БОНТАШ

Продолжение первой тетради

Начало третьего! Бегу спать.

31 марта.

Тогда, 28 числа, в воскресенье, началась настоящая весна. Выйдешь на улицу - в дом невозможно зайти. И немножко, чуть-чуть, неспокойно.

 Герка звал в концерт. Играла Гринберг. Но сердце что-то к этому не лежало. Был ещё в читальне вечер, посвящённый Горькому, туда шёл Некрасов. Куда пойти? А пойти куда-нибудь хотелось. Поколебавшись, пошёл в читальню и отсидел нудноватый доклад о Горьком, посреди которого вдруг явился Герка. Он категорически предъявил ультиматум: или я сейчас же иду с ним в филармонию (концерт начинался в 8, а сейчас было 7), или он уходит. Я осмотрелся: кучка незнакомых ребят сидела в пальто и слушала каких-то чудаков, декламировавших детские рассказы Горького для малышей. Я попрощался с Некрасовым, и мы вышли. На дворе стало ещё лучше. Темнеет и пахнет весной. И всё ещё не лежит сердце к филармонии.

Заходя в зал, я рефлекторно оглядел ряды и балкон. А сев на место, заметил у задней стены стоящих Крымского и М. И мне уже не было скучно. А слушая в слегка выведенном из равновесия состоянии первый концерт Чайковского, я почувствовал, что я на своём месте. И рядом сидел Герка, со щетиной усов и бороды на физиономии, тот самый, который в первом классе ревел из-за всякой дряни и с большим достоинством на переменах изображал из себя автомобиль.

 Выходя в антракте, я встретился с М. Мы приветливо раскланялись. Спрашивается, сколько можно?

 На следующий день - в консерватории исполняются три скрипичных концерта Баха. Бах - мой идол. Мы пошли с мамой. Страшно видеть, как она задыхается и должна то и дело останавливаться отдыхать. Народу была масса, все места заняты. Мне всё же удалось найти маме место и устроиться самому, но не рядом. А возле мамы, оказалась её знакомая учительница музыки, Эмилия Львовна.

 Бах явился во всём своём величии. Что за звуки, что за сплетение этих звуков в дивную, точную и могучую многоголосую мелодию! Смотришь на скрипки и расширяешь дико глаза, не представляя себе, как можно человеку создать такую нечеловеческую гармонию...

Крымского я увидел сразу, а М. - в антракте. Меня это уже не удивило. М. разговаривала с Эмилией Львовной. Потом, подойдя к маме, я геройски спросил Эмилию Львовну о ней. Она окончила муз-семилетку, учится в вечерней консерватории, очень способная.

 Мы с мамой медленно шли домой. Сперва нас обогнали М. с Эмилией Львовной и ещё какой-то дамой, затем Крымский с каким-то парнем. А мама мне сказала, что они договорились с Эмилией Львовной, чтобы я в среду в 3 часа дня пришёл в вечернюю консерваторию, нашёл Эмилию Львовну и сыграл ей какую-нибудь инвенцию Баха и этюд. Узнав о том, сколько и что я играю, она сказала, что это очень большой успех, но если только я это действительно играю, а не кромсаю. А я сильно боюсь за последнее.

9 апреля.

 Как это ни странно, но уже четвёртая четверть. Четвёртая четверть десятого класса. Довольно сильно (и довольно противно) пахнет экзаменами. И времени очень мало. Хочется всё, а нельзя ничего. Сегодня мама говорила, что я неразвит, некультурен, у меня ничтожный круг интересов, узкий кругозор, в общем - я не в её вкусе, и она в отношении меня умывает руки. Я слушал и по возможности молчал.

Плохо было бы целые дни читать замечательные книги? Или заниматься спортом? А рисование? А языки? Но где взять время?

11 апреля.

Сегодня раскрылись почки на каштанах. Очень тепло. В бушлате даже жарко. Уже переписываем билеты к экзаменам.

20 апреля.

 Деревья уже с листьями. Парки нежнозелёные. Но жарко, слишком жарко для апреля. Возвращается трудоспособность, прошло короткое мучительное время ранней весны.

 Грозно надвигаются экзамены. Работы очень много. Я начал повторять билеты. Такие громоздкие, обширные, трудоёмкие, не знаю, как справлюсь. Думая про экзамены, стараюсь не волноваться. Купил справочник для поступающих в вуз.

2 мая.

 Уже зацветают каштаны. Совсем тепло, тепло по-летнему.

 Экзамены уже поглотили почти всё, заполнили весь горизонт. Это, как выборы: слабые зачатки кампании проглядывают задолго, за несколько месяцев до дня выборов, потом шум всё нарастает, в последние дни становится оглушительным, доходит до апогея в положенный день - и назавтра всё забывают. Остались считанные дни. Я надеюсь на медаль, в тайне от себя - на золотую. Всем я твёрдо заявляю, что на медаль очень мало надежд, что это почти невозможно.

Вчера на демонстрации я видел её. Физиономия в веснушках. В очках ещё ничего, но без очков... В общем, редкая красавица! В чём же сила? Или, может быть, это случайное, ложное впечатление? Вообще странно: я видел не одно красивое лицо, а оставляют впечатление некоторые совсем заурядные лица. Я их все помню... Ум? Интеллигентность? Случайность?

Вчера прилип к компании Сашки и Герки Бильжо, Фимы Кроссена, Мити Малинского. Прошлялись до пол-двенадцатого, еле дошёл домой и повалился спать. Это в общем-то мой круг, но тоже что-то не то. Наверное, из-за моего характера тяжёлого. Я решил раскрыть и раскусить Фиму Кроссена. Вчера начал. Трудно будет. Своеобразный тип.

15 мая, 5 часов дня.

 Сегодня закончился последний день моей учёбы в средней школе.

 Не стану описывать лирических мыслей и ощущений в связи с окончанием учёбы в школе, последним днём сидения за партой в качестве ученика. Каждый своим воображением с лёгкостью восполнит этот пробел. А у меня всё это вышло как-то нерадостно и незаметно.

 До первого экзамена осталось 4 дня. Четыре дня!!!

18 мая.

 Послезавтра экзамен по русской литературе, сочинение.

Как-то притупилось чувство азарта, волнений, переживаний, в глубине понемногу рождается бесшабашное безразличие. В аттестате четвёрки по украинскому языку, письменному и устному, и по военному делу. Ну и чорт с ним, не сдам на пять - так и не сдам, как только получу первую четвёрку, буду готовиться спустя рукава, и неужели не выдержу экзамены в вуз?! Кажется я, после долгих терзаний, окончательно приговорен к КПИ, механическому факультету. Ну что ж, будем строить машины...

 Ах, Хрыстя, Хрыстя, люба Хрыстына Павливна! Сколько раз ты копала мне ямы, сколько раз я, в конце концов, брал тебя штурмом; мне кажется, ты не могла не признать моего упорства, моей силы! Да, мы враги, но мы и друзья. Я признаю твой ум, Хрыстя, и даже твоё благородство, ты никогда не пакостила, не гадила в решающую минуту. И если в этой последней битве проиграю я, то вина моя, ты сражалась честно. Позор падает только на меня. А может, ты тайно и благоволишь мне, сурово, но отечески воспитываешь меня, а?

Но оставим это. Другие важные события встают заревом на мировом горизонте и привлекают наше возбуждённое внимание. Свершается необычайное. Ожидаемое восемнадцать тяжких веков всеми блудными сынами несчастной Иудеи! Возрождается еврейское государство. Стальной голос Левитана объявляет всему миру о признании СССР Временного правительства государства Израиль. Исторический момент!

Шутки в сторону, хоть мне это и пятая вода на киселе, а приятно.

Нет, не Палестина моя родина!

21 мая.

Вечером 19 мая мне уже нечего было делать, я пошёл к Герке. А Герка волнуется, мечется. Мы пошли звонить по телефону, узнавать предполагаемые темы, и чем больше он волновался, тем спокойнее и веселее был я. Расстались в двенадцать. Я думаю, весь город не спал в эту ночь. Дождём сыпались темы, варианты тем, комбинации тем, кто-то должен был принести, где-то вскрывали украденный пакет, куда-то звонили по телефону...

А я спокойнейшим образом продрыхал всю ночь, утром чудесно позавтракал и с запасным пером и цитатами из Маяковского в кармане зашагал в школу. Ребята собрались. Минут за пятнадцать до начала мы узнаём темы, те темы, о которых устали говорить по всему городу ещё четыре дня назад! Кто же мог ожидать их, ожидать такого тупоумия? Я выбираю Чернышевского. Заходим. Садимся. Каждый отдельно, на партах приклеены фамилии учеников, как на заседании Организации Объединённых Наций. За мной на одной парте (что является нарушением установленного ГорОНО правила) - места для Мильмана и Карпухина из 10-го “А”. У меня папины часы. Времени дано 5 ч. Начинаю спокойно писать. Время идёт. Я пишу. Проходит час, два, три. Я тороплюсь закончить, руки дрожат. Три с половиной часа. Я начинаю лихорадочно отлинеивать поля чистовой. Переписываю. Мучительно медленно. Остаётся пол-часа и три четверти сочинения. Какой-то ад. Директор призывает кончать и сдавать. Многие сдают. Я пишу. Время кончается. Директор громогласно велит сейчас же сдавать работы. Буквы прыгают, рука не слушается, сердце колотится. А когда проверять?!! Но всё же я не один. Ещё пишут Лозицкий, Камраз, Потиевский, ребята из 10-го "А". Что с того?! Проходит ещё пол-часа в этих мучениях. Директор уже стоит у дверей, отказываясь оставаться и принимать работы. Кое-как кончаю, в полусознательном состоянии, начинаю бежать, мчаться глазами по строчкам. У ребят забирают недописанные работы. Надо мной стоит ассистент. Буквально, какой-то бред. Вот поднимаются последние, я иду к столу и кладу свою работу. В чаду выхожу из зала, иду вниз, зачем-то покупаю булочку, выхожу на улицу, иду прямо по лужам. Возвращаемся с Копальником. День редкий: то солнце, то тучи, вдруг дождь при солнце, через минуту сухо, свежий ветерок. А внутри рана.

Такой конец! Всё, надеяться не на что. Позорно выбыл из розыгрыша после первого же тура. Напрасно погублено время. И большая радость родителям.

22 мая.

Грустно. Всё отравлено этим тонким ядом, смесью отчаяния, боли за прошлую борьбу, раздавленного честолюбия, злости из-за в тайне злорадствующих, обиды за родителей. И всё это вместе собрано, приглушено, сплавлено в тяжёлый ком, заложено мне в грудь. Грудь болит, камень тянет к земле. Моментами успокоишься, как будто ничего уже нет, а потом снова чувствуешь внутри эту тяжесть.

 И погода такая странная, то дождь, то солнце, неспокойный, порывистый ветер...

Герка, Некрасов по привычке выплёвывают обнадёживающие реплики, ободрения. А мама нарочно уверенно и решительно заявляет, что у меня - пять. Но слишком прозрачно. Мама хочет ободрить, развеселить меня. Лучше бы этого не делать. Ведь шевелится внутри скользкой и живучей гадиной эта подлая надежда; резкие скачки от надежды к безнадёжной грусти рвут всё внутри.

 Плюю на всё, готовлюсь спустя рукава, просматриваю программу приёмных испытаний в вуз и валяюсь на тахте.

P. S. В Палестине дела тоже табак...

Через два дня устный русский.

25 мая, днём после экзамена. 4 часа. Жарко. Голоден. Один дома.

Начиная этот дневник, я думал, что он поведает когда-нибудь о существенных событиях, очевидцем и участником которых я был. Но этого пока не случилось и, кажется, не случится, потому что я слишком поздно начал его. "Счастливая, незабываемая пора детства", страх до боли в животе (не забудьте, в девять лет) от первого воздушного налёта, воя сирен, мрачной стрельбы в темноте ночи, от мрачного голоса диктора по радио; уход из дому с корзинкой в руках, раскалённые теплушки, чужая захолустная станция, бескрайная степь, арбы, лошади, навозная деревенька, кизяки; октябрьские ветры, жгучий мороз, на котором, извините за выражение, моча мёрзнет на месте, ужас вражеского наступления и одинокой затерянности; зима, метровый снег, засыпанные избушки, станция, кошмарная (на всю жизнь) посадка ночью на поезд, долгая-долгая дорога: по сторонам всё меньше снега, тёплое дыхание Средней Азии: первые ослы, первые верблюды, бескрайняя степь; ясная, тёплая декабрьская ночь на ташкентском вокзале; Ташкент - самая чёрная (пока) страница моей жизни... не хочется писать; Киев - ещё не остывший от военных событий, новые горечи, новые радости (слабоватые); и всё это - на грандиозном фоне мировых битв, сотрясающих землю.... - как видите, всё это в прошлом.

А если вас интересует героическая борьба евреев за Израиль, сложный клубок советско-американских отношений, виды на урожай и на новых Героев Социалистического Труда, новая пьеса Корнейчука, новые лауреаты - к вашим услугам архивы "Правды" за 1948 год.

Сегодня состоялся экзамен по русской литературе, устный. И всё прошло, как часто уже проходило, и дай бог, чтоб и в будущем так же, т. е. не давали договорить ни одного вопроса. Так что, я думаю, 5 в кармане. Но и ещё одно: я шопотом спрашиваю Дору Сергеевну (она в комиссии): "Что мне по сочинению?" - "Пять." - "Пять?!!" - "Да." - "Точно?!!" - "Да". Ну, как вам это нравится? Конечно, ничего ещё наверняка нельзя говорить, может быть она не знает точно, может быть ещё в министерстве... и т. д., и т. п... Но всё-таки!

 Сегодня весь день уже пропал, потрачен на ерунду, на скидывание с окна груд книг по литературе, уже ненужных, а до алгебры - только два дня. Но - ничего.

27 мая.

 Просматривая сборник тургеневских повестей, натолкнулся: "Жид". Смешного, алчного, жалкого и трусливого жида солдаты вешают за шпионство. Прекрасная молодая жидовка любит русских и благоговеет перед ними, но ещё больше любит деньги. Вытащить бы за бороду этого великого классика из его священной могилы и ткнуть, как нагадившую кошку, в потрясающие сегодняшние события! Может быть, он бы увидел всё геройство и величие кучки жидов, дерущихся, как львы, против семи государств, увидел, как войска этих трусов уничтожают тысячи своих врагов, не оставляют без боя ни одной пяди иерусалимской улицы, взрывая за собой дома, погибая там вместе с врагом. Я не Эренбург, я написать об этом не могу. Но факты говорят за себя.

 А здесь - Пушкин со "Скупым рыцарем", Гоголь с "Тарасом Бульбой", Тургенев, Чехов со "Скрипкой Ротшильда" и ещё кое-кто - какая богатая галерея антисемитов! И я горжусь, как и всегда, но теперь - особенно горжусь тем, что я еврей, сын великого народа со скорбной и славной историей, народа, великого и в труде, и в науке, и в искусстве, и в политике, и в битве.

 Уже сдано два экзамена, осталось ещё... одиннадцать. Но уже сильная усталость, вымотался. А результаты - чорт знает, что ещё будет. Завтра письменная алгебра, а я сегодня вечером хочу идти на симфонический в Первомайский. Позавчера я был там, пошёл с Некрасовым. Пришли мы слишком поздно, скамейки были все заняты. Я нашёл себе место, он устроился возле наших ребят. Я в антракте подошёл к ним, спросил его - как? Он сказал - очень. Не знаю, правда ли, я сам не всегда и не на всём могу сосредоточить внимание, особенно на всяких "анданте", которые я вообще недолюбливаю. Я же сразу увидел, в нём есть задатки культурного человека, он может быть выше среды, в которой он находится.

28 мая.

 Дивная погода: бурные дожди, солнце, ветерок, облака - всё меняется, несётся друг за другом с праздничной быстротой, намекая на роскошный урожай.

 Тёплая тёмная ночь. Я иду по почти пустой улице, звонко щёлкают по тротуару, как копыта, каблуки моих новых туфлей. Завтра письменная алгебра. Поднимаюсь по чужому парадному, стучу. Меня проводят на громадный балкон. Стол, яркая лампа и несколько серьёзных физиономий. Предэкзаменационная ночная штаб-квартира. Возле балконной двери телефон. Звонки, разговоры, приходят ещё ребята, горячее обсуждение задач, поиски правильного варианта. Тут и сосредоточенный Некрасов, и бесшабашный Тюха, и сардонический Лозицкий, и суетный Бенюмов, и неразлучные Поддубный с Портнягиным, и один из тех двух парней, которые в 57-й школе на вечере потрясли меня танцем, и ещё какой-то красивый юноша из 131-й школы... И над всеми нами, над маленькой яркой лампой на балконе - большая и глубокая майская ночь...

Бенюмов, "хозяин квартиры", надрывается по телефону. Мы стоим кругом, с напряжённым вниманием следя за ним. Я смотрю на эти знакомые, освещённые боковым отблеском света, лица. Они спокойны и внимательны, на них выступило всё хорошее и исчезло всё плохое. И я думаю: вот сейчас это полная, горячая жизнь. Будет лучше, но будет ли полнее и ярче?...

 ... Час ночи, а может быть, и два. Мы с Портнягиным и Поддубным возвращаемся по пустынной улице. Впереди - освещённый подъезд, толпа, шум. Подходим, останавливаемся. Парни, девицы, "вентиляторы" из лётных школ - с жаром что-то обьясняют, доказывают: "...Коэффициент... дискриминант... двучлен..." Я выхожу вперёд: "У вас какая задача?" - "А вам что надо? Рабочих, врубовую машину, пшеницу?" - "А у вас есть пшеничка?" - "А как же!" - "А вы доказали положительность дискриминанта?" - "Да." - "Что n больше 4m?" - "Да" - "А ну ка!" Я и бойкий "вентилятор" (а может, он и "банан") решительным шагом идём к освещённому подъезду, садимся на ступеньки, он ворошит исписанные листки, Поддубный и Портнягин молча стоят над нами...

Идём дальше. С нами незнакомая девица в очках, сопровождаемая беспокоящейся мамой. Она декламирует своё доказательство, я его опровергаю, она ужасается... Мы все расходимся. Я вижу издали, как маме и девице перебегает дорогу кошка, девица срывается с места и стремится обогнуть испуганную кошку...

...И вот короткая ночь проходит. Мы сидим за партами, погружённые в науку по уши. Окна открыты, и ослепительный летний ливень наполняет зал грохотом и волнами свежего воздуха. Устали пальцы, затекли спины. Вдруг открываются двери, вносятся огромные подносы, и наши официантки из столовой начинают бесшумно расставлять по партам чашки с чаем и блюдца, на которых сидят большие, румяные, посыпанные чем-то вкусным и хрустящим, булочки. Отрывая глаза от работы и впиваясь зубами в пушистое тело булки, я испытываю чувство благодарности к нашему директору и думаю о том же, о чём думал вчера ночью...

...Возвращаюсь домой по просыхающим на солнце лужам. В "Укркондснабе" продают Счастливое Детство по 57 рублей кило. Конфеты... Возле 57-й (женской) школы стоит машина скорой помощи... Хочется спать и жалко спать. Разговариваю с незнакомым толстеньким "вентилятором", тоже идущим с экзамена. Они приняли x4m, но никому не хотел сказать как. А Карпухин сидит с Мильманом. Неужели у них действительно верно? Такое тебе собачье дело...

Костя сидит и уныло декламирует:

-  Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей контрольной по алгебре...

-          А на меня почему-то не действует.

Что нам оставалось делать? Пойти в кино. Вообще, надо сказать, что за время экзаменов мы много бываем вместе, часто заходим друг к другу, совещаемся, готовимся. Но в отношениях наших какая-то досадная неполность, нелёгкость, как-будто какая-то неистребимая преграда, через неё никак не перешагнёшь.

2 июня.

Кошмарная была ночь перед экзаменом. Я метался, обливался потом, задыхался на своём суровом ложе (на полу под пианино). Утром пошёл. Андрей ко всем придирался, представительница задавала вопросы. А меня, по традиции, мариновали до конца экзамена. Отвечал хорошо. Даже не давали закончить.

 Потом говорил с Дорой Львовной. Оказывается, по письменной алгебре надо было делать подстановку корней в уравнение, во всех школах делали. А наш старый дегенерат никогда об этом даже не заикался, никто этого не сделал. Дело - дрянь.

Я теперь богач: у меня и костюм (перелицован и перешит из папиного), и чудесные кожаные туфли "Батя" (папе они жмут), и шелковая рубаха (одна новая из двух старых), словом - целый гардероб.

4 июня.

2 часа дня. Один за столом. Чисто. Солнце в окне. Я зачёркивал на тетрадном листке клетки, изображающие экзамены и промежуточные дни. Уже густо заштриховано 16 дней, 5 экзаменов. И в усталую, но лёгкую после экзамена голову приходит мысль - а что потом, когда ты заштрихуешь все 45 клеточек, все 13 экзаменов, не наступит ли тогда, 3 июля, жёлтая пустота? О, нет, нет! Надо только рано вставать, отдыхать, трудясь: музыка, язык, спорт, рисование, фотография и чтение - читать, читать, горы перечитать; американская литература, классики древнего Востока, поэзия Запада, публицистика, русская литература и - мало ли у тебя пробелов? А кроме этого - ты живёшь среди людей, товарищей, знакомых... Не ты ли задался некоторой целью, составил некую программу? Это и есть жизнь.

Сегодня буду отдыхать, наслаждаясь покоем и здоровьем. Вчера дико болели лицо (простудился в бане), голова, самочувствие ужасное, и это в единственный день перед письменной геометрией! Весь день провалялся в муках, абсолютно ничего не делая, если не принять во внимание полубред на математические темы. Зашёл Герка, сказал, чтобы я пришёл к нему к 9-ти часам. С дикой головной болью домаялся до 9-ти и пошёл. А там - целая гоп-компания.

-  Во-первых, - торжественно заявил Митька Малинский, облокотившись на мой живот и подняв мою руку (дело происходило на тахте), - во-первых у тебя новый пиджак, перешитый из старого папиного, что видно из...

-  Хорошее воспитание, - сказал я, устроившись поудобнее и закидывая голову, - состоит не в том, чтобы не пролить соус на скатерть, а в том, чтобы не заметить, когда это сделал другой

-  Это, кажется, Чехов, не "Ионыч" ли? - спросил Сашка.

 "Дом с мезонином". - Позор для Фимки! "Дом с мезонином" - его конёк, а он не узнал.

Фима состроил мину, исполненную достоинства и презрения. Юрка Шпит заржал.

Было уже три варианта задач, Герка принёс четвёртый и сказал, что пирамиды - это точно. Мы сняли пиджаки, куртки, и работа закипела. Пришли ещё, собралось стадо в девять человек. Стихийно зарождались хоровые песни, устраивались ансамбли, симфонии, джазы, время от времени врывалась скрипка (Юрка) или рояль (Герка), отбивалась чечётка, каскадами сыпались остроты. Голова трещала нестерпимо, но надо было писать, решать. Наконец догорают последние споры, собираются домой. Я поднимаюсь, подхожу к Фимке: -"Ты чего ещё сидишь?" - "Жду, когда Митя обьяснит мне задачу с конусами." Я понял, что это мой "Тулон". Я вытащил ручку и объяснил ему задачу.

Мы возвращались втроём - Митя, Фимка и я. Митька побежал на трамвай, а мы, пройдя наши парадные, пошли, беседуя, по Владимирской. О чём мы только не говорили - о содержательной беседе, об описании пейзажа, о Шолом-Алехеме и Алишере Навои, о Шота Руставели и арабских цифрах, о прогрессе и смысле жизни, о счастьи и несчастьи, о железобетоне и деньгах; и всё было умно, интересно и спокойно. Фимка восхитился моей мыслью о том, что деньги - аккумулятор энергии, и на прощание крепко пожал мне руку и, кажется, пожелал пятёрку назавтра. Было без четверти двенадцать.

А сегодня - экзамен, и конечно - общеизвестная задача с пирамидами. Дураки!

8 июня.

Да, дрянное дело. Грязная история - эти медали, экзамены. Какие-то закулисные дела, тёмные махинации. Отец Карпухина не вылазит из школы, вырывает зубами медаль своему сынку. Геркин папа нажимает все кнопки в его школе. Ходят тёмные сплетни о прошлых годах.

Карпухину дали дописать по алгебре проверку. Таким образом он выезжает сам и режет всех остальных. На золотую медаль надеяться нечего. Плюнуть на всё это и жить спокойно.

Седьмой вальс Шопена. Он у меня в сборнике. Я мучаю десятый. И иногда робеющей рукой дерзко пытаюсь разобрать страничку. Я сам смеюсь над этим, и, конечно, это всё придуманная для развлечения ерунда, но мне он как-то особенно мил. Этот вальс на школьном вечере играла М. Удивительная вещь: идут месяцы, появляются и исчезают знакомые, а эта метка не стирается. Вернее - эта царапина, этот быстрый и лёгкий порез не заживает, он всё время открыт. Вот фантазия!

А что, если взять, да и выучить этот вальс? Постепенно, одной рукой, по кусочкам...

Завтра экзамен по геометрии, устной.