The time came...

4 глава

 — На вопросы о браке и Минхеке не отвечай, я поделюсь тем, что посчитаю нужным. Укрощать любопытство гостей не входит в наши обязанности.  

— Ты представишь Минхека сегодня?

— Да. Молва о таро разошлась, молчать более уже не получится, — коротко и прямо. —Официально о сыне объявлю этой ночью.

— Чонгук, не надо, — сбивчиво, заглядывая в глаза Чона своими обреченными, выдохнула она. — Не делай этого. После… на нем останется след твоего необдуманного поступка. Минхен останется сыном Якудза вовеки. Тебя… ты же о нем месяц назад не знал. Сейчас ты ведомый… не знаю, может местью или пытаешься утешить самолюбие, скоро тебе надоест это, а ему потом жить с этим клеймом сына мафиози.

Чонгук после этих слов по-иному взглянул в лицо побледневшее даже под слоем косметики, он словно не понимал о чем речь шла.

— Ты поиграешь в сильного отца, но это пройдет через короткое время. Одумайся, прежде чем испортить ему жизнь. Если ты оставишь его… он… он может вернуться к прежней жизни, ему известен мир без отца. Но если ты объявишь его своим сыном, все разрушишь. Ему придется до конца дней отмываться… — Чонгук явно закипал от слов Кана, но даже находясь на пределе, он не показывал эмоции. Лишь холод высокомерного взгляда пронзал больнее остря ножа, да и только. Сохи давясь словами, в погоне защитить чадо свое не замечала чужую злость, что вскоре перевоплотится в нечеловеческую жестокость. — Чонгук, ты же зол на меня. Это я скрывала Минхека, это была я сделавшей выбор, понимаешь? Так остановись на мне, не стоит втягивать в это моего сына, — девушка пораженная лепетала без конца. Поток слов было не остановить, в конце она даже схватила его за кисть двумя руками. Простор спальни вдруг потерял всякого значения, Кан была притиснута между стенами и спасения совсем не ожидала. Чонгука на каждый квадратный метр стало много, необъятно много. Кан не могла даже продохнуть. Чон был и в мыслях премрачный, и поражал реальность своим существованием.

— Он мой сын и это неизменно, — не терпя возражения, привычно холодно, без проскальзывающих эмоции в тоне, сказал Чонгук. — Вернуться в прошлую жизнь? В которой у него нет ни стоящего жилья, ни образования и ни медицинских услуг, так необходимых ему? Не отмоется говоришь… Пусть у него будет достойная жизнь сына главы Якудза, чем иметь мать, кувыркающуюся с начальником, у которого невеста за спиной. Среди нас двоих не я порчу жизнь ребенку, — высвободив руку, проскальзывающей сталью в голове, сказал он. Девушка дернулась будто слова произнесённые ранили сильнее пощёчины. Глаза без жалости к красивому макияжу налились слезами. — И поверь мне на слово, тебя я без колебания вышвырну из жизни сына, если это послужит во благо его репутации. Тебе, Сохи, не стоит содействовать этому порыву.

Кан бросило в жар, злость и непроходимая обида мигом совладели ею. Не уделив никакого почти внимания на ее чувства, так отчётливо пробирающие на лице, Чонгук позвал Йена, чтобы раздать новые распоряжения. Говорил он намеренно на корейском, чтобы Сохи не осталась в стороне и каждое нарочито бездушное слово навеки опечатались в памяти.

— Организуй новый частный рейс, на час позже, ссор этих бессмысленных на сегодня достаточно, — поправив манжеты, будто бы между делом. Чон по привычке говорил о человеке, стоящем рядом словно того вообще не было. — Этой миледи необходимо в одиночестве подумать о своем скверном языке и недопустимом поведении.

Йен не проронил ни слова, принимая приказ с серьезным лицом. Чонгук, слепив умело из девушки ничтожество не достойного элементарного человеческого отношения, шагнул к двери. Унизив перед чужим человеком, растоптав Кан в порошок, он уходил, даже не подняв взгляда на прошения.

— Я не твой ребенок, чтобы воспитывать меня, — в спину, раздраженное предельно пробила Кан.

Чонгук сначала остановился, напряжённый корсет мышц был заметен под одеждой.  И обернулся медленно в пол-оборота, от его единого взгляда Кан сделалось дурно.

— Мой ребенок умеет вести себя достойно, он в дополнительном воспитании не нуждается, в отличии от тебя, — распыляясь в объяснениях со снисходительным тоном, что Сохи посчитала себя умственно неразвитым. — Раз ты подзабыла о манерах в обществе китайца, я не побрезгую, займусь твоим поведением.

                                                                               * * *

Аэропорт разрешал подъехать до самого трапа на машине, так за эту поистине ужасную ночь Кан не встречалась ни с единой лишней душой, кроме пары охранником и шофера. В частном самолета Йен попросил стюардесс не беспокоить их, и уверил, что сам позовёт если будет необходимость. Полет должен был занять не больше полторы часа, так как частные перелеты проходили по некоторым слепым зонам, которые были закрыты для обычных рейсов, что сокращало время на полчаса. Все время на воздухе Кан провела в своих думах. Первичный гнев и злость на выходку Чонгука поутихли, теперь Кан могла мыслить более ясно.

«Мой ребенок умеет вести себя достойно» – значит Чонгук был доволен Минхеком и тот никак не доставлял проблем. Это можно расценивать, как довольство Чона Минхеком, что конечно исключает всякие распри. Кан хотела искреннее надеяться на то, что сын в безопасности и в относительно здоровой среде. Ведь за покорность никогда не ругают? За смиренность и краткость Сохи родители всегда поощряли. Вопреки раздумьям Кан хотелось подтверждения им.

Кан подняла глаза на Йена восседающего в конце салона самолета. Тот не был охранником, как изначально полагала Кан. Йен скорее был личным ассистентом Чонгука, чем начальником охраны или самим защитником. И соответственно владел информацией касательно своего начальника. Сохи несколько раз собиралась с силами задать вопрос о сыне, но каждый раз смелости не хватило. Йен, заметив ее терзания, обратился с типичным вопросом. Чуткий, черт возьми.

— Вас что-то беспокоит?

Кан непозволительно долго смотрела в эти хищные, до одури безчеловечные и лишенные чувств элементарных глаза. Под стать боссу. Сохи понимала, что в кругу Чонгука наивного и болтливого человека, которого можно развести на легкий разговор, невозможно. Таким не место там. Да и сама Сохи не та, чтобы разводить на разговор кого-то. Даже наивного. Потерянная при выборе между двух огней – рассудительности и детской непосредственной надежды на удачный исход – Сохи тихо ответила на четко поставленный вопрос другим более убогим и неуверенным.

— Я могу встретиться с сыном?

Жалкий, дрожащий голос звучал как при распирающим рыдании. Сохи уложила холодные кисти на колени, покрытые пледом и не выдержав взгляда Йена опустила на них глаза.

— Оябун отдал приказ всей семье и прислуге держать вас в дали от информации о таро, — спокойно, будто не делился сутью наказания, ответил он. — И ради благо этих людей, не стоит идти против слова оябуна.

Мужчина еще долго простоял у кресла Кан, наблюдая за опушенной головой той. Кан не смела произносить ни слова в ответ. Все было ясно как день. Среди них двоих наивная только она.

Как собаке кость, Йен вызвал стюардессу и велел заменить нетронутый Сохи бокал выпивки на стакан свежевыжатого сока и принести дополнительные закуски. Кан не оценила чужое старание угодить по достоинству и промолчала весь рейс.

В Токио их поджидала на летном поле череда машин, готовые сопроводить к месту, где происходило мероприятие. В Токио Кан была в последний раз пять лет назад, когда в попытках избежать скандала, раздутого прессой о ее внебрачной беременности, она прилетела в Японию. В следствии застряла тут до самых родов. За прошедшее время многое изменилось, но в Сохи не водилось никого интереса разглядывать улицы и пестрящие вывески столицы. В ней в целом вся жизнь угасла, стоило у нее отобрать сына.

Из – за настроена такого нерадушного, она также не восхитилась чайным домом, выдвинутым веками назад и сохранившим античные данные архитектуры. Блеклые глаза даже не взглянули на обширный сад, переполненный высветившимися кустами и деревьями. В ней трепета не было, стоя перед дверьми, где через тонкие стенки доносилось щебет толпы. Йен возвышался за ее тонким станом, пока двое японок в униформе раздвинули двери. Весь зал гостей застыл, как одно большое существо перед смертельным броском. Взгляд каждого был направлен на ее, и у каждого он был другой. Восхищенный, встревоженный, перепуганный, влюбленный и обиженный – все реагировали на приход Кан своеобразно. Но среди этой огромной толпы не нашелся один, кто был бы равнодушен.

Сохи переступила порог, не смущаясь под чужими пристальными взорами вошла. Шаги Йена тяжелые сотрясали молчание напряженное, Сохи было совсем неслышно.

Чонгук аккуратно отложив бокал, не открывая глаза пошел к ней навстречу. Резко все заговорили, наконец удостоверившись, что она его спутница. На слова окружающих Кан не прислушивалась. Даже если захотела внять из них смысл, то не смогла бы – все говорили на японском.

Встав рядом, бережно обхватив тонкую талию рукой, он заговорил на своем родном языке. Люди, отложив обсуждения затихли, прислушиваясь. Чон, как и было обещано им, объявлял Кан своей женой. Сохи стояла абсолютно с отращённым видом, смиренно принимая участь свою. Окружающие в ее обреченности сыскали божественную красоту, спасительное умиротворение, так слепо поверив безукоризненной внешности девушки, и не догадываясь хоть отдаленно насколько та разбита внутри. Равнодушие ее было сочтено за благородное простодушие, глаза лишенные блеска за напутствующий опыту покой и смирение. Если бы эти несчастно обманутые люди узрели в ее теле погибающую душу, то не стали бы подходить с поздравлениями. Тут была уместна минута молчанья, а не искренние благословения.