The time came...

1 глава

Минхёк!

Тонкий вскрик раздался по просторной спальне. В темноте, проглотившей комнату, оставив без единого просвета, Сохи со содроганием проснулась. Осунувшее лицо было прочно покрыто слезами от ночного кошмара, где она снова становилась лишенной собственного ребенка. Крупное мужское тело закопошилось рядом. Горячая ладонь, оставляя после себя невидимые ожоги легла на дрожащую спину девушки.

В очередной раз, поздно ночью Чонгук был разбужен слезами Сохи, причина которых он сам же.

Чон никогда не произносил слова утешения, давал сполна прожить Сохи боль и впитать этот момент собственной разбитости прочно в себя. Состояние Кан тревожило его, вводила в уныние, но Чонгук здраво мысля понимал, что двигался в правильном направлении.

Кан с того самого дня, когда была Чоном сослана в особняк, стоило тайне, носившей имя Минхёк, раскрыться, не покидала пределы спальни. Прошло большее полумесяца. Девушка скинула значительно вес, днем и ночью парализованная лежала в постели и отдавалась в пагубные руки скорби. Чон наблюдая за чужими страданиями, порой становился очевидцем горьких слез, хотя Кан все время пыталась казаться сильной, пряча пробирающую в дрожь боль. Только по ночам, утеряв контроль, она показывала свою обреченность во всей красе.

Тонкая, дрожащая спина под тонкой сорочкой задрожала сильнее, стоило сильным рукам Чона притянуть ее в крепкие объятия. Кан, сжавшись, затравленно давилась слезами, в попытках скрыть слабость от его чуткого надзора. То ли тешила надежду остаться сильной, то ли противилась возможности дать Чону самоутверждаться за счет ее никчёмности.

Усмирив бешено колотящее сердце, пару раз вздохнув полной грудью, девушка выбралась из плена горячих объятий. Ее исхудавший, лишённым блика стан вскоре скрылся за дверью ванной. Спустя долгие минуты послышался звук льющейся воды и редкие, резко вырвавшиеся всхлипы девушки, которая, сжавшись в углу душевой кабинки, прижав ладони ко рту давила в себе рыдание.

Чонгук тяжело поднялся с постели. Отыскав на журнальном столике пепельницу с сигаретами, он, встав перед открытыми окнами балкончика спальни, закурил. Сквозь тучи на небе проглядывала полная луна, ее опечаленный лик сильно напоминал ту, что разрывалась за стенкой.

Прошло не меньше получаса, когда Кан вышла из ванной. С мокрыми волосами, прилипающей к влажной коже сорочкой, убитая легла обратно в постель. Никто не проронил ни звука. Чонгук, докуривая которую уже подсчёту сигарету, всматривался на мелкое тело в ворохе одеял. Потушив окурок на дно пепельницы, он закрыл двери и поплелся к кровати.

Чужое тепло приняло его без слов, без единого дергания, когда промерзшие кисти, с пропахшими дымом сигарета пальцами опустились на талию девушки.

Кан, сжав плечи, зажмурившись, сдержала дыхание, пока чужое вуалью ложилось на шею и свистом оглушал ее.

Только бы не разреветься. Снова.

Чонгук изводил ее незнанием. Собственное положение слабого, невольного удручало, но Сохи насильно лишенная всякого права помалкивала в тряпочку, не желая спровоцировать. Чон источал чистейший гнев. Даже отдавшись в руки сна, его черты лица искажались в порыве беспрерывной злости. Он не говорил совсем. Кан не понимала, как поступиться к нему. Каждая сцена в спальне была пропитана напряжением, недосказанностью и злостью. Последняя всецело принадлежала Чону.

Сохи до истерично сведенных спазмом горлом боялась заговорить с ним. Она, уподобившись мышке молчаливой, путалась под ногами утром, когда Чон готовился к выходу и сверкала заполненными страхом глазами в темноте ночи из вороха на постели. Нутро подсказывало, что стоит ей только произнести слово Чонгука понесет. И результатом окажется совсем неблагоприятный исход. Возможно, в порыве гнева он мог до скончания ее века лишить сына, на возвращение которого она все также верила. Такого ни одна мать не пережила бы, не говоря уже о Кан. И была крайне непонятно зачем она тут? Пользы от нее никакой, ну разве в качестве бездушной грелки для постели. Хотя были сомнения, что у такого человека, как Чонгук не имелись более подходящие кандидатки на эту роль.

Часы еще не пробили и пяти утра, Чон поднялся с кровати за несколько минут до звонка будильника. Бодрящий душ, поданный дворецким кофе и перед Сохи привстал мужчина с леденящим душу взглядом исподлобья, поправляющий манжеты выглаженной до хруста белоснежной рубашки.

Кан, забившись к изголовью кровати перепуганными глазами провожала его великий стан.

Он уходил без слов. И возвращался также.

Молчание сводило ее с ума. Вопросы, не вырвавшиеся из ее побледневших губ, не стихали у нее в голове. Их было сотни. И каждый о Минхеке. Где он? Что с ним будет? Здоров ли? Когда она увидит его?

Кан след за вышедшим из спальни Чоном, медленно встала на ноги. Из балкончика, у которого Чонгук так любит курить, пока она разрывается от плача в ванной, открывается вид на ворота особняка. Кан застыла у французских дверей в ожидании череды черных машин. Чонгук уезжал. Вслед за ним в Кан пропадал всякий интерес к жизни. Только ему единому было подвластно вернуть его ей. Но жаль Чонгук совсем не был заинтересован в этом.

В этот раз Чонгук не показывался в особняке несколько дней, все время пока тот отсутствовал, Сохи провели в тяжелом, неуправляемом сне. Конец которого наступил только с приходом Чона. В кратких моментах бодрствования Кан освежалась холодным душем, либо пыталась переборов себя съесть хоть малую часть предлагаемой еды. В этом состоянии будто бы короткого анабиоза она в затворках сознания уловила слова дворецкого о том, что ее личные вещи и гардероб были перевезены из квартиры. В смутных воспоминаниях грубыми мазками остались картины гардеробной с ее одеждой и полочки в ванной комнате с косметикой, средствами из личной гигиены. Девушка несколько раз теряла сознание, это была сложно заметить даже для нее самой, так как сон крепкий, тягучий был крайне схож на отключку. Однажды, поистине напугав персонал громким грохотом, она после душа вся ослабленная, продрогшая необычным холодом для теплой весны, упала на пол после ванной. И пришла в себя при осмотре врача, в постели, прочно укутанная в теплое одеяло.

— У нее крайнее истощение, — важным видом, тихо известил доктор коршуном нависающего дворецкого. Тощий, в прекрасно сидящем костюме и с белыми перчатками мужчина при таких новостях выглядел крайне растерянно. Он коротко, но часто кивал словам врача и со страхом небывалом в глазах блеклых смотрел на Сохи. — За питанием стоит тщательнее следить. Это главная причина потери сознания. А также прогулки на свежем воздухе, возможно, физические нагрузки будут в пользу. Мне стоит оповестить оябуна о случившемся?

Глаза девушки тяжело закрылись. Этот мир был слишком суров, и не по ее уровню был тяжелым, оттого она находила покой, потерявшись во снах. Хотя отяжелевшая правая рука, на которую она крайне неудачно приземлилась при падении, отдавала невыносимой болью по всему бренному телу.

— Я уже позвонил, можете не утруждаться, — вежливый ответ дворецкого был последним, что успела выцепить из реальности. — Спасибо за нанесенный визит.

Голос дворецкого хриплый стал последним событием, что опечаталось в памяти перед долгим, утомительным сном.

Холодная рука в контрасте горящей коже девушки мягко коснулась ее лба. Как только Сохи была разбужена чужими стараниями, боль в руке стала невыносимой для ее терпения. Трепещущие ресницы Кан с трудом раскрылись, мутный взгляд зацепился за Чонгука сидящего на краю постели и проверяющего ее температуру. Которая, к слову, была очень высока, будто при лихорадке достойной смертную орду.

— Как себя чувствуешь? — за столько дней агрессивного, давящего молчания первое, что спросил он. Кан в ответ лишь потерянно смотрела влажными глазами, неспособная выдохнуть из себя хотя бы жалкий звук. Жар окутал тело, боль усиливалась с каждым следующим вздохом, а горло першило от непроходящей обиды и неподвластного страха. — У тебя температура высокая, я подготовил ванну с прохладной водой, — встав с места, откинув одеяло с ее дрожащего тела, сказал он. — Доктор не мог определиться с жаропонижающими из – за твоей аллергии, и порекомендовал холодную ванну, как альтернативу, — тихо разъясняя он наклонился перед, намереваясь помочь ей встать.

Короткий, болезненный вскрик вырвался из обесцвеченных губ Кан, стоило Чонгуку дотронуться до ее правого плеча.

— Что это? — рассеянно спросил он. Усадив девушку, он осторожно стал расстегивать пуговицы на ночной сорочке, открыв вид на неестественно смещённое плечо, покрытое с синевой. Опухлость в районе присутствовала, но была крайне мала, чтобы заметить под одеждой. Его озадаченный взгляд сменился на гневный. — У тебя вывих! — зло выплюнул он. — Как они могли не заметить?

Чонгук вызвал дворецкого, долго и с нескрываемым расстройством в голосе о чем – то говорил с ним. Мужчина, застрявший как изваяние у двери не проронил ни слова в ответ, с опушенным взглядом вслушивался в слова Чона. Сохи не понимала японского, которым так искусно владел Чонгук. Несмотря на это, тон голоса, твердый взгляд, направленный на тощего мужчину в костюме – внушал испуг. Кан утопала в чувстве вине, оставшаяся в стороне от разговора и абсолютно не понимающая происходящего, прямо как несмышлёный ребенок.

Тощий мужчина, коротко кивнув к концу долгой, суровой речи Чона, исчез в темноте коридора, тогда Чонгук снова обратил проницательный взгляд на продрогшее тело.

— Кажется, это передний вывих, с ним управиться я могу, — серьезно объяснял он, привстав непосредственно перед ней. Кан по необъяснимой причине сидела с опушенной головой, не затрудняя себя смотреть в глаза говорящего. — Меня беспокоит обширные кровоподтёки, видимо, есть внутреннее кровотечение от подтверждённого кровяного сосуда. Нужно сделать снимок плеча, — мелком коснувшись к синеющей коже, ощущая некую рыхлость плоти, сказал он. Девушка с большим усилием сдержала себя от судорожного содрогания от пронзительной боли от нажима, она лишь сильнее опустила голову и зажмурилась. — Вставай, — убрав руку, приказал он. — Я помогу тебе одеться. Нужно ехать в больницу.

— Не надо, — испуганно взметнув взгляд к стоящему Чонгуку, выдохнула она. Голос ее не был стойким, после долгого молчания он заметно охрип, и девушка пришлось несколько раз прочистить горло, что послужило новыми всплесками боли в районе плеча. — Рука не сильно болит, — смотря прямо в чернущие глаза Чонгука, потемневшие от нового наплыва гнева, лгала она. Взгляд в ответ ранил, похуже остря бритв, искромсавших полудохлую душу Кан. Мерзкая, как истинный предвестник ужаса, дрожь прошлась вдоль выпирающих позвонков. Пытающая упростить ситуацию Кан сделала все хуже. Гораздо хуже, чем вообще могла ожидать.

— Твоего мнения я не интересовался, — пустив повторно дрожь от тона голоса, глазами лишенных всякого милосердия ответил Чонгук. — Сказал, что ты должна сделать.

Кан в мгновение ока, стремительно засосало в прошлое, где голос ее не был слышен и не имел никакого веса по сравнению с деспотичным матери и авторитарным отца. Бледное лицо, лишенное всякого здорово цвета, сперва побледнело сильнее, а потом резко румянец нездоровый пробил на впалых щеках. Утратив всякую опору, Сохи сидела несколько раз глупо хлопая ресницами, боясь оторвать глаза от, взбешенного неизвестно чем на этот раз, Чона. Ступор заботливым покровом окутал ее ослабшее тело. Девушку разрывало на части контрастные друг другу чувства. Подобное, лишенное всякого простого человеческого уважения, тон, граничащий с презрительным, был до одури родным, Сохи в миг оказалась в родительском доме спустя долгие годы скитания по миру. С другой стороны, душу отяжелял настойчиво бьющийся стыд и злость за столь бестактное высказывание. Невзирая на опыт прошлого, Кан последние годы прожила без опеки старших, став на свои, пусть даже не совсем устойчивые, ноги. Впредь такое отношение был недопустим.

Шок, поглотивший ее был прерван самим Чоном.

— Поднимайся.

Кан предсказуемо не посмела и пикнуть в протест. Как не старайся затравленный ребенок никогда не исчезнет, хоть, казалось бы, ей уже взрослеть некуда. Детские кошмары, травмы и страхи – ни одному из них не суждено затянуться прочными шрамами. Удел их простой – до скончания жизни время от времени изводить ее мучениями.

Скованная смятением душевным, подавленная болью телесным она под чутким, хищным надзором Чона пошла в гардеробную. Собственные вещи, развешанные по стеллажам, сложенные в аккуратные стопки по цветам, распустило под ребрами чувство, граничащее с тоской. Неспособная двинуть правой рукой, Сохи неловко, но весьма упорно потянулась к одежде левой. Испуг ее был велик как сам этот особняк, прочно хранивший в своих морозных дебрях ее боль и гибель, когда быстрая рука Чона перехватила пару спортивных штанов из дрожащей хватки.

Сама себя не помня, скорее на автомате, чем продумать как следует, Кан проговорила:

— Я сама могу.

Голос писклявый вызывал только жалость. Внутренности свело спазмом от стыда и презрения к собственной доле, до тошноты слабого.

— Есть сомнения, что это возможно с вывихнутым плечом, — тихо, будто не для ее ушей, ответил Чонгук. Тепло, яростно волнами исходившее из его тела беспокоило в близости. Кан, отходя на шаг, превозмогая себя взглянула на него. Любой контакт с ним скучивающей болью отдавался где-то внутри. Весь Чон ворошил давно захороненные в глубине злость, ненависть и страх. С каждой минутой в его обществе девушка все больше теряла контроль над собственными чувствами и падала, падала на самое дно.

— Уверена, что справлюсь. Не стоит утруждать себя, — сдерживаясь, ровным голосом на этот раз ответила Кан. Ее перепуганные глаза с последними крупинками уверенности или упрямства пронзительно глядели в черные глаза напротив. Дрожащая рука потянулась к Чону, в надежде получить штаны обратно. Как и молчаливое согласие.

— Раз так уверена, вперед, — холодно сказал он, прежде чем вручить одежду. Он не отошел далеко. Высокой, недвижной статуей встав у дверного проема, он наблюдал за ее рассеянным лицом, выражавшим только испуг. Девушка замялась, будто забыв, что нужно было делать следующим делом. Она попыталась сообразить, как можно быстро переодеться, не двигая одной рукой, но все ее попытки утыкались в полнейший провал. Сама возможность оголиться перед Чоном, хоть частично, ее ввергал в непреодолимый смут и нежелание. В конец устав от собственного удела, Кан подняла потерянный взгляд на стоящего у двери Чона. Прожигающий до костей, упрямый и бесстыдно прямой взгляд в ответ, послужил лишь большей неуверенностью Кан. — Думал, у меня появился только сын, оказалась, детей у меня двое, — с ноткой превосходства, в снисходительности смягчив тон, выдохнул он. В очередной раз не ставя ее в роль собеседника, будто выговаривая мысли вслух для собственного упокоение. После этих слов Кан окончательно разбилась вдребезги, расходясь по лощенному мрамору под ногами мелкими осколками. — Я уже предложил помощь, от нее ты отказалась. Сама не справляешься, теперь время пришло просить. С этого момента можешь забыть о возможностях подношенных услужливо на блюдце. Хочется комфорта – заслужи его, — выпрямляясь, искажая, уродуя мелкое тело Кан прожигающим взглядом, лишенного всякого понимания, сказал он.

Первичный шок отступил, Кан задетая всем происходившим, нарочито отложила штаны обратно на полочку.

— Я могу выйти так, — махнув рукой на белую ночную сорочку на себе, доходящую до колен, ответила она.

— Удумала опозорить меня перед подчиненными? — бесчувственно произнес он. — Этого не произойдет, сколько не старайся. Отсюда выйдешь в подобающем виде, чтобы привстать перед людьми достойных уважения, — холодно добавил он. Весь его вид говорил, что он готов уйти и оставить ее в гардеробной с этой нерешенной задачей. Равнодушие и смертельное спокойствие в его речи и жестах показывало, если Кан сама не спасет себя, то никто не станет. — Хочу напомнить, времени у тебя немного. Вся масса руки сейчас не распределяется должным образом, это в конечном счете приведет к дополнительным травмам неповрежденных костей плеча, мышцы начнут сокращаться на месте смещения, что усложнит процедуру вправления потом, да и с явным внутренним кровотечением долго не протянешь.

Он бесшумно вышел из гардеробной, в решительности оставить Сохи одну.

Кан не дернулась. Смотрела, как тот молчаливо исчезал за дверью. В спальне послышался щелчок от включателя светильника, следом мирно скрипнула обивка кресла и настала череда гробовой тишины. Он сидел в ожидании ее очередного унижения. Кан отошла в глубь комнаты, придерживая онемевшую руку здоровой, она медленно скатилась по стекольной дверце гардероба, за которой покоились ряды белоснежных рубашек Чона. Боль усиливалась все больше. Жар превратился в дичайший озноб, потом в лихорадку. Обняв себя за больное плечо, Кан уткнулась в свои трясущие согнутые колени. Слезы обжигающе горячие впитывались в материал сорочки.

Не прошел и часа, Кан сорвано и крайне неуверенно подала голос:

— Чо- Чонгук, — сквозь боль и слезы, тихо, почти не слышно. Но громоздкое тело, восседающее на кресле, в углу спальни, задвигалось, скрипнув кожей. Тому видимо большего и не надо было. Вскоре Чонов стан затмив свет освещения, опустился перед ней. Опускать до уровня мольбы не пришлось. Но от этого никак не становилось легче на душе.

Падение никогда не было столь длинным и болезненным, как ее жалкая судьба.