Любовь страшнее войны

3

В роскошном темно-синем костюме жених выглядел так, будто вышел из английского клуба, где истинные джентльмены только что прояснили политическую ситуацию на мировой арене, не спеша запивая утренние новости чаем, обсудили пару-тройку маклеров, рекомендуемых знакомыми с биржи, коснулись темы скачек и договорились сыграть в гольф в воскресенье.

Это было в начале вечера. К концу он преобразился в обычного утомленного жизнью мужика, которому надоело все: терзающий публику джазом оркестр, мелькающие тут и там лощеные официанты, прибывающие журналисты. Родственники Кирилла и скучившаяся возле них элита поглядывали на подруг и дальних родственников невесты, морщили носы, иной раз совсем не таясь и прикрывая их надушенными платочками. Разумеется, в историю о большой и чистой любви никто не поверил: все решили, что отец Кирилла пошел на сделку с влиятельной семьей, которая свои доходы скрывала, прикидываясь приличными налогоплательщиками, возможно даже с криминалом, чтобы покрыть свои темные делишки. О завещании знали лишь самые близкие и теперь косились на попавшего в переплет родственника с жалостью, сочувствием, а такие, как Олег, еще и со злорадством.

Отец, поднявшись на сцену, толкнул душещипательную речь, сказав затем сыну лично:

— Крепись, сынок. Мы должны это пережить.

Кирилл смотрел на танцующую с подружками невесту и пил бокал за бокалом. Приехавший в разгаре плясок друг Кирилла, Саша, который предпочитал, чтобы называли его Алексом, не сдержал восторга:

— Вот это да-а-а! Где ты так провинился, что согласился стать бурлаком для этой баржи?

Кирилл потянулся за бутылкой «беленькой»:

— Все не так плохо, как я думал. Она не глупая, знает, что ее могут прижать за наглость, и сильно не выделывается.

Мимо со стайкой каких-то полупьяных девиц промелькнул Марьян, и Алекс, который был человеком, ожидаемо проводил ягодицы в белых брюках загоревшимся взглядом.

— Осади, — заметил Кирилл, тоже провожая их взглядом.

— Это кто? — повернулся Алекс. — Ты его трахаешь?

— Племянник моей супруги. Пока он и его семейка трахают мой мозг, этого хватает.

— Ты с ним ни разу еще? Не могу поверить! У тебя почти в руках такая соска, а ты ни разу еще?..

Алекс был смазливым — высоким, спортивным, с квадратным подбородком и ямочкой на нем, с томными зелеными глазами и пушистыми длинными ресницами, бабы таких любили. Развязный и циничный по сути, в компании с красотками любого пола он превращался в настоящего рыцаря, галантного кавалера, а после во внимательного и трепетного любовника, о чем Кириллу не раз рассказывали общие знакомые дамы. Благодарили, что познакомил с ним, потому что для Алекса, меряющего сексом любую симпатию и возводящего прелюдию в искусство, любая встреча с женщиной была чудесным откровением, пришествием нимфы, у коей обцеловывалось все тело, вплоть до мизинчиков. Неважно, что потом тот же Алекс ту же нимфу обсуждал на работе в курилке, гогоча над собственными пошлыми шуточками. Мужиков своих он, правда, не обсуждал.

— Ты же не против, если я к нему подкачу? — спросил Алекс с азартом.

— Как хочешь, — пожал плечами Кирилл, оттягивая галстук. — Если получится — я тебе даже руку пожму.

В то, что к Марику тот сможет подмазаться, он бы не поверил никогда. Слишком примитивными способами пикапа пользовался Алекс и слишком проницательным был Марик, который до конца вечера еще не раз выкрикнул ненавистное «горько».

Мать Кирилла каждый раз кривилась и отворачивалась. Вместе с отцом и старшими родственниками они уехали раньше остальных, и тогда невеста совсем распоясалась, заткнув подол платья за пояс, скинув туфли и выплясывая, пока подруги поливали ее пенной струей из бутылок с шампанским. Музыканты заиграли фривольное кантри, Марик, вставив два пальца в рот, залихватски свистнул, и к Ларисе присоединилась вся ее родня, пожравшая все тарталетки с икрой и лососевые корзиночки. Кирилл, приблизившись к Марьяну вплотную, сказал:

— Если ты еще раз крикнешь «горько», я тебе эту бутылку, — он качнул шампанским. — В жопу засуну.

— Тебя это заводит? — хмыкнул Марик, и Кирилл вблизи увидел, что кожа у него не везде белая — на переносице и щеках были рассыпаны блеклые рыжеватые веснушки.

— Я предупредил. Не жалуйся потом.

— Как можно? Я и так оказался в сказке, где Золушка-лентяйка превращается в принцессу, а злой Волк страдает геронтофилией в локальном масштабе.

Марик повернул голову, бегло осмотрел приближающегося Алекса и поинтересовался:

— Сейчас клеить меня будет, да?

— Да, — проворчал Кирилл, отступая на шаг.

— Привет, — улыбнулся Алекс, опираясь на столик рядом с бедром Марика рукой и упираясь второй в бок, так недвусмысленно, что гей-радар захлебнулся бы сигналами даже у натурала. — Скучаешь?

Кирилл закатил глаза, снял галстук и зашвырнул его в кадку с пальмой, придвигая к себе закуску с ветчиной.

— Честно — да, — ответил Марик. — Скучная свадьба. Тамады нет, конкурсов с переодеванием нет, деньги в ползунки не собирают, невесту не выкупают, никто даже не подрался. В чем прикол?

— Вот согласен с тобой! Может, сходим, развеемся на улицу? Покурим? — зацепился за возможность уединиться Алекс.

— Не курю, — улыбнулся Марик.

Алекс позиций не сдавал — наседал с разными предложениями, пока Марик не снизошел до обмена номерами, потом отошел к знакомым, а Кирилл спросил:

— Пойдешь с ним на свидание? Совсем гордости нет?

— При чем тут гордость? — фыркнул тот. — Если кто-то хочет накормить меня ужином в ресторане, то я не имею права ему отказывать. Это невежливо.

Марик, как выяснилось, был не дурак повеселиться: пил наравне с дядьками покрупнее, голос у него был высокий и звонкий, и проклятое «горько» перекрывало все шумы, танцевал с теткой даже тогда, когда остальные уже вяло растекались по стульям. Под утро Кирилл, протрезвев, запихнул невесту в ожидающий лимузин, предварительно притащив на кожаные сидения Алексея, который двигаться уже не мог. Марик сел сам, но взгляд имел крайне рассредоточенный, улыбаясь в пространство. Водитель лимузина, зевая, помог потом проводить семейку в квартиру: придержал за локти невесту, уже жену, пока Кирилл, перебросив через плечо едва весомое тело бубнящего Алексея, открывал дверь. Марик, опять же, зашел сам.

Распихав всех по комнатам, Кирилл, не включая ночника, упал на кровать морской звездой и произнес, глядя перед собой:

— Весело тебе, дед? Вот спасибо! Знай, я на тебя обиделся.

Мелькнули волчьи мысли, вспомнился запах листьев в дедовом парке за домом, то, как старик учил его, пятилетнего, кататься на велосипеде, принес в бумажном пакете жареные каштаны:

— На бульваре купил перед отъездом, — сказал дед, прилетевший из Парижа. — Там их прямо на огне жарят, сразу очищают, потом кожицу не снять. На вот, пробуй.

Кирилл думал, что на вкус похожие на орехи штуковины с поджаренными бочками будут похожи на фундук, но скривился, засовывая один в рот и раскусывая. Подсоленные штуковины были пресными, как картошка, и разочаровали его. Однако те дни и тот вкус ему запомнились, и аллея теперь всегда ассоциировалась с дедом.

— Ладно, — Кирилл вздохнул. — Ты же знаешь, я не всерьез.

Во рту было сухо и мерзко. Хотелось горячего и соленого, или просто соленого. Поднявшись, он выбрался в коридор, припоминая, что в холодильнике оставались корнишоны в рассоле. Не успел дойти до комнаты Марика, как оказался сбит с толку прилипчивым, густым ароматом, взрывающим все первобытные инстинкты своей откровенностью.

Пахло сексом.

Марик не пил.

Но если пил, то старался добраться домой до того, как желание виснуть на любом симпатичном мужике, ластясь к нему и предлагая себя, застит собой весь свет. Однажды так уже случилось на вечеринке у школьного товарища, когда он чуть не соблазнил его дядю, и повторения Марик не желал. Знакомства с проникновением у него никогда еще не было — да, лис берег хвост и все, что под ним, даже когда отключалось человеческое сознание, но это не значило, что Марик был застрахован от случайных неприятностей. Поэтому к завершению банкета он бездумно разглядывал спину Кирилла, стоящего с кем-то из гостей посреди зала, забыв о том, что должен его ненавидеть.

Хотелось на самом деле даже не секса, а ощущения под ладонями твердого мужского тела. Чтобы растечься под ним безвольно и отдаться этим ощущениям.

В квартиру Марик вошел первым, помог тетке добрести до кровати, а сам, решив, что на душ его сегодня не хватит, тоже рухнул на застеленную постель. Потом с трудом сел, скинул на пол рубашку и пиджак, стащил брюки вместе с бельем, упал на спину и потянулся, чувствуя в теле знакомую томность. Алкоголь на него всегда действовал как афродизиак, а сейчас, когда перед глазами стояла широченная спина в синем, рука упала между раздвинутых ног охотно и с одной целью — помучить подольше.

О, этот Дяденька Волк наверняка знал, что делать с такими жадными и бесстыдными, как Марик, очутившись с ними в постели. Он просто обязан был уметь выбивать душу своим… телом, заставляя дрожать под собой. И это, наверное, потрясающе.

Марик всегда держал свои фантазии при себе, никогда не давал никому повода думать, что ему интересен кто-либо в этом плане, поэтому совсем уж наглых подкатов не было. Но наедине с собой он позволял себе все, изучая себя и зная, где себя нужно погладить, а где царапнуть, чтобы от удовольствия ноги свело сладкой судорогой. Поэтому прежде чем переходить к настойчивым ласкам, любил ласкать себя, особенно бедра и живот, переходя позже на шею и кружа ногтем вокруг соска. Пальцы отправлялись в рот и, мокрые, надавливали на маленькие горошины, сжимали их, и острота возбуждения стекала с головки густой каплей.

В этот раз Марик, пребывая в алкогольном кайфе, похоже, дверь закрыл не до конца, поскольку из коридора потянуло вдруг волком. От запаха тестостерона, тяжелого мужского пота, голова закружилась еще больше. Марик закинул руку за спину, обнял подушку, провел языком по сухим губам, а подушечкой пальца по головке, пережидая яркую вспышку внезапной фантазии, в которой обладатель этого запаха толкается в глотку большим и влажным от смазки членом, а затем трахает, поставив на колени.

Под фантазии всегда дрочилось вкуснее всего, и вскоре он вздрогнул, коснувшись гладко выбритых яичек — личный фетиш. Чистая, гладкая кожа была в разы чувствительней. Он еще раз потянулся, урча от удовольствия, весьма халтурно промокнул живот салфетками, залез под одеяло и сразу уснул.

Утро началось после полудня. Из комнаты отца раздавался громоподобный храп, тетка заняла душ, а на кухне Кирилл снова стоял у стола с заварочным чайником. Когда вошел растрепанный Марик в одних боксерах, он звякнул крышкой и вскинул голову:

— Вы блядь, вообще охуели все?

— Ого! — Марик хмыкнул, втянул носом запах размокающих чаинок. — Чего ты такой злой? Похмелье?

— А как ты думаешь? Я не могу принять душ уже час, потому что моя новая жена отмокает в ванне, не могу нормально поспать, потому что твой батя храпит так, что стены трясутся, не могу на кухне посидеть, потому что э… — гневно уставился на Мариковы сдвинутые коленки. — …ты! Какого лешего ты в трусах?

— Надо без?

— Надо в халате хотя бы! Тут посторонние тебе люди!

Марик зевнул, почесал затылок, открыл холодильник и заглянул на нижнюю полку, наклонившись:

— Понятно, чего ты злой! Не жрешь нормально, одни котлеты и пельмени! Я вечером… — дверь хлопнула, ударилась о стену, и он крикнул громче: — …борщ сварю!

Хуже жрущего все подряд мужика мог быть только сидящий на правильном питании мужик, который считает калории в приложении и готовит куриные грудки на пару, лично прослеживая, чтобы туда не просочилось ни капли масла. Поэтому борщ должен был спасти положение.