БОНТАШ

Продолжение третьей тетради

9 сентября.

Новый учебный год, четвёртый курс. Всё, как обычно. Можно сказать - всё спокойно. В институте очень много новых лиц, но старые остались такими же, как прежде, и я тоже такой же, как был в прошлом году и в позапрошлом.

 Можно рассказать о прошедшем.

Итак, в 10 часов утра 20-го мы с мамой вышли из дому. Папа в этот день имел дежурство. В 12 часов я впервые в жизни сел в самолёт, двухмоторный пассажирский ЛИ-2, имеющий маршрут Кишинёв - Ленинград через Киев и Минск. Через пол-часа полёта мои восторженные чувства сменились дикой тошнотой, и остальное время я провёл в отчаянных муках, биясь головой о стенки воздушной уборной, размазывая дрожащими пальцами по лицу пот с водой из-под шикарного краника.

Затем пол-часа я сидел на скамеечке в минском аэропорту, прежде чем освободился от дикого озноба и смог двигаться дальше. Всё же до отхода кёнигсбергского поезда я успел в общем осмотреть Минск - его Советскую улицу с величественными зданиями, одинокую среди послевоенных пустырей и старых домиков; оперный театр, от которого со временем будет открываться чудесный вид на новопостроенный город...

Изящные канделябры вильнюсского вокзала поплыли перед окнами вагона в половине двенадцатого ночи. На крытом перроне - длинный ряд столиков, буфетных стоек, лотков. У выхода стоял Дядя Витя. Через две минуты светлосерый BMW мчался по ночным улицам незнакомого города, таким непохожим на всё, виденное мною ранее.

Спал я в эту ночь на даче в 10 км от города, в Волакумпэ.

 Затем, через три дня - Тракай, знаменитые Тракайские озёра, связанные между собой и разбросанные на многие десятки километров.

Следующая поездка - в Каунас через Бирштонас. Чудесные дороги - аллеи, деревья разбегаются в обе стороны за ветровым стеклом, уступая пространство широкой спине и безукоризненно подстриженному затылку шофера Урбанавичуса. В машине всё семейство дяди.

 В Каунасе - одни сутки. Красивый город. В нём остались и погибли в 41-м году две моих двоюродных сестры с отцом. Центральные улицы - модернистская архитектура, очень красиво.

Между этими поездками - Вильнюс. Университет, башня Гедимина, кафедральный собор с колокольней, Остробрамская икона, собор Святой Анны, собор Петра и Павла, гладко мощённые центральные улицы и кривые переулки разрушенного еврейского гетто, сверкающие чистотой подземные уборные.

И снова самолёт, С-2, биплан санавиации. Я лечу в Клайпеду, обхватив руками сидение и упёршись ногами в "спину" пилота. Покрытый мучительной испариной, пытаюсь бодро улыбнуться спрашивающим глазам лётчика, глядящего сквозь очки, обрамленные кожаным шлемом. Он время от времени оглядывается, чтобы проверить, как чувствует себя в небе новичок. Неожиданно выключает мотор, чтоб не было шума, и, показав вниз, обьясняет, что пролетаем над центром Каунаса.

После трёх часов в воздухе - пять часов на ногах в Клайпеде. Нужен был не меньший срок, чтобы убедиться в том, что смотреть в Клайпеде абсолютно нечего. И наконец, после последних двадцати километров пути - Паланга: неизменный собор из красного кирпича, деревянные виллы за низкими оградами из металлической сетки, сосновый лес, дюны и - море. По-литовски "юра". Я ужинал в ресторане "Юра", в то время как мой чемодан с притороченным к нему этюдником уже был устроен в четвёртом корпусе 1-го санатория. Это было 31-го июля.

Я начал жить в санатории. Днём немножко загорал, после полудника играл в волейбол. Но вечером - все словно куда-то прячутся. Пустынные аллеи и улицы, некуда деваться. Значит - в комнату, читать и спать. Читается плохо. Погода испортилась и стало совсем невмоготу. Влажные дорожки сосново-дубового парка, холодные немые дюны. Одиноко хожу по окрестностям с ненужной книгой подмышкой. Тишина, однообразная красота. Высокая трава, пушистый мох мнётся под ногами, как перина. Это уже не парк, а лес, за которым где-то справа шумит море. Да, тут есть где погулять вдвоём... С досады я ложусь на спину, подстелив мою старую неизменную кордовую куртку, и смотрю на абсолютно неподвижные верхушки деревьев. Странно, почему то, что в другие времена казалось такой желанной мечтой, мечтой о полном покое и бездельи на лоне природы, теперь совершенно не является привлекательным. Лежу и пытаюсь физически ощутить, что это место земли, под этим именно небом, находится на расстоянии тысячи километров от моего дома. Ощутить не удаётся.

Лежу и молчу. Молчать приходится уже много дней, хотя говорю я, как всегда, немало. Но всё же - молчу, изливаясь про себя в хаотических монологах, отзываясь на новые впечатления "едкой" сатирой или меланхолической лирикой. Нервы натянуты. Мозг работает напряжённо. Или головной мозг, или, может быть, спинной. Не знаю. Ничего не знаю, кроме того, что мне мучительно скучно в этой пасмурной Паланге.

 Волейбол занимает всё большее место. Я - почётный игрок на санаторской площадке, снискавший уважение за артистические прыжки и эффектные удары. Волейбольная площадка - самое оживлённое место в санатории. Здесь собираются игроки, постоянно ждущие своей очереди, и просто зрители и болельщики. И я - крупнейшая величина.

Игра с командой 2-го дома отдыха. Я - капитан своей команды, без возражений отбирающий и расставляющий игроков. Выхожу и пожимаю руку капитану домотдыховцев. Высокий и крепкий парень, худощавый и чёрный, я перед ним ребёнок. У них в команде всё мощный молодой народ. Но мы их быстро и с треском разбиваем. Я сажаю удары, валяюсь по земле. Кругом стена шумящих зрителей. Игра выиграна, меня впервые в жизни осеняет спортивная слава. Чокаюсь чашкой пива с капитаном их команды. Расстаёмся друзьями.

 Значит, так пришла эта самая спортивная слава и её законный спутник - успех у женщин. Я обнаружил это сразу после ужина, когда вышел из корпуса, вымытый и гладко причёсанный.

Обо мне с каким-то парнем говорит черноглазая смуглая девушка в зелёном платье. Чёрные косы заколоты вокруг головы. Я её заметил во время игры. Теперь восхищение моей игрой выражается мне лично. Сколько я вешу, наверное тридцать килограммов, ведь такая лёгкость... Неужели шестьдесят? Куда сейчас идти? Танцы во втором доме отдыха? Где это? Вы знаете? Вы тоже туда? А в нашем санатории танцев не бывает? Рояль есть, но нету нот, какая жалость! А то я от них бы не оторвалась. Мне ведь больше ничего не надо. Любые ноты, прямо с листа. Да, в консерватории, но не фортепьяно. Но это между прочим, а основное - университет. А вы в техническом?..

Невзрачный Павлик нудно пытается рассказывать невесёлую историю своей жизни, историю с замученным отцом, фронтом, ранениями, которую никому не охота слушать. В доме отдыха уже сидит в сумерках большая компания санаторских гостей, меня приветствуют хозяева. Песни и шутки. Уже для меня многие лица выступили из общей массы, окружавшей меня все эти дни и различаемой лишь по пёстрым пижамным штанам или другой какой-либо примете. Я не один. Я в компании. Я пришёл с девушкой и стою рядом с ней.

 Танцы под аккордеон на теннисном корте. Она больше не хочет танцевать с Павликом; говоря по секрету, он танцует отвратительно. А вы совсем не танцуете? Плохо? Не может быть. Ну, не стесняйтесь. Здесь всё равно темно.

Танго после двухлетнего перерыва. Что же, очень хорошо и красиво, только надо смелее. И какой-то незнакомый стиль, здесь так не танцуют. Это я виновата, я всё время сбивалась... Хорошо, я вас буду теперь учить танцевать. А вы меня научите играть в волейбол? Это трудно? С чего надо начинать? Утренняя гимнастика? Хорошо, я тоже завтра в пол-восьмого пойду купаться в море. Холодно? У вас вода теплее? Где это у вас? Украина? Киев?

На корте пыль. Танцы вместе с музыкой переносятся на лесную поляну по другую сторону шоссе. Здесь совсем темно. Мы не танцуем и можем уже идти домой. Через лес или по шоссе? Лесом ближе. Заблудиться не страшно? Вдвоём со спортсменом - не страшно. Музыка из-за деревьев звучит гораздо лучше. Несколько тактов вальса на гладкой лесной дорожке. Который час? Спичек нет, нельзя разглядеть. Плохо быть некурящим. Мы, кажется, вышли не туда. Где мы находимся? Надо, наверное, идти по этой улице... Да, правильно, отсюда уже недалеко.

 ...Душная ночь, плохо спится. Жарко, неудобно лежать. Ночь с 6-го на 7-е августа.

Назавтра утром - возле дюн, у выхода на берег. После завтрака - возле столовой; Тамара задержалась, с кем-то разговаривает. Погода хмурая, делать нечего целый день. Но вдвоём можно хотя бы поговорить. Я больше рассказываю, она больше слушает, хотя сама она очень жива и разговорчива. Рассказываю обо всём, что прийдёт в голову. Виденное, слышанное, прочитанное, продуманное и пережитое. "Может быть, надоело?" - "Нет, нет, говорите, вы очень необычно и интересно рассказываете..."

По дороге на почту, в парке, на главной улице, возле волейбольной площадки... Возле столовой всегда сидят и стоят группы людей, она всегда там, если я задерживаюсь в столовой.

Тамара. Закончила четыре курса Вильнюсского университета, остался диплом. Родной язык литовский. Кроме того - русский, польский, нкмецкий и караимский.

Я уже давно хотела вас что-то спросить. Только ответьте честно. Не пугайтесь, ничего страшного. А то у вас сразу сделалось такое лицо... Нет, серьёзно... Может быть, вы из вежливости ничего не говорите и столько времени со мной... Может быть вам надоело или неинтересно, а я так нахально... Нет, вы не думайте, я как раз такая, что я люблю прямо говорить... Это я потому, что ведь нельзя же быть такой эгоисткой... Так что вы честно скажите.

Инцидент исчерпывается моими холодно-вежливыми фразами, но исчерпывается не до полной глубины, оставляя прежнюю какую-то странную атмосферу. Как будто не идёт день за днём. Всё время так, как будто мы пять минут назад познакомились. Хотя сказано уже немало и пройдено немало аллей.

Через день - вторая игра с домом отдыха, усиленно это время тренировавшимся. Я спокойно ожидал поражения.

Наш санаторий с сеткой и мячом уже тронулся в путь через лес. Я, с плавками и расчёской в кулаке (на моих штанах нет карманов) подхожу к уединённой скамейке.

-          Идёмте, Тамара.

-    Я не пойду.

-    Почему?

-    Надо иметь совесть.

-    Мне?

-    Нет, мне. Нельзя навязываться всё время.

 -  Ах, вот что... Ну, что это за разговоры, даже странно, идёмте - и всё.. Ведь вы же будете болеть за нас?..

...Нету даже полной команды, игроки куда-то разлезлись, как тараканы. "Игроки", пижамная бригада... сборная команда с дамами... А там - парни из Каунасского политехнического, участвовавшие в розыгрыше Литвы.

 Взвинченный и злой, натягиваю сетку вместе с их долговязым капитаном. Альгирдас, приятный парень. Чорт возьми, кто у нас будет играть? Наконец-то набрали команду. Ищу свои плавки с расчёской, где-то оставленные перед вознёй с сеткой. Они у Тамары, и мне немного неловко.

Игра. Страшная пыль, пот, грязные волосы падают на глаза. Преимущество домотдыховцев налицо. Сделать ничего нельзя, как ни бросайся. Зрители завывают после каждого удара, аплодирует попеременно то санаторий, то дом отдыха.

 Эх, шантрапа, не умеют ни принять мяч, ни подумать во время игры. Проигран первый сет. Идёт второй. Слава богу, хоть иногда набрасывают на удар. Хорошо... Мяч свечкой идёт возле самой сетки. Разбег, прыжок, замах... По ту сторону взмывает за сеткой громадная фигура Альгирдаса. Мяч с силой ударяется о его ладони и падает за моей спиной. Где страховка?! Разве можно так играть? Да и где мне пробить этих верзил, они ставят двойной и тройной блок, они специально тренировались... Снова проигрыш. Играем третий сет. Я задыхаюсь, но удача на нашей стороне, зрители рвут и мечут. Счёт головокружительно растёт под непрерывные крики и аплодисменты. После каждого почти удара я мельком смотрю на живые чёрные глаза Тамары. Сет выигран. Я измотался вконец. Четвёртый сет начинается хорошо и кончается разгромом. Быстро пожав руку Альгирдасу, я иду к крану мыться, и позорный букет цветов вручается команде без меня.

Возле водопроводной колонки много народу. Кто-то моет мне спину, другие наперебой высказывают волейбольные соображения. Я замечаю Тамару. Она протягивает мою расчёску: - "Я пойду, ведь ваша команда приглашается здесь на ужин..."

На "банкетном" столе возле каждого лежит пачка сигарет и спички. Ближайшую коробку спичек я взял с собой. Я долго не задерживался и ещё застал Тамару возле столовой.

-          О, я думала, что вы там будете допоздна...

-    Мне там нечего делать. Вот, возьмите, спрячьте спички.

-    Зачем это?

-    Они ведь нужны мне. Вернее - нам обоим...

Её глаза заблестели смехом. Значит, это спички специально для того, чтобы можно было смотреть на её золотые часики поздно вечером после отбоя, когда мы бродим по тёмным аллеям или сидим рядом на дальней скамье.

Ещё один день. Дождь. После ужина вестибюле столовой Тамара отзывает меня в сторону. Стоит рядом, странно молчаливая, с неспокойным взглядом. - "У нас за столом свободное место, пересаживайтесь к нам... Вы не хотите, да? Я так и знала..." - "Тамара, вы знаете, как бегают на длинные дистанции? Никогда не начинают в полную силу, распределяя свои возможности на весь путь наиболее выгодным образом. Это самое важное - уметь держать темп..." - "Понятно, значит, надо держать темп. Спасибо за эти слова. Надо уметь себя держать." После паузы я неуверенно говорю: "Кажется, дождь слабее. Надо идти. Идёмте?" Она молча быстро срывается с места и выбегает в двери раньше, чем я кончаю фразу. Когда я вышел, она уже свернула направо к своему корпусу. Мне налево.

Ещё день и ещё один. Я прекратил игру в волейбол, дав в этом обещание Тамаре - она говорит, что я и так худой, мне нельзя столько прыгать. Учить её играть бесполезно, у неё нехватает "удара", чтобы перебросить мяч через сетку, её изящная фигурка кажется на поле такой маленькой и неуместной... Смеётся и шутит с парнями, болтая нараспев по-литовски. Танцуем танго. Я краснею от досады, так как выдаю здесь себя с головой. Тамара поднимает брови, улыбаясь удивлённо: "Вы послушайте, Миля, нельзя же так, ваша девушка не сможет так танцевать. Вы не бойтесь прижать девушку к себе..." Ну вот, дождался таких наставлений. Пусть танцует с настоящими кавалерами. Зачем ей связываться с ребёнком?

Но чорт возьми, я не могу не быть возле неё. Полдня, нарочно проведенные у себя в корпусе, выматывают нервы. Я должен пойти к площадке, издали ещё увидеть её смуглое чёткое лицо, чёрные глаза. Должен быть рядом с ней. Но она оживлённо разговаривает с другими. Много видных парней. Вот досада, ещё ревности нехватало. На вечер в доме отдыха она надела шёлковое синее платье с белой отделкой. На груди в вырезе платья - голубой камушек на тонкой золотой цепочке. Какая-то дурацкая самодеятельность, но ей нравится стоять и смотреть из-за спин. Обязательно хочет подозвать длинношеего Юлика и поговорить с ним - "он такой славный"... Этот сопляк ещё не кончил школы, но танцует превосходно. Благоговеет перед моим волейбольным "талантом" и новорожденным басом любезничает с Тамарой, поднося ей веточку из ягод рябины. Я выхожу из зала. Лучше сидеть здесь, на скамейке недалеко от входа, в темноте. В свете дверей заходят и выходят люди, внутри смеются и аплодируют. Буду сидеть, пока она не выйдет, сама или с кем-нибудь. Несмотря на дрянное настроение - тихий лейтмотив полноты земного существования. На скамейку садятся и уходят, время идёт. Вышел Юлик, покрутился, отыскивая ребят из своей комнаты. "Чего вы здесь сидите?" - "Жарко." - "Ну, я пошёл, до свидания." - "Всего хорошего."

И вот Тамара. "Что это вы тут? Идёмте, уже там народу меньше, сейчас танцы."

Вальс-бостон. У стены стоит Игорь, с которым я познакомился в первые дни на пляже. Киваю радостно. Хороший парень, наконец-то я его ещё раз встретил после вечера в курзале. Подвожу его к Тамаре. Сегодня он сам и что-то немного молчалив. Он танцует очень хорошо, Тамара приглашает его на дамский танец. А я учу её плясать краковяк и ленинградскую польку. Нам весело. Она протягивает мне веточку рябины. "Нет, я её не возьму, это вам подарок." - "Вот вы какой..." - и протягивает мне цветок шиповника, сорванный по дороге сюда. Он пахнет замечательно. На пути домой я всё время держу его у лица. Мы идём втроём по шоссе. Ночная тишина действует на срывающийся разговор. "Дайте же и мне понюхать ваш цветок." - "Нет, не дам, раз он теперь мой." - "Ну, на одну минутку..." Я отдаю не сразу. И недолгим соприкосновением рук, оказывается, можно передать очень много, даже то, что ещё не оформилось в слова и фразы. Цветок возвращён, но что-то уже передано и понято. У первого углового фонаря Тамара замедляет шаг. Значит, мы пойдём дорогой налево. Приветливо прощаемся с Игорем и сворачиваем в эту неосвещённую улицу. Улица идёт к морю, упираясь в продольную аллею, на которой хорошо слышен шум прибоя. Здесь в нишах из кустарника стоят скамейки.

Я сижу, вдыхая чудесный запах маленького цветка. "Ну, так дайте же и мне." - "Только в моих руках." Возле моего лица туго заколотые блестящие волосы, моя рука тихо ложится на спинку скамейки. Тамара выпрямляется. Шероховатая, тонкая ткань плаща быстро согревается под рукой. Наверху звёзды. Большая Медведица и Малая, а вот Млечный путь... Кому всё это интересно? Я замолкаю, слушая шум прибоя. Какие у меня холодные пальцы... Нужно их растереть, чтобы они согрелись. Левая рука здесь, а правая - из-за её плеча... Но под регланом теплее. Пальцы надо согреть обязательно... Скользит шёлк синего платья с белой отделкой. Нежнее шёлка щёки и губы... Тонкая золотая цепочка на шее и прозрачный голубой камушек...

О чём-то я всё-таки рассказываю, касаясь губами волосков около заколотых кос. "Вам холодно, Миля? Вы вздрагиваете" - "Нет, это не от холода." Шумит море и ясно светит луна, всё так конкретно и так странно. Её руки вокруг моей шеи - это нечто совсем особое, не знаемое раньше и даже не осознанное со всей полнотой... Ладонь на моём виске, на щеке... "Какой вы худенький... Нельзя вам играть в волейбол." - "Что же, не надо ещё раз играть с домом отдыха?" - "Не надо проигрывать..."

 Зачем-то в этот раз я рассказал ей про моего брата.

Это было в ночь с 11-го на 12-е августа.