Безумные гробики

Бордуков

«Болотин же не деревенский забулдыга, ограбивший местную церковь», — Бордуков сидел, как всегда, в Макдональдсе и ждал своего агента. Макдональдс на Тушинской не имел ни одной камеры ни внутри, ни на входе. Тут можно было встречаться, совершенно не опасаясь, что кто-то, или некто, потом придёт и проверит входящих и жующих. Растерянность, страх, непонимание распотрошили его мозг и разрывали маленькую черепушку. — Его же не будешь судить. Да и как судить? Да кто вообще говорит про суд?

Он даже мотнул головой от нелепости этого слова и возможности такого действия. «Разброд и шатания, разброд и шатания,» — зачем-то повторил он слова, засевшие в детстве, сам не понимая, к чему он это вдруг вспомнил.

— Мадам, у вас занято? — четверо молодых людей пытались устроиться рядом.

Бордуков открыл уже рот.

— Какая я тебе мадам? — чуть было не вырвалось у него, но вовремя прижал губы пальцами.

Бордуков совсем забыл, что он теперь женщина.

Дело требовало. Исчезнув как Бордуков, он возродился Анной Игровой. Он принимал гормоны, но и так, даже и без них, никто бы не заподозрил в этой низенькой, плотно скроенной, ловкой женщине полковника СВР Бордукова Андрея, погибшего по пьяни, под колесами поезда во время весенней рыбалки.

Бордуков задумался. Болотина уже можно было не опасаться. Да и Болотину уже можно было не беспокоиться. И не потому, что была пятница. Вряд ли на том свете кто-то беспокоится. О чем-то.

Он оглянулся. Мест было много, но у окна и правда было почти всё занято.

— Да не вопрос, садитесь, жрите, растите нос, — стихами вдруг заговрил Бордуков — Анна. Почему-то вспомнился шмыгающй нос двойника Болотина. Неожиданно подумалось Бордукову об этом носе, как о самости, чуть ли не гоголевском персонаже. — Эх, Николай Васильевич, Николай Васильевич… Кто бы мог подумать, как обернётся ваша история про нос. «Про нос» — это же капли такие… Да мысли Бордукова реально виляли бёдрами. Цитаты выскакивали из закоулков нейронов, как сморчки по весне, он метался между ними в надежде найти подходящую… Подходящую к этому моменту и объясняющую, или хотя бы успокаивающую.

Он закрыл ноут и посмотрел на ребят.

— Пишите? — из вежливости поинтересовались ребята.

— Я? Ах ну да, пишу. Вот вы верите?

Ребята уже дружно разворачивали бигмаки.

— А надо?

— Смотря во что, — Ибрагим засовывал булку-котлету-булку в максимально распахнутый рот.

— В политическое руководство.

— Что?

— Политическое руководство, говорю, как всегда не заценило мой трактат о невозможности полового сношения в ледяной воде. Был накарябан мной после посещения магаданского края.

— А что там делали-то? — пытаясь заглотить необъятное, Сергей взглянул на двери Макдональдса.

— Коллажировал камасутру. Набирал баб из забитых деревень для следующего конкурса красоты, готовя мир к моральному взрыву.

— Дааа, тут ты права, — почему-то перешёл на «ты» Ибрагим, — сюда бы сейчас козла на саксе…

— И ворону с сыром.

— А сыр зачем?

— Ээээ, батенька…. Сразу видно, что ты не был с женщиной в батискафе наедине. О чём нам тогда говорить, — Бордукова несло на поднятых парусах. Нервное напряжение последних дней выплёскивалось в словесном изобилии.

— А лесные эльфы не таскают у тебя кефир из холодильника? — Ибрагим сделал большой глоток колы.

— Только призрак маньячит по дому и саду. Бродит, цепурами гремит. Надыбил, поди, лодочных цепей пару, вот и таскается с ними.

— Ты что, росла на галерах?

— Но молчит, гад, гадким образом молчит, натурально глаза таращит и молчит, — Бордуков понимал, что надо остановиться, но релаксация, блин, глицин действовал. — На галёрах? Да у вас, парни, в голове каша — мёд, говно и пчёлы. Сегодня пятница, а вы…

— А что пятница?

— Ибо пятница, — продолжал вещать Борудков, — а в пятницу я, по привычке, полон ебического задора. А где ваши грудастые первокурсницы с молодым телом?

— Привееет, — мягкие девичьи голоса оглушили Бордукова.

— Вееерааа, — Ибрагим протянул липкие руки к девушке.

— А где Иришка?

— Что, нужна замена?

— Работала ночью? А чего не поспала?

— Да целый день дрыхла. — Вера расстегнула куртку и осмотрелась. — Пусто-то как. Ольга, пошли, возьмём.

— По стаканчику? — вдруг воспрянул Игорь.

— Ты что, уже? А какой повод?

— А что нужен был повод? Как бы то ни было, меня никто не предупредил, и я напился без него. А если уж честно, задавайте вопросы полегче.

— Ага, — рассмеялась Ольга. — Будь уж откровенным до конца — никаких не задавайте.

— Дохтур, Ольга, ты как нельзя кстати, хочу посоветоваться, что делать: зуб мудрости потеет, а на подошве ног начал пробиваться волос, кудрявенький такой. Зимой он кстати, а что потом?

— Будешь ходить голым, — расхохоталась Ольга.

— Я возьму, — кивнула головой Вера. — Тебе что?

— Как король?

— Да. Мне тоже, что и тебе.

— Голый король, ух ты, — Игорь погладил себя по голове. — Я подумал про королевскую корону. На базаре такую оторвали бы с руками. Я продам. Или обменяю её на опиум, вроде как не для себя, а для народа.

— На нашем базаре руки ноги оторвут скорее, — Бордуков снова влез в разговор.

— Ты думаешь, я такой простачёк? Да? Да я уже год из дома не выхожу без топора.

— Вот и порубят тебя потом топором, как Пугачёва.

— Ээээ, я был в другой банде. Так что не знаю таких… И потом, что такое в твоём понимании — понятие ПОТОМ?

— Интересно не это, интересно другое. Что, вправду туда, где я, быть может, приобрёл свою судьбу, я не успеваю. Либо опоздал давно… Такая закономерность порой лишь ушатывает нервы… Иван Пересветов говаривал — коли правды нет, то и всего нет, бог не веру любит, а правду.

— Это что, у тебя сюжет такой?

— Да, да, я не хочу писать про гламур. Показывать своё благополучие и показывать его как можно более благополучней. Гламур. Броский, яркий, тупой. Жить добрыми порывами души, вот смысл, потому что любая глупость — умнее пошлости, — Бордуков уже начинал беспокоиться, что его связной задерживается, и это беспокойство в сочетании с релаксацией усиливало игру слов и их напор. Он от души хохотал сейчас внутри своего мозга, и это приносило ему дополнительную разрядку. — А есть ли оно, лучшее — после того, что было?

— Ничего, — вдруг врезался в их разговор бархатистый голос старого расплывшегося мужчины, — Ничего, — повторил он, подходя вплотную к столику Бордукова и обращаясь к ребятам. — Подаст господь. И мы когда-нибудь пожрём на берегах скалистого Байкала омуля под бархатное пиво.

Оплывший, обрюзгший, он с трудом передвигался в проходе и еле втиснулся между столиком и скамьей.

— Дорогуша, — обратился на этот раз он к Анне-Бордукову, — что же у тебя столики привинчены тут, как в дурдоме?

— Ты что, сам приехал? — Бордуков удивился самоличному появлению тут Вримакова.

— Не утерпел, очень хотелось на них посмотреть, — он протянул Бордукову ключи, положив их на стол, рядом с ноутом полковника.

— Вера, ты что макаешь картошку в молочный коктейль? — Ибрагим с удивлением нарушил поедание продукции американских толстяков.

— Не указывай, что мне делать.

— И я не укажу, куда идти, — рассмеялся Вримаков, сузив и так узкие щелочки глаз и затрясся жирами. — А словечки всё те же в ходу. В мире ничего не меняется.

— Завтра надо у***ь день на роль социальной бациллы, — почему-то вдруг вспомнил Сергей.

— С какого перепуга?

— С какого перепуга? Неужто работать пошёл?

— Ага, как в анекдоте. Надоело сидеть на шее родителей. И что? Поеду, поживу к бабушке.

— Вот это вы зря, пошёл бы работать — резко бы поднялась бы самооценка, — Вримаков решил заменить Бордукова.

— Это на какой сейчас работе можно поднять самооценку?

— Нет, ну почему меня тут так не любят? — Сергей решил покривляться в ответ.

— Кто тебя не любит? — Вера решил его поддержать. — Давай наругаем их.

— А это что, ключи от машины? — Сергей тыкнул пальцем в ключи на столе. — Наркотики перевозите?

— Во, Серёга умеет вопросы задавать!

— Не путай жизнь с порнофильмом, молодой человек, — Вримаков сощурился, стерев глаза с лица.

— Кстати, про порнофильмы, — Вера повернулась к ребятам. — Эти, гермафродиты… — она остановилась и перешла на шепот. — Это же всё меняет. Выходит, вся власть всегда была герычами. В смысле гермафродитична. Там, все эти Александры 3, или второй, все что, выходит, гермами были?

— Может, Временное правительство было не из этих?

— Кто? Керенский, который в женской юбке бежал?

— Значит, все дворяне, вся русская литература, всё это гермафродитное?

— Белый царь мог и рублём пожаловать и лаской, а красный кастрат только пулей.

— Ты про Ленина?

— «Дворянское гнездо», — я всегда подозревала, что с тургеневскими героями что-то не так…

— С гнёздами всегда всё не так…

— Достоевский со своей безысходностью становится понятен… Ну ещё бы… Мечется в замкнутом теле и мужик и баба…

— Баобаб.

Ребята громко рассмеялись. Бордуков поморщился. Разговор соседей его злил.

— Посмотрел? — Бордуков вдруг серьезно обратился к пришедшему. Тот кивнул. — А кто теперь поведёт катафалк? — он махнул головой на огромный джип с затемнёнными стеклами, стоящий чуть в стороне от входа в Макдональдс.

— А что вы не берёте себе продукцию заведения? Иль человечиной брезгуете?

— Мышьяк не потребляем, — Анна-Бордуков продолжал смотреть в то место, где когда-то были глаза Вримакова.

— Круто, это всё меняет, — Ибрагим встрепенулся.

— Остановишься, — Бордуков кивнул на горы картошки и бутеров на столе ребят, — или всё осилишь?

Ибрагим отправил в рот картошку.

— Тогда не кокетничай.

— Что уже о еде?

— О том, что во рту.

— О микробах? — Ольга посмотрела на Бордукова.

— Все вы вата и глина, — раздражение начинало выплёскиваться, он никак не мог обуздать настроение.

— Прости, гончар, я тупой варвар, и не пользуюсь посудой.

— Реинкарнировал? — полковник не сдавался.

— Мадам, — вступилась Вера, — папа и мама не учили вас не разговаривать с незнакомыми?

— Бог с тобой, существо, — Бордуков и не думал отставать. — Я здесь и сейчас добрая и отзывчивая, а вы делаете меня скотом.

— Существую. Значит существо, — миролюбиво отозвалась Ольга.

— Умная мысль. Поздравляю. Животное…

— Живу. Значит животное, — миролюбию Ольги не было предела.

— Жаль мне себя, но немножко, жаль мне бездомных собак, — Вримаков прищурился и покосился на ребят.

— Нет. Правда. Почему они к нам цепляются?

— Всё ползу, ползу, ползу, счастья ни в одном глазу…

— Это стихи?

— Топтал я ваши полсраки…

Ольга и Вера перестали жевать.

— Пол сраки… Странно всё это. — задумчиво протянул Сергей и все прыснули.

— Быдляк, — полковник Бордуков вздрогнул.

— А Ливия?

— Может это реальные революционеры сделали.

— Которые сидели в подполье, как Ленин и Крупская?

— Да. Революционеры.

— Да, брось, альтернативы для того что есть, — не существует.

— А тебе самому никогда не хотелось стать героем?

— Не-а. Я героически колеблюсь вместе с генеральной линией.

— Значит, ты и мыслишь как они, и потому и не видишь ничего дальше своего носа.

— Да, что вы спорите! Болотина уже нет давно. Убили его накануне его дня рождения, — Вера немного повысила голос.

— Интересно, его тоже насиловали перед смертью? — Ибрагим выглядел задумчивым.

Бордуков не отрывал от ребят глаз.

— А тебя это волнует?

— Нет, просто думаю. У кого на него могло встать?

— Может, его, по-простому — на кол посадили?

— А тебе не страшно?

— Чего?

— Ну что, одни убийцы сменили других?

— Ну Болотин же не деревенский забулдыга, ограбивший церковь, чтобы его на скамью подсудимых.

Бордуков вздрогнул, Сергей в точности, слово-в-слово, повторил его мысль.

— Вера, ты гонишь. Болотин –вечно живой. Просто его немного ботоксом подкачали, чтоб не сдулся.

— Да, нет же. Просто вы невнимательны.

— А что революция? Вот ты говоришь — революция. Что ты хочешь сделать с помощью революции, кого ты хочешь привести к власти? Только конкретно — не обобщай, что, типа –«хороших, честных людей найдёшь».

— Конкретно, демократия — ложь, она только для тех, кто ПРИ власти, значит для них возможное перемены — революция… Но и то, не для демократии, а просто без её ширмы…

— То есть, ты призываешь к откровенной диктатуре? Все в ружьё?

— Вот вы спорите. А на самом деле, правит нами какой-нибудь мелкий полковник СВР, человек — два в одном, недоразумение природы, сапоги Эмме Ротшильд облизывает и говно её трубочкой высасывает, когда у неё запор.

— Жить в говне — ваша судьба, — полковник не мог промолчать. — Ничего вам не сделать против тех бандитов, что рулят сейчас.

— Выход — монархия! — нет, Бордуков никак не мог оставить этот разговор без внимания. За столько лет он привык формировать общественное мнение. Целый отдел работал на форумах и сайтах, чатах и блогах. Фальшивые мнения. Информация. Фальшивые блоги, всё это было его рук дело, он лгал и изменялся по привычке, менял ники, форумы, имена. А сейчас его била нервная дрожь.

— Монархия — это возвращение? — ребята клюнули, и взяли его в разговор.

— Ну ладно, допустим, диктатура наступила, и все серьги по сестрам раздали… Эта диктатура чего будет добиваться? Величия России на международных рынках?

— Так такого и не было ни разу, чтобы ПРАВО существовало одинаково для всех. Возьмите тех же гермов.

— Не возвращение, а движение вперёд через монархию. Объединиться под ликом царя… И к черту всё, что против великой России, — Бордуков пытался взять разговор в свои руки.

— А царь какой будет — гермафродит? Кастрат, или белый? — ребята прыснули.

— Диктатором будет Эмма Ротшильд.

— Почему это будет? Она и так правит.

— А мне нравится слово «ликом». Словно он мёртвый.

— Как Болотин?

— Может Эмму тоже зашибли?

— А что дальше?

— Да ничего, поубивают всех, квартал за кварталом, дом за домом. Сначала тунеядцев. Потом старых, потом ненужных.

Бордуков удивлялся. Он даже закрыл глаза. «Квартал за кварталом, дом за домом, семью за семьёй, деревню за деревней. Где взрывать, где травить». Это были его мысли!

— Демократия закончилась вместе с первобытным строем. Когда племя собиралось и выбирали вождя.

— Один мёртвый заменит десять педерастов, которые уже были и тоже сдохли… — с Бордуковым явно происходило что-то не то.

— Мадам, новая инквизиция?

— Я говорю о несбыточной мечте объединения нации под флагом государевым…

— Да не слушайте вы эту мадаму. Не видишь, издевается она…

— Я за республику…

— Гильотинки захотелось? Бог и царь едины. Нация тоже в теме, так что монархия — круто.

— Не иначе из благородных?

— А мне непонятно. Почему это я должен поклоняться такому же смертному как я, который так же срёт в унитазе не алмазами в золотой упаковке… Да кто он такой? Почему я должен выбирать кого-то? Чем он способнее, почему он должен управлять?

— Не должен. Поклоняйся бандосу, который срёт на тебя прямо сейчас, — полковник играл. Он привык играть словами. Это была его работа.

— Достали уже со своей ежедневной брехнёй.

— Хаос.

— Не хаос, а помойка.

— Что же, правда, дальше-то будет?

— Будет заговор молодёжи, которые перебьют всех стариков. И потом пойдут под окнами Эммы с лозунгами — «не хотим больше рожать уродов!» А потом Эмма соберет их на яхте Абрамовича… и всё пойдёт по кругу.

— Послушайте. А папа римский — он ведь тоже гермафродит?

— Кастрат, наверное.

— Интересно, от чего он тащиться?

— А чего тут интересного? Ты видела, сколько детей участвует в их папских церемониях? Вот.

К ребятам подошёл высокий парень к черной куртке.

— Я смотрю, все углы тут зассаны. Границы поделены.

— Круто берёшь, Вася, ты случайно не покусаешь?

Следом за Васей шла неопрятная бабка. Рука в рваной перчатке была протянута к ребятам.

— Подайте бабе Дуне, от вас, сынки, не убудет.

— Кто пустил сюда побирушек? — Бордуков обращался к служащим, где раздавали бигмаки и картошку. — Иди на фик, курва, пока я тебе печень не вырезал, — он почти кричал, и голос его срывался на писк.

— Эй ты, бешенство сейчас не в моде. Чего орёшь? — из-за бабы Дуни появился субъект, возраст и лицо которого было скрыто за неимоверной грязью лица его, чумазого всеми грязями на свете. Ни свитера, ни пиджака на нём не было, руки были синими от холода, а майка, чёрная и летняя, была разрисована якорями и орлами.

— Уберите бомжей, — снова крикнул Бордуков.

— Я смотрю у тебя в том месте, где должна быть попа, лишай стригущий шёрстку съел?

Две молодые девушки в униформе шли к бабе Дуне и субъекту. Тот ловко метнулся к Бордукову и приставил лезвие скальпеля к его горлу.

— Ты знаешь, что такое вивисекция? — в голосе грязного звучала улыбка. — Когда учёные стали изучать животных, то как? А вот так. Положут на стол собаку, шею перережут и давай в ней копаться. Почему так? А потому что мертвые органы уже не те, — он дёрнул Бордукова второй рукой и заставил его встать.

— Оторвись от меня, грязь, ты не знаешь, с кем связался!

— Оторвись, — хохотнул вивисектор. — конечно оторвусь.

Девушки стояли в растерянности, они не знали что предпринять.

— Не надо так активно моргалами хлопать. Вывести уродов. Или не поняли меня? Действуйте. Дуры. Никуда, на фик, он не денется. Высерки несчастные. — Бордуков скрежетал зубами.

— Я вижу, твоя фамилия заканчивается на «хер». Блюхер, или шлюхер? — хохотнул грязный.

— Чего тебе?

— Вот, ты понял скрытый смысл моего вопроса. Девочки, обратился он к служащим. — Соберите нам с бабкой пакетика два со жратвой и принесите чек сюда.

— А это что? — он заметил компьютер. — Греешься?

Грязный взял ключи, лежащие рядом на столе, Вримаков дернулся.

— Хочешь почувствовать переход в следующую жизнь? Тихо! Ну что там? — крикнул он. Но два пакета уже несли ему.

— Сколько?

— Вот, — девушка протянула чек Бордукову. — 7 Тысяч.

— Не дороговато ли? За котлеты?

Грязный захохотал.

— В точности этот вопрос я тоже хотел бы задать. Если бы знал –кому. Но у нас же власть безымянна, как солдат с газпромовской горелкой. — Пошли, бабка Дуня, на машине поедем.

Он потащил Бордукова к выходу, одновременно нажимая на кнопку сигнализации. Огромная машина приветливо пикнула в ответ.

— Ну вот, бабка. Залезай.

Грязный рванул заднюю дверь, и машина распахнулась.

Кровь хлынула на асфальт, посыпанный ржавыми осенними листьями. Головы, отрубленные, отрезанные, с открытыми и закрытыми глазами посыпались из машины прямо в ногам бабки Дуни. Бишневская, Лисецкая, Гексельберг, Прутой, Пувалов, Виллер, Бреф, Катвеенко, Пернст, — сыпались на асфальт, как футбольные мячи, вымытые марганцовкой.

Головы всё катились и катились к ногам обездвиженной публики, бабка завизжала.

— Это же, это же… — Вера не могла отвести глаз от брильянтов в ушах головы Крожены Брынски. — Это же со вчерашнего открытия Большого театра…

— Стоять. Никому не двигаться, — голос Бордукова прозвучал нереально.

— Садись, — запихнул он Вримакова вперёд.

— Гони, — крикнул он, влезая на кровавые сиденья, сметая оттуда головы Побразцовой, Пириновского…

— Боже мой, я же только поесть хотела, — прошептала бабка…