась компания любителей выпить; на этот раз — абсолютно ему не интересная.

— Я пойду? — как-то забито спросил худой. Он уже оделся и теперь мялся на пороге комнаты.

— Как пожелаешь, — юноша, окинув того ещё одним взглядом, кивнул и вернулся к созерцанию ночного дворика между многоэтажками в каком-то не слишком благополучном районе.

Худой вернулся достаточно быстро.

Ему понадобилось меньше пяти минут, чтобы подёргать дверь за ручку, поискать ключ, отчаяться и вернуться обратно.

— И как мы выйдем?

— «Мы», — невольно повторил Аллин, позволяя себе прочувствовать недовольную, но какую-то неправильную интонацию этого слова, — так же, как и вошли. Но ты этого тоже не будешь помнить, поэтому и объяснять не стану.

Худой хмыкнул и решительно пересёк комнату, а затем остановился рядом с Аллином. Они стояли у окна, освещаемые уличным фонарём, но не смотрели друг на друга: находились десятки «интересных» вещей вокруг.

— А если я не захочу забыть?

Юноша с белыми волосами поставил колено на подоконник и высунулся в окно, позволяя слабому ночному ветерку играть с его короткой стрижкой.

— Эй, — худой не нашёл, за что бы коснуться Аллина, и невольно шлёпнул того по заднице.

— Ты всё равно забудешь, — юноша скользнул обратно в помещение. — Утро всегда наступает, независимо от того, хотим мы этого или нет.

Парень посмотрел на Аллина так, словно тот был идиотом.

— Сделай так, чтобы я не забыл.

— И что? — юноша пригладил чуть растрёпанные ветром волосы. — Будешь писать мне по пятницам и подставлять зад? Я ведь часть темноты. Часть атмосферы этого жуткого, пугающего малышей до чёртиков города, часть того ужаса, который творится на улицах с наступлением сумерек. Меня нельзя просто любить, со мной нельзя просто трахаться.

Худой едва ли не впервые решительно смотрел в глаза Аллину.

— Самое печальное даже не то, что ты лжёшь каждым своим словом, — невольно объяснил свои слова юноша с белыми волосами, — а твоё желание верить в эту ложь.

Они постояли ещё немного.

Попытки оправдаться, отыскать более подходящие слова — всё это не имело значение, ведь ночь раскрывала истинный смысл вещей. В ней не было места для лжи.

Повелителю темноты не раз предлагали подобное.

Люди раз за разом клялись ему в верности, но за их постоянной ложью юноша всегда видел то, что те делали днём. Существа из плоти не внушали ему чувства доверия. Особенно такие, как этот худой парень, смыслом жизни которых была ложь; для которых убивать, грабить и насиловать (в любом порядке) было нормальным.

За это он и ненавидел людей.

Поэтому он и любил их.

— Ты забудешь и об этом расставании тоже, — наконец произнёс Аллин, отрываясь от окна. Близился рассвет, а потому нужно было поскорее закончить с этим лжецом, и без того столько времени потеряно…